Среди других советов Лагарпа Александру I были все же такие, которые молодому императору показались полезными.

Пожалуй, ни один из самодержцев, когда-либо правивших в России, не боялся так уронить себя в глазах публики, как молодой Александр I. В первые месяцы царствования эта боязнь носила в нем почти панический характер. Оказавшись после своего восшествия на престол в центре всеобщего внимания, Александр помимо разных приятных ощущений, доставлявшихся таким положением, испытывал сильнейшее беспокойство. Его все время занимал вопрос, достаточно ли величественно он себя держит, не выглядит ли на людях этаким шутом, не смеются ли над ним.

В связи с этим Александр попросил Лагарпа понаблюдать за ним со стороны и высказать свое мнение.

Швейцарец исполнил просьбу молодого российского императора предельно добросовестно: поглазел на него из толпы на площади, посмотрел за тем, как ведет он себя во дворце в общении с сановниками, как держится в салонах во время развлекательных бесед, и сделал вывод, что Александр роль монарха в целом исполняет хорошо, но допускает при этом некоторые ошибки. «Вы вошли в залу немного робко, — объяснял Лагарп молодому самодержцу его первый промах, — хвалю ваше сердце: скромность как нельзя более к лицу юности, но государь должен иметь вид более уверенный; чистая совесть и искреннее желание блага России — вот что дает вам право смотреть прямо и смело на все окружающее».

«Вы обошли собрание несколько поспешно», — указывал учитель на второй промах Александра. «Вы весьма хорошо сделали, обратившись с приветом к лицам, почтенным по своим заслугам, но некоторых из них вы не удостоили ласковым словом», — сообщал Лагарп о третьем промахе своего августейшего ученика. «Мне кажется, наконец, — звучал четвертый Лагарпов совет Александру, — что, являясь вместе с императрицею, Вы облегчили бы себе труд торжественного приема, не говоря уже о том, что это произвело бы отрадное впечатление на всех, искренно вас любящих. Где бы Вы ни были, в обществе ли, среди народа или в кругу лиц, которым вверили Вы отдельные отрасли управления, держите себя по-царски: я вовсе не слепой поклонник этикета, но глава народа должен, употребляя живописное выражение Демосфена, облекаться в величие своей страны». Это были именно те советы, которые Александр и желал услышать. Зная их содержание, можно представить, насколько чувствителен был он в первое время по восшествии на престол ко всякого рода мелочам, от которых зависело его реноме, как заботился о том, чтобы выглядеть в глазах своего окружения подобающим царскому сану образом. Мог ли он, пребывая в таком состоянии, призвать к себе пользовавшегося дурной славой в столице генерала?

Сам Аракчеев, кажется, вполне понимал мотивы, по которым новый император оттягивал приглашение его на службу. Прожив в отставке почти три года, Алексей Андреевич вдруг серьезно забеспокоился о своей репутации в столичном обществе, заволновался отношением к нему прежних его сослуживцев. Эта перемена в настроениях отставного генерала Аракчеева хорошо проступает в его письме от 28 августа 1802 года бывшему подчиненному, а в указанное время шефу артиллерийского батальона в Риге Д. А. Булыгину: «Ваше превосходительство! Милостивый государь Дмитрий Александрович! Всевышнее существо, сотворившее нас, не всем нам определило ровное счастие: одному оное дано в одной части, а в другой отнято, как и я, ваше превосходительство, получил в жизни своей очень много счастия; но любовь от подобных мне товарищей не дана: ибо во всю мою службу я всегда был не любим за требуемый мною по службе порядок. А как я имел удовольствие (иметь) вашего превосходительства ближе всех к себе под командою, то всегда думал, что я вам, милостивому государю, может быть нанес какое неудовольствие, почему я и не хотел вас беспокоить моими письмами. А как ныне вижу ясно хорошее ваше ко мне расположение, то и охотно всегда себе за честь буду поставлять вести мою переписку и, начиная оную, приношу мою благодарность за ваши дружеские письма, желая нельзя чаще оныя получать».

Грустные признания Аракчеева звучали так, будто их делал человек, оканчивающий свое житие на этом свете и желающий накануне перехода в мир иной заслужить прощение за свои грехи, помириться с людьми, которых когда-то обидел. Алексей Андреевич явно не предчувствовал, какая долгая чиновная жизнь ему предстоит, на какую высокую ступень в сановной иерархии он взойдет, какой огромной властью будет обладать и сколь много обид потерпит еще да и… причинит сам!

12 марта 1803 года истек второй год правления Александра I. Аракчеев по-прежнему пребывал в отставке. Три с половиной года уже исполнял он единственную должность — хозяина Грузинской вотчины. Но в Петербурге произошли перемены. Испарился постепенно дух либерализма, определявший атмосферу «прекрасного начала» Александрова царствования. Новый император не вызывал уже у столичных жителей былого восторга. «Смирение, бережливость, снисходительность Александра наскучили людям, которые недовольны ничем настоящим, и или выхваливают прошедшее, или теряются в мечтаниях и планах о будущем», — писал об этой перемене в настроениях петербургского общества Н. И. Греч.

Критические стрелы в адрес императора Александра пускались и в первые месяцы его правления, но спустя два года количество их заметно прибавилось и сделались они острее. В столице стали распространяться списки сатирических стихов и басен, где молодой государь подвергался всяческим насмешкам и даже издевкам. В одной из таких басен Александр изображался в виде глухого тетерева [123], который будучи выбран царем птиц, «не царствует, корпит над скопленной добычей», в то время как царство разоряется, исчезает честность, укореняются коварство и разврат. В заключение басни декларировался урок для птиц: в цари себе «не выбирать ни злых, ни глупых петухов».

К началу 1803 года Александр сумел удалить из столицы основных участников заговора против своего несчастного отца. С другой стороны, он позволил занять более влиятельное положение в сановной иерархии аристократам-либералам. В сентябре 1802 года был издан манифест, объявлявший о создании в центральном управлении империей министерств вместо коллегий. Ближайший сподвижник Александра граф В. П. Кочубей стал министром внутренних дел, другой соратник-либерал Его Величества H. H. Новосильцев занял пост товарища министра юстиции. Граф П. А. Строганов сделался товарищем министра внутренних дел, князь А. Чарторижский был назначен товарищем министра иностранных дел. Некоторые современники впоследствии утверждали, что министерства были созданы императором Александром именно для того, чтобы его молодые друзья-либералы могли получить влиятельные должности.

Как бы то ни было, но к концу второго года правления императора Александра обстановка вокруг него решительно переменилась. Тогда-то и встал вопрос о возвращении на службу отставного генерал-лейтенанта Аракчеева.

В марте 1803 года Алексей Андреевич в очередной раз наведался в Петербург [124]. Немногим больше месяца спустя в Грузино доставили записку от императора: «Алексей Андреевич! Имея нужду видеться с вами, прошу вас приехать в Петербург» [125]. Эта записка решила дальнейшую судьбу Аракчеева. Александр сперва пригласил его работать в «Воинской комиссии для рассмотрения положения войск и устройства оных», а 14 мая 1803 года принял в службу с назначением «инспектором всей артиллерии и командующим лейб-гвардии артиллерийского батальона».

Некоторые из современников восприняли это назначение как вполне закономерное. «Вот, наконец, и граф Аракчеев опять главою всей артиллерии. Дай Бог ему пожить и чтоб он не привел в ненависть и этого Государя, как покойника», — писал граф Ф. В. Ростопчин князю П. Д. Цицианову 3 июня 1803 года. Но большинство тогдашних сановников долго удивлялись такому повороту событий и не переставали ломать голову в поисках объяснения, почему император Александр возвратил на службу человека, которого Павел I с позором изгнал с должностей.