Буковски встал.

— Поймите, госпожа президент, я точно знаю, на каком я свете. Мне тут еще три года работать, и даже вы не сможете выкинуть меня на улицу. Кстати, я холостяк и намерен им остаться. Я совершенно не заинтересован в более близких знакомствах, и уж тем более — с вами.

Президент ошеломленно смотрела на Буковски, не в силах произнести ни слова, а он просто встал и вышел.

— Прекрасного вам дня, — шепнул он секретарше, в растерянности стоявшей у стола. Очевидно, она все слышала.

На обратном пути он предпочел пойти по лестнице. Он чувствовал себя свободным, и его настроение улучшалось с каждой ступенькой. Он давно уже хотел сказать начальнице, что он о ней думает, и сегодня воспользовался подвернувшейся возможностью. В свой отдел на втором этаже он вошел улыбаясь.

Лиза Герман сидела за письменным столом и подняла глаза, когда Буковски проходил мимо нее.

— Вижу, выволочка не пошла тебе на пользу, — заметила она.

— Я чувствую себя великолепно, — возразил Буковски, проходя мимо. — Я всегда знал: женщинам место у плиты, а не в офисе.

Он исчез в кабинете и захлопнул за собой дверь, отгородившись от изумленной Лизы Герман.

Через полчаса постановление суда о проведении эксгумации умершего священника церкви в Висе вылезло, жужжа, из факса. Лиза Герман встала и достала бумагу из лотка. Широко раскрытыми глазами она просмотрела факс.

— Я не понимаю… этот тип… и как ему только удалось… — заикаясь, произнесла она.

— Если я делаю что-то, то делаю правильно, — ответил Буковски, незаметно появившийся из кабинета, и забрал у нее постановление. — Передай криминалистам — я хочу, чтобы у могилы стоял фотограф. Или мне и это тоже самому делать надо?

Лиза Герман была совершенно озадачена. Ее лицо залил яркий румянец. Ни слова не говоря, она кивнула.

— Завтра утром в десять на кладбище, и пусть постарается не опаздывать, — добавил Буковски, прежде чем снова исчезнуть в кабинете.

Лиза Герман раздосадованно села у телефона. Может ли такое быть, что она недооценила этого вспыльчивого и ленивого старика?

Иерусалим, раскопки у дороги на Иерихон…

— …И мы снова возьмемся за раскопки старого гарнизона, — закончил Джонатан Хоук свое выступление перед ближайшими сотрудниками.

Том посмотрел на Яару. Она подмигнула ему.

— Я, со своей стороны, считаю это соглашение неприемлемым, — заявил Жан Коломбар. — Без нашей помощи профессор Рафуль не обнаружил бы место погребения. Как он может теперь претендовать на единоличное обладание находкой? Я считаю, это наша общая заслуга, и нам принадлежит не меньшая честь, чем ему.

Джонатан Хоук покачал головой.

— Действительно ли это честь? Я говорил с Рафулем, и он изложил мне свои мотивы. Его ненависть к католической церкви уже носит патологический характер и становится безоговорочной. Дамы, господа, если хотите знать мое мнение, то профессор Хаим Рафуль болен и ослеплен. Многолетняя ненависть к церкви лишила его какого-либо чувства реальности. Его больше не интересует историческая правда, он преследует единственную цель — потрясти оплот Ватикана. Я не хочу, чтобы мое имя связывалось с ним. Это больше не имеет никакого отношения к серьезным исследованиям.

Джина понимающе кивнула.

— Я понимаю вашу позицию, но тем не менее признаю правоту Жана. Это наша находка. Он не может отстранить нас, наоборот, у нас есть все права продолжать работу над артефактом, и теперь, как мне кажется, еще важнее составить нейтральное и объективное заключение.

— С моей точки зрения, уже слишком поздно, — возразил Джонатан Хоук. — Я не буду участвовать в дальнейших исследовательских работах в отношении этого крестоносца. Ваше отношение к данной ситуации — это ваше дело, а я, со своей стороны, продолжу с того, на чем мы остановились. В конце концов, мы стоим посреди остатков римского гарнизона.

Присутствующие переглянулись. На какое-то мгновение воцарилось молчание.

Мошав откашлялся.

— Я пришел сюда, чтобы работать на раскопках римского гарнизона, — заявил он. — Мы сделали четыре раскопа, и нам еще предстоит много работы. Я согласен отдать Рафулю его рыцаря, и пусть он подавится. Я остаюсь здесь.

— Мошав прав, — согласился Том. — Мы только начали, а работы там как минимум на полгода. Я тоже остаюсь.

Яара кивнула.

— Я остаюсь.

Жан вопросительно посмотрел на Джину.

Та поджала губы.

— Я еще раз поговорю с Рафулем. В конце концов, он перед нами в долгу. Я не буду сидеть сложа руки и смотреть, как меня выгоняют. А вам известно, что этот сосуд, который лежал в гробу, очень похож на кувшины из Кумрана? Я думаю, в нем находится свиток.

Жан кивнул, соглашаясь.

— Археологи, искатели сокровищ и авантюристы перекопали уже всю Шотландию, пытаясь найти легендарные сокровища тамплиеров. Мы нашли тамплиера, а в его могиле обнаружили свиток. Кто станет утверждать, что этот свиток не содержит указания на завещание тамплиеров?

— Может, на святой Грааль? — пошутил Мошав.

— Жан, ты же не всерьез это говоришь? — спросила Яара.

Жан пожал плечами.

— Пока мы не знаем, что именно лежало в гробу, я считаю, что возможно все. Вероятно, Рафуль вовсе не так уж неприязненно относится к церкви, как он постоянно утверждает, и все это — только видимость. Это, по меньшей мере, возможно.

Джонатан покачал головой.

— Не слишком ли притянуто за уши? — спросил он.

— Все равно, — ответил Жан Коломбар. — Я вместе с вами разрыл могилу, и теперь я тоже хочу знать, что в ней находится. Довольно!

Джонатан кивнул.

— Это ваше право, и я не могу указывать, что вам делать и как поступать. Но я, со своей стороны, принял решение. Вам придется самим говорить с Рафулем.

Джина кивнула.

— Я так и поступлю, можете на меня положиться, — со злостью ответила она.

Иерусалим, музей Рокфеллера, северо-восток города…

Ночь раскинулась над домами и улицами города, и тусклые фонари слабо освещали Виа Долороса. Люди скрылись в своих домах и искали спокойствия и отдыха от дневной жары.

В отдельном западном крыле музея Рокфеллера на северо-востоке Иерусалима все еще горел свет. Профессор Хаим Рафуль напряженно работал, пытаясь достать свиток, лежавший в амфоре из могилы крестоносца. Крышка амфоры была замазана толстым слоем похожей на деготь массы, чтобы защитить содержимое от воздействия влаги, воздуха и климатических условий. Амфора по своим характеристикам походила на типичные сосуды эллинистической эпохи — именно так были законсервированы и тексты из пещер Кумрана. Хаим Рафуль все еще прекрасно помнил то время, когда вблизи Мертвого моря в Хирбет-Кумране проводились исследования над свитками из пещер. Тогда ему было восемнадцать лет, и он участвовал в двух экспедициях. Молодой ученый был очарован и воодушевлен, когда обнаружили первый кувшин, а в нем — свиток Исайи. Потом Французский институт археологии взял на себя проведение раскопок, после того как Иорданское министерство древностей позволило конфисковать все сделанные находки. Институт был ничем иным, как подразделением Римско-Католической Церкви, которую Рафуль ненавидел сильнее всего на свете, поскольку она была виновна в смерти его родителей.

Хаим Рафуль слишком хорошо помнил, как вооруженные солдаты иорданского правительства напали на их лагерь, согнали людей, как скот, погрузили на машины и отвезли в пустыню, будто опасных преступников.

Группу Хаима Рафуля обвинили в незаконном разграблении могил. И дело дошло бы до суда, если бы не дипломатические усилия Британского мандатного правительства. Его выгнали из страны его отцов, подобно тому, как в свое время его народ изгнали из Европы, отняв его находки и национальную идентичность. Исайя был пророком его веры, и ни у кого в этом мире не было права становиться между ним и единственным Господом. На этот раз он не позволит им зайти так далеко.