Аракчеев старался держать императора в курсе всего происходившего в Комитете. К примеру, 18 ноября 1818 года он сообщал Его Величеству: «Дела Комитета Министров идут своим порядком и особого внимания Вашего или неотложного разрешения Вашего требующих не случилось. На прошедшей неделе были, однако, в нем два примечательныя заседания по делам Сибирского генерал-губернатора, в которых, после продолжительных и жарких рассуждений и прений, единогласно положено уволить и гражданского губернатора (иркутского. — В. Т.) Трескина, и генерал-губернатоpa (И. Б. Пестеля. — В. Т.). По сему и рассудил я представить здесь проект рескрипта к Сперанскому, ежели изволите найти оный выражающим тот смысл, в котором угодно было Вашему Величеству приказать к нему написать».
Александр не всегда соглашался с мнениями Аракчеева, высказанными на заседаниях Комитета министров. Так, в 1824 году Комитет решал вопрос о главном надзирателе московских богоугодных заведений. Военный губернатор Москвы князь Д. В. Голицын предложил на эту должность одного из своих чиновников — некоего Муратова. Аракчеев же как председатель Комитета помощи раненым и инвалидам выдвинул свою кандидатуру — некоего Хотяинцева. Рассмотрев обе кандидатуры, Комитет министров отдал предпочтение Муратову, заметив в своем решении, что выдвинутый от благотворительного комитета Хотяинцев достоин занять место главного надзирателя московских богоугодных заведений, но нельзя оставить без уважения ходатайство главного местного начальника. Аракчеева поддержал лишь министр юстиции князь Д. И. Лобанов-Ростовский, который сказал, что раз определение на эту должность предоставлено специальным высочайше утвержденным положением Комитетом помощи раненым и инвалидам, то местное начальство не вправе предлагать на нее своих кандидатов. Александр вынес резолюцию: «На подобное место нельзя не уважить представления Военного губернатора и потому согласен с большинством членов».
Однако в подавляющем большинстве случаев государь, как и прежде, соглашался с мнениями именно графа Аракчеева. Но это менее всего свидетельствовало в пользу того, что граф управлял империей. Александр предпочитал аракчеевское мнение мнениям других членов Комитета министров прежде всего потому, что оно, как правило, было более обоснованным, больше несло в себе здравого смысла. Вот некоторые примеры.
В 1820 году оренбургский военный губернатор обратился к военному министру с представлением, в котором сообщил, что с 1 января 1818 года прекратил выдачу провианта казакам, имеющим достаточное количество пахотной земли. Комитет министров, рассматривавший сей вопрос, принял решение «утвердить представление, испросив на то Высочайшую волю». Аракчеев приписал: «Не прикажете ли по сей статье сделать справку, потому что провиант прекращен с 1 января 1818 г., а представление сделано в 1820 г.». Александр начертал: «Замечание весьма основательное, а справку же нужно потребовать».
В другой раз Комитет министров рассматривал вопрос о том, как распорядиться крестьянами имения Линдолово, купленного в казну для присоединения к Сестрорецкому заводу. Было решено: 154 человека зачислить в оружейники, 135 детей поместить в кантонисты, 28 стариков оставить в имении для легких работ. Граф Аракчеев заметил по поводу принятого решения: «Вот также поселение, но, кажется, хуже вашего,ибо собственность крестьян уничтожена». Александр вынес резолюцию: «Повременить до моего возвращения».
По представлению министра финансов Д. А. Гурьева Комитет министров решил обложить бессарабскую соль акцизом в 40 копеек. Мнение Аракчеева было: «Не нужно ли прежде спросить у Инзова по местному тамошнему положению дел». Резолюция Александра: «Весьма справедливо».
По вопросу о снабжении войск Кавказского корпуса двойным комплектом артиллерийских запасов, который рассматривался Комитетом министров, Аракчеев заявил: «Я не могу об оном сделать заключение, ибо мне неизвестно требование генерала Ермолова, а сие лучше известно князю П. М. Волконскому» [170]. Александр и в этом случае согласился с аракчеевским мнением.
Еще один яркий пример. Комитет министров, обсуждая вопрос о волнениях крестьян в Белоруссии, счел, что прекращению их будет способствовать издание нового положения о крестьянских повинностях, предложенного Министерством финансов. Граф Аракчеев, обратив внимание на то, что данное положение, утвержденное Комитетом министров, распределяет повинности между крестьянами на основе уравнительности, заметил: «Я думаю, что крестьяне опять будут недовольны, то кажется, лучше было бы велеть министру финансов вытребовать к себе в департамент депутатов и сделать здесь с ними положение и внести в Комитет». Резолюция Александра была краткой: «Непременно».
Присущее Аракчееву чувство здравого смысла, его критический ум Александр часто использовал для проверки решений Комитета министров, казавшихся ему по каким-либо причинам сомнительными, недостаточно обоснованными. В начале 1821 года в заседаниях Комитета неоднократно рассматривался вопрос о снабжении продовольствием населения Черниговской губернии, которому угрожал голод. Александр, несмотря на то, что находился за границей, старался держать решение данного вопроса под своим контролем. «Я прочел со вниманием все три журнала Комитета, — писал он Аракчееву весной 1821 года. — Сожалительно весьма, что в столь важном деле, кроме противоречия, ничего другого не видно. Кому из них верить! Продовольствие обеспечено ли, или нет? Винокурение необходимо ли, или оно истощает последний хлеб? Из Лайбаха мне невозможно, по несчастью, рассмотреть затруднения по сему делу и все придет весьма поздно. Скажи мне откровенно свое мнение по сему предмету и по письму Разумовского».
В механизме управления империей Аракчеев играл чрезвычайно важную роль, но совсем не ту, что приписывалась ему современниками, а впоследствии и историками. Возвысив графа, Александр не отдалему управление государством, а, напротив, взял это управление в свои руки так, как не брал никогда прежде. Временщик стал для Александра своего рода вспомогательным инструментом, посредством которого его августейший взор и руки могли проникать в такие уголки управляемого им пространства, в каковые они сами по себе никогда бы не проникли. Только с помощью вездесущего, необыкновенно энергичного, до предела исполнительного Аракчеева император Александр был в состоянии управлять Россией так, как хотел, то есть все и всядержа под своим контролем и влиянием, заправляя всеми сколько-нибудь важными делами. И притом оставаясь всегда в тени!
Сановники и простые подданные сталкивались непосредственно лишь с Аракчеевым, видели только его и не замечали стоявшего за ним императора. Оттого и казалось им, что Россией управляет не кто иной, как Аракчеев. И многие историки по странному, совершенно необъяснимому обстоятельству восприняли именно это не соответствовавшее реальности представление современников об Аракчееве. Даже такой серьезный историк, как великий князь Николай Михайлович, имевший доступ ко многим утаенным от общества царским документам, и тот считал, что «последние четыре года царствования Александра Павловича стали в действительности годами управления Россией одного Алексея Андреевича». Данное мнение он высказал в книге «Император Александр I» — одной из лучших книг об этом государе. Другой, не менее серьезный российский историк — Д. Ф. Кобеко писал в своем труде «Императорский Царскосельский лицей» даже об «отречении» Александра I «от царской власти в пользу всем ненавистного Аракчеева».
Между тем многие документальные материалы свидетельствуют, что на самом деле Аракчеев если кем и был, то лишь третьим оком для своего государя, третьей его рукой. Получая от графа регулярные отчеты, Его Величество слал ему в свою очередь подробные инструкции, в которых указывал, как надлежало поступать ему в различных случаях, как разрешить то или иное дело, как обращаться с тем или иным сановником. К примеру, 13 февраля 1822 года Алексей Андреевич получил от Александра следующее указание: «Сделай одолжение, лучше выслушай Сперанского. Он будет говорить, стало ты будешь только слушать, что для тебя не вредно; долгих переговоров с твоей стороны я бы не возложил на тебя в теперешнем твоем состоянии. Но считаю нужным заметить на слова, сказанные уже Сперанским тебе, что тут личной доверенности никакой быть не может допущено».
