— Ты в жизни своей много работал! — издевательски усмехнулась девушка, — Что же касается еды, то это вот, что сейчас принесли, я давно хотела попробовать…
— Вот это вот гнусное месиво? Похоже на дорожную грязь.
— Называется «бкайла» — мясо и сосиски, тушенные в черном горошке.
Молодой человек в ужасе округлил глаза:
— Катя! Ты и в самом деле собираешься это есть?
— Да, собираюсь, — Девчонка взяла в руки вилку, поднесла месиво ко рту и блаженно зажмурилась, — Ммм! Действительно, очень вкусно. Попробуй!
— Нет уж, уволь! И вообще, пора кончать эту обжираловку, мы же с тобой сегодня собирались в Тунис. Туда вся наша компания как раз заявилась: Леха, Колян, Максик, девчонки, все из нашего клуба — эх, зажжем! Поехали, хватит тут сидеть! Сейчас поднимемся, заберем вещи…
— Девчонки, это те самые, с которыми ты…
Катя попыталась кое-что уточнить, однако нетерпеливый спутник ее уже поднимался, бросив официанту три двадцатидинаровые купюры — вполне достаточно, даже с лихвой.
— Мерси боку, месье.
Официант вежливо наклонил голову, добавив еще что-то по-французски. С таким же успехом он мог говорить и на любом другом языке — молодой человек не знал никакого, хотя английский учил, вернее, родители заставляли. А вот Катя — другое дело. Она понимала и французский, и английский, а захотела бы — так и арабский бы выучила.
По узкой лестнице они поднялись наверх, в номер. Широкая кровать, кондиционер, узкое, прикрытое традиционными синими ставнями окно.
— Ну и скучища же здесь, в этом чертовом Сусе! — Блондинчик распахнул большой, на колесиках, чемодан, — Ничего, сейчас вызовем такси и скоро будем в Тунисе.
— А по-моему, речь шла о каком-то пригороде, Ла-Марса, кажется.
— Ну не цепляйся ты к словам, надоела уже!
Девушка усмехнулась:
— Ах вот как ты заговорил, Герочка. Надоела?
— Вечными своими подначками надоела! — Молодой человек рассерженно сплюнул на пол — Может, хватит строить из себя умную?
— А я и не строю. — Катерина уперла руки в бока, губы ее задрожали: вот-вот сорвется. Но отнюдь не в плач — в бой, — Я и есть умная. В отличие от тебя, Герман!
— Ну и уматывай, если такая умная! — Герман перешел на крик, черты его холеного смазливого лица исказились, став по-детски обиженными. — Обойдусь и без тебя!
— Да что ты говоришь — обойдешься? Языков ты не знаешь, по карте ориентироваться не умеешь — пропадешь без меня-то. У-тю-тю… Только не заплачь!
— Сука! — Молодой человек схватил Катю за руку, размахнулся, намереваясь ударить.
Не вышло!
Казавшаяся такой беззащитной и хрупкой девчонка ловко перехватила его за запястье, вывернула руку на излом…
— У-у-у… — Герман в бессильной злобе завыл, — Пусти-и-и, сука…
— Это тебе за суку! — Катя тут же ударила его коленом в живот и, бросив скорчившегося парня на кровать, усмехнулась, — Ну? Еще подраться хочешь?
Вне себя от гнева, Герман вытащил из чемодана складной нож-бабочку. Катерина как раз отвернулась к зеркалу, но, заметив какое-то движение, в последний момент отскочила в сторону, и блестящее лезвие лишь порвало юбку.
— Ах ты гад!
Она ударила Германа с ноги, на этот раз в полную силу пусть даже и сил этих было не так уж много. Ударила хорошо, в челюсть, парень отлетел в угол, заныл:
— Су-у-ка-а-а…
Словно больше других слов не знал.
— Еще раз обзовешься — убью! — Подняв упавший на пол нож, Катерина задумчиво потрогала лезвие пальцем, — На полном серьезе — убью. Никто и искать не будет. Что сверкаешь глазками, дурачок? Что ты обо мне вообще знаешь? Только имя?
Девушка заводилась, это было видно. И так слишком уж долго сдерживалась, и глупому обормоту Герману сейчас лучше бы помолчать, так нет — подавал голос. Правда, уже больше не ругался, только лишь ненавидяще сопел:
— Мссс… Я ж тебя ссс… с собой взял, вытащил…
— Ага, вытащил. Ну и дурак! — Девушка скривилась, — Это ты, наверное, думал — взял девочку по-трахать. Ан нет! Это я тебя взяла! А сейчас — на черта ты мне нужен?
Катя подошла к чемодану, склонилась:
— Много мне не надо, я не жадная… Пятьсот евриков вполне даже хватит.
— Это мои пятьсот евриков!
— Заткнись, тварь! — Девчонка по-настоящему рассердилась, — Не твои, а твоих родителей, без которых ты и рваного рубля бы не заработал. Маменькин сынок! Ненавижу таких, как ты!
— О, как заговорила…
— Да, а ты думал? Сам по себе ты — никто, ноль без палочки. Ой, надо же, на восемнадцать лет папочка с мамочкой сыночку фирму туристическую подарили! И что, много ты в туризме понимаешь? Даже английский не удосужился выучить, козлик безрогий. А туда же, крутого из себя строишь.
Вытащив пачку «Жигана», Катерина нервно щелкнула зажигалкой и закурила.
— Может, я все-таки поднимусь? — криво улыбнулся Герман, — Во-он в то кресло сяду.
Девушка махнула рукой:
— Садись. Так. Вот мои пятьсот евриков… Мои, мои, не сверкай глазками-то, не надо, никто здесь тебя не боится, ни тебя, ни твоего ворюги-папочки.
— Не смей трогать моего отца, ты!
— Рот закрой! Не то сейчас еще получишь…
Голубые глаза Катерины сверкнули такой яростью, что на этот раз Герман счел за лучшее прикусить язык.
— Козлик ты, как и все твои дружки, такие же дебилы.
— Может, хватит обзываться-то?
— Нет уж, раз ты первый начал. Ты и такие, как ты, — сынки богатеньких буратин — самые настоящие паразиты, глисты. Никакого от вас толку!
— От тебя много…
— Много! — Катя поднялась на ноги, — Я, между прочим, после того, как отца… три пилорамы держала… ну, две с половиной, третья — на паях. И с мужиками справлялась, да не с такими, как ты и твои молокососы-дружки.
— Во-во! — Почувствовав, что непосредственной угрозы для него уже нет, Герман вновь подал голос — Лес воровать — дело нехитрое.
— Ага, что бы ты знал, дитятко!
— И не стыдно?
Он все же во многом оставался таким же капризным и избалованным ребенком, каким был лет восемь-десять назад, никак не хотел взрослеть. А зачем? При таких-то родителях?
— Мне стыдно? — Катерина неожиданно расхохоталась, — А тебе и таким, как ты, не стыдно? Я в жизни всего сама добилась, в отличие от некоторых, которым все — на блюдечке с голубой каемочкой, нате, деточки, жируйте! Вот тебе, Герочка, «порше» — катайся, зайчик. Что губки надул, ласковый? У всех ребят — «бентли»? Мамочка понимает, мамочка купит «бентли»…
— Ну хватит тебе издеваться-то! Самой, можно подумать, пилорамы не по наследству достались.
— Ага, как же! Ты попробуй еще их получи! В лесу прокуроров нету, и закон один — закон силы.
— А ты, значит, у нас сильная!
— Сильная! И умная. Иначе б давно в лесу закопали. Или голову бы отпилили «Штилем».
— Чем-чем?
— Ой, чучело! Это пила такая.
— Вот кто нашу экологию портит! — издевательски ухмыльнулся Герман, — Совесть не мучает?
— Ишь завякали, черти городские: лес, лес, экология… Хорошо вам, на всем готовеньком. Попробовали бы в глуши пожить, а еще лучше — там родиться. Сдохли бы! Вон твоя сеструха двоюродная, коровища гладкая, катается себя на «бэхе», у самой ни кожи, ни рожи, ни умишка особого. А я чем хуже? Дядя Петя мой, тракторист, почему на старом «запорожце» ездить должен? Меньше работает? Да, вы у себя в городе перетрудились, бедные, мозоли на задницах натерли. Ты вот в какой школе учился, точнее, штаны протирал? В лицее с английским уклоном. А у нас в поселке была одна восьмилетка, и ту закрыли. А у дяди Пети, между прочим, трое детей — и чем они хуже тебя? Правда, сейчас двое уже в университетах учатся. Учатся, а не дурака валяют. А не воровал бы дядюшка лес — учились бы? На какие, интересно, шиши? И только не надо говорить, что такие, как я и мой дядюшка, крадем у детей и внуков будущее. Почему ради твоего будущего наши дети должны сейчас жить в нищете? Потому что деревенские, быдло? Вот уж дудки! Накось, выкуси!
Катерина резко выбросила вперед сложенную из пальцев «фигу» и засмеялась:
