Повествуя об этом периоде, историки замечают, что для многих переход из одной веры в другую оказался не слишком болезненным. «Где сила, там и закон!» – вот что можно прочесть на лезвиях албанских сабель того времени. Одновременно такое обращение сулило много приятных и необходимых для жизни албанца вещей: право носить оружие, убивать друг друга, угнетать соседа славянина или грека, – «работать копьем», как пели еще дорийцы [52], их деды, – и право украшать свои одежды всевозможными вышивками, галунами, а свои головные уборы – пышными султанами! [53]

Они получали титул беев и назначались на высокие административные должности, что давало абсолютную власть над крупными христианскими общинами, которые им следовало бы защищать и отечески опекать. Однако в действительности такая организация обернулась жесточайшей тиранией и самым бессовестным грабежом. Попробуем понять, как и почему это произошло.

За оказываемые услуги руководители кланов могли взимать ежегодно с крестьян и ремесленников личный налог в свою пользу: часть урожая, поголовья скота, а также произведенных промышленных товаров. Никто их не контролировал. Размер налога устанавливался самими беями в соответствии с их конкретными потребностями и в зависимости от их алчности. Собирать его они могли, используя любые методы по собственному усмотрению, включая самые жестокие и бесчеловечные. Плоды тяжелого подневольного труда крестьян теперь почти целиком уходили на уплату непомерно высокого налога, который, обильно политый их потом и слезами, поглощал, как бездонная бочка, не только урожаи, стада, дома, но и жизни людей.

Со своей стороны, турецкие власти никак в это не вмешивались, а скорее даже поощряли такое положение дел, ведь оно напрямую отвечало их целям и интересам.

Держа в постоянном страхе и угнетении разобщенные христианские общины, беи довершали порабощение народа, осуществляли на практике закабаление бывших свободолюбивых воинов Яноша Хуньяди и Скандербега, препятствуя тем самым возникновению всяких бунтов и обеспечивая прочную базу для завоевательной политики Турции.

И так на протяжении многих лет, веков! Почувствовав вкус к новой власти, албанцы захватывали все новые земли, расширяли область своего влияния, дошли до Дуная. Увеличивалось количество новых жертв их бесчинств, лихоимства и злодеяний.

Со временем превращение Сербии и Болгарии в самостоятельные государства отбросило албанцев в Македонию. И до сих пор они господствуют там, по крайней мере, в центре и на севере, где излюбленным их местом является долина Косова.

Управление на захваченных землях было организовано так: около 35 вилайетов, крупных округов областного масштаба, делились на менее крупные районные округа – санджаки. Во главе тех и других стояли крупные чиновники, назначенные самим султаном. Правители вилайетов обладали абсолютной властью, но, по сути дела, это были, скорее, декоративные, чем реально действующие фигуры. Санджаки подразделялись на более мелкие территориальные единицы двух уровней.

Такое административное деление выглядит вполне традиционно, но, чтобы понять подлинное функционирование системы, ее жизненное воплощение, необходимо оценить роль албанских беев, наличие которых в наше время является странным анахронизмом [54]. И тем не менее они существуют и доныне, все так же грабят, все так же неукротимы и жестоки, как и пятьсот лет назад. Их власть, крепкая как никогда, прекрасно удержалась наравне с властью султана. Как и в прежние времена, они ведут себя все с той же бесцеремонностью и действуют все с такой же безнаказанностью. Центральное правительство вынуждено проявлять терпение. Оно не может и не осмеливается бороться с ними. Во-первых, нет полной уверенности, что достанет сил на такую борьбу, а во-вторых, развязывание партизанской войны в горах Албании могло бы оказаться для Турции губительным, даже в случае конечной победы.

Кроме того, есть еще одна причина для такого поведения, главный соблазн. Это – взятки, по-местному «бакшиш». Перед этой силой никто и ничто не может устоять. Взяточничество пронизывает все уровни управления, от бея до сельского сторожа, от генерала до жандарма.

Поскольку же беи сами щедры по отношению к своим покровителям, те закрывают глаза на происходящее, и все они: турецкие чиновники, солдаты и албанцы – сидят на шее того, кто вынужден их кормить, – простых крестьян!

Бей – главный сборщик налогов. Эту привилегию никто не в состоянии оспорить. Более того, она – существенная часть его жизни, его, так сказать, «святое дело». Когда он мучает людей, когда вытягивает у них монету за монетой последние деньги, когда высасывает каплю за каплей их кровь, ярость смешивается в нем с насмешливостью, сердечность с притворством, жестокость с приветливостью. Не лишенные смелости, постоянно готовые к отпору, эти веселые палачи, настоящие средневековые разбойники, ничего не забывают, ничего не уступают, ничего не прощают.

Таков и Марко, соединивший в себе черты нескольких поколений албанских беев, вечного бедствия и ужаса Македонии.

…Конная банда, сотворившая гнусное и страшное дело, шагом двигалась на запад, возвращаясь в свое неприступное горное убежище.

Жоаннес, брошенный, как куль, поперек седла разбойника по имени Николь, казалось, был без сознания. Его голова и ноги безжизненно болтались в такт движению.

Никея, придерживаемая Марко, полусидела, но дыхание девушки было слабым, а выражение глаз каким-то странным. Они ни на чем не задерживались и никак не реагировали на яркие лучи палящего солнца. Это был взгляд, устремленный в себя, какой бывает у людей, находящихся под гипнозом, или у безумных.

Атаман с гордостью посматривал на красавицу, временами переводя холодный ненавидящий взгляд на Жоаннеса. Неподвижность пленника начинала беспокоить его. Ведь если бы парень умер и избежал приготовленных для него мучений, утонченная месть бандита осталась бы неудовлетворенной.

– Николь, он жив?

Тот понимающе улыбнулся, вытащил кинжал и острием ковырнул в ране, оставленной на плече юноши безжалостными клыками Хаджа.

Раненый захрипел, потом жалобно застонал, отчего конь встрепенулся, а леопард зарычал.

– Да, теперь вижу, хорошо, – одобрил Марко. – Напрасно я беспокоился. К счастью, он живучий и еще долго будет развлекать нас.

Странная вещь: ни боль, причиненная любимому, ни эта страшная угроза не произвели на девушку никакого впечатления. Она как будто ничего не видела вокруг и сохраняла полное безучастие ко всему происходящему.

Наморщив лоб, Марко проворчал:

– Уж не помешалась ли она?!

Потом пожал плечами и скомандовал:

– Рысью! Живо!

Лошади, нетерпеливо покусывавшие удила, пустились вскачь. Отряд быстро обогнул город Приштину и двинулся по пересохшему руслу ручья – единственной дороге, пересекавшей бурую равнину, поросшую чертополохом.

Часа два прошли в полном молчании. Солнце село, на" ступили сумерки. Затем дорога стала шире и потянуло сыростью. Все говорило о близости воды. Некоторое время спустя разбойники подъехали к реке – очень красивой, широкой и глубокой, с чистой прозрачной водой и густыми зарослями тростника по берегам. Здесь брод.

Не задерживаясь, отряд начал переправляться. Вперед выступил знаменосец, за ним двадцать пять всадников, по пять человек в ряд, потом Николь и Марко, остальные бандиты замыкали колонну.

Лошади осторожно вошли в воду и сперва утолили жажду. Место было достаточно глубокое, но скорость течения небольшая. Река называлась Ситница [55]. Она пересекала древнее, давно высохшее озеро, дно которого и образовало впоследствии Косово поле. Продвигаясь вперед, кони все глубже погружались в воду, сначала по колено, затем по живот, потом по грудь. Из тростников, широко взмахивая крыльями, поднимались потревоженные дикие утки.