– Ты хотел скрыть от меня эту бумагу?! – усмехнулся бей.

– Я совсем забыл о ней. После всех этих передряг у меня голова раскалывается и круги перед глазами.

Марко разорвал конверт и начал вполголоса читать:

«Бея Косова, нашего уважаемого друга Марко, просят по получении сего незамедлительно прибыть в Приштину. Было бы очень хорошо, если бы бей Марко отправился в вилайет тотчас же в сопровождении подателя письма.

Подписано: Омар-паша, главный правитель Приштины».

Больше ничего не было: ни даты, ни каких-либо других пометок, но внизу, под подписью, красовалась имперская печать.

Албанец расхохотался.

– Теперь понятно. Готовилась западня! Я выехал бы с небольшой охраной и нарвался на целый эскадрон! Хорош бы я оказался! Они меня либо убили бы, либо взяли в плен!.. Но почему же тогда они преследовали вас?

– Не знаю, – уклончиво ответил Жоаннес, хотя именно это он знал очень хорошо…

…Жандармы обнаружили мертвых лошадей, раздетый труп унтер-офицера и догадались о случившемся.

Поняв, что важный приказ, касающийся Марко, попал в чужие руки, и подозревая в содеянном трех беглецов, они решили на всякий случай изменить первоначальный план и предприняли атаку. Чем все закончилось, уже известно…

– Значит, ты участвовал в подлом заговоре против меня, истинного мусульманина и верного подданного его величества падишаха! – возмутился бей.

– Я солдат, и мне не положено обсуждать приказы командиров.

– Ты прежде всего дурак! Тебе следовало предупредить меня, продать мне эту бумагу, сообщить все, что знаешь. Я хорошо заплатил бы!

– Я такими вещами не занимаюсь!

– Значит, ты один такой и представляешь исключение из общего правила. Но я не верю тебе, ведь в этом мире все продается и все покупается, вопрос только в цене, а я щедр.

– Это щедрость бандита и вора! Ты одной рукой даешь, а другой еще больше отбираешь. Убийца!

– Врешь, свинья!

– Трус!

– Я! Марко! Трус?!

– Да, ты всего лишь жалкий трус!

Снести такое оскорбление в присутствии членов своего клана бей не мог. На какой-то момент он потерял самообладание: лицо исказила гримаса, глаза налились кровью, усы топорщились, на щеках появились белые пятна. Он заскрипел зубами от ярости, сжал кулаки и затопал ногами.

– Замолчи, сукин сын! Я сейчас велю своему леопарду растерзать тебя. Хадж, сюда! Хадж!

В ту же минуту зверь подскочил к хозяину, прижав уши к затылку и нетерпеливо скребя землю когтями. Отчаянным усилием Жоаннесу удалось подняться на ноги. Он стоял, гордо выпрямившись перед двумя хищниками, человеком и леопардом, и ждал своей участи.

Но следующий приказ для зверя так и не последовал.

– Нет! – прорычал Марко. – Это была бы слишком легкая смерть. Я изрежу тебя на куски, чтобы насладиться твоими мучениями, упиться видом твоей крови, услышать, как ты будешь униженно молить меня о пощаде! Только так можно отомстить за оскорбление!

С этими словами бандит выхватил из ножен кривую турецкую саблю и замахнулся. Клинок сверкнул на солнце.

Юноша даже не вздрогнул, хотя сильно побледнел. Глядя прямо в глаза своему разъяренному противнику, он в третий раз отчетливо произнес: «Трус!» В наступившей тишине это прозвучало как пощечина.

Было совершенно очевидно, что Жоаннес стремится вывести Марко из себя, спровоцировать в нем безудержный гнев, что заставило бы того потерять самообладание и толкнуло на убийство. Тогда друзьям вместо изощренных пыток и нечеловеческих страданий грозила бы страшная, но зато быстрая смерть.

Лезвие сабли должно было вот-вот опуститься на голову молодого человека. Присутствующие замерли.

Вдруг Марко отступил на шаг, и рука с занесенной саблей начала медленно опускаться, как в торжественном воинском салюте. Словно опомнившись, бей усилием воли взял себя в руки.

– Ты храбр! – сказал он уже более спокойно, и в голосе его зазвучали уважительные нотки.

– Я – человек! Пощады у тебя просить не стану, но, если мне суждено умереть, я хочу погибнуть, как подобает солдату!

– Да, ты – храбрец и напомнил о моем долге.

– Не следует забывать, кто ты такой. Твои славные предки тоже пролили немало крови, но они были герои и никогда не роняли своего достоинства!

– Ты прав!

– Если в тебе действительно течет их кровь, если эти львы не породили гиену [71], убей меня, но не оскорбляй! Поскольку это постыдно не только для того, кого унижают, но еще больше для самого обидчика!

– Клянусь Аллахом, ты мне нравишься! И хотя подарить тебе жизнь я не могу, но сделаю все, что ты попросишь, для тебя и твоих товарищей.

– Ты обещаешь?

– Клянусь!

– Поскольку мы оказались в твоей власти и должны непременно погибнуть, я прошу лишь об одном. Мы хотели бы умереть достойно, как солдаты, а не сдохнуть, как истекающая кровью скотина, с которой перепившиеся мужики заживо содрали шкуру.

– Я обещаю это.

– Расстреляй нас, если тебе так хочется, но избавь от связанных рук, повязок на глазах, кляпов [72]во рту и позволь мне самому командовать расстрелом.

– Согласен…

Не следует удивляться сверх меры такому неожиданному проявлению человечности со стороны Марко. Тем более что он вовсе не отказался казнить пленников, а только решил избавить их от пыток! Возможно, кто-нибудь другой отпустил бы их на свободу. Но в албанцах за многие века сформировалось чувство полного презрения к человеческой жизни. Они остались импульсивными [73]дикарями, чья необузданность характера и жестокость несколько умеряется врожденными добродетелями, свойственными еще первобытным людям.

Албанец отважен, неприхотлив, гостеприимен, раб данного им слова.

Об их смелости рассказывают легенды. Недаром говорят: «Храбр, как албанец». Покорение Албании одним из жесточайших завоевателей Али-пашой из Янины [74]может служить великолепной иллюстрацией к сказанному. Когда этот кровожадный правитель отправил своих головорезов в горы, там не нашлось ни одной женщины, ни одного ребенка, ни одного старика, кто склонил бы голову под ударом сабли или попросил о пощаде. Там жестоко и методично истребили массу народа, но покорить его так и не смогли!

Фанатичную [75]самоотверженность проявляли в этой борьбе женщины. Они взрывали порох, поджигали хлеба, предавали огню собственные жилища. Когда не оставалось никакой надежды на спасение, они брались за руки и, образовав траурный хоровод, запевали прощальную песню, а потом бросались вниз со скал или в бурные горные потоки.

Албанцы чрезвычайно неприхотливы. Во всяком случае, те, что живут в полной изоляции высоко в горах. Их жилища напоминают орлиные гнезда. Питаются они рисом, кукурузной мукой, разведенной в молоке, сыром и хлебом. Изредка – немного вареного мяса с горохом. Лишь по праздникам или в особо торжественных случаях на их столе можно увидеть турецкий плов или особым образом приготовленное мясо. Тушу козы, барана или поросенка зажаривают целиком и подают на огромном деревянном блюде. Каждый из гостей подходит и сам отрезает кинжалом кусок согласно своему вкусу и аппетиту.

Жилища их отличаются удивительной простотой, исключающей даже самые элементарные удобства. Глиняные домики, почти ничем не огороженные. Вместо трубы – дыра в потолке, откуда выходит дым. Грубо сколоченная мебель в минимальном количестве. Кроватей нет вовсе, спят прямо на земляном полу, подстелив соломенные циновки [76]или коврики. Только бейским гаремам [77]свойственны некоторые элементы роскоши.

И еще, когда речь идет об одежде или оружии, албанцы испытывают настойчивую потребность в пышности и блеске, стремятся выставить напоказ свое богатство, не зная в этом никакой меры.