Никто из посторонних не видел, что одинокая фигура Аракчеева на политической сцене стояла не сама по себе, а подвешена была на нитях, кончики которых уходили вверх и не к кому иному, как к самому императору Александру.

Контуры этих нитей, которыми Его Величество управлял временщиком, а через его посредство всей Россией, заметно проступали только в переписке Александра с Аракчеевым, а сама эта переписка, естественно, утаивалась от современников. Так возникла едва ли не самая великая в русской истории XIX века мистификация. То, что император Александр в последнее десятилетие своего царствования удалился от дел по внутреннему управлению империей, было таким же мифом, как и то, что Россией в этот период управлял один Аракчеев.

Письма Аракчеева к Александру ясно показывают истинный характер их взаимоотношений. По содержанию своему они, за редким исключением, — скорее отчеты графа перед своим патроном, причем патроном весьма дотошным, интересующимся самыми мелкими подробностями тех дел, которыми граф занимается, да и не только дел.

Алексей Андреевич регулярно отчитывался перед государем даже в своих чувствах и душевных переживаниях. «Служба моя посвящена единожды привязанности моей к Вам, Государь, следовательно, будет вечно она одинакова, несмотря на все разные толки, партии и неприятности», — изливал Аракчеев душу Александру в письме от 25 ноября 1818 года. «Батюшка, Ваше Величество! — писал он 2 апреля 1819 года. — Милости ко мне Ваши чувствую в полной их цене и прошу Бога ежедневно, дабы он даровал мне только здоровье служить Вам чистою душою». 11 февраля 1821 года: «Здоровье мое собственно для меня очень плохо, но для усердия моего и душевной привязанности к вам, Батюшка, оно неизменно и еще крепче молодых лет». 24 апреля 1822 года: «Батюшка, Ваше Величество! Я более бы ни для чего не желал себе здоровья, как только для того, Батюшка, чтоб мог служить Вам; верьте истинному Богу, что я чувствую Вашу к себе милость и ценю ее как верный Ваш сын и слуга». 30 ноября: «Батюшка, Ваше Величество! Приближающийся день Вашего рождения есть в мире сем день моего благополучия. По сему-то и не могу удержать желания моего и не принести Вам, Батюшка, мое от истинного сердца поздравление. Прошу Господа Бога да продлит жизнь Вашу, да укрепит здоровье Ваше на перенесение тяжких трудов при нынешних лукавых человеческих мыслях и деяниях». 8 апреля 1825 года: «Я одного боюсь, что естьли мои припадки доведут меня до такого положения, что я не в состоянии буду исполнять моих обязанностей, кои я всегда с удовольствием и полным рачением по душевной моей привязанности к Вашему Величеству исполняю».

Вперемежку с отчетами в чувствах Аракчеев слал Александру пространные отчеты и в своих делах. Он периодически сообщал Его Величеству, чем был занят, куда ездил. «Батюшка, Ваше величество! — обращался Алексей Андреевич к своему августейшему патрону 2 июля 1821 года. — Вчерашний день целое утро провел я на осмотре и следствии поселенного батальона наследного принца прусского полка и, слава Богу, ничего не оказалось, о чем Вам, Батюшка, донесет подробно П. А. Клейнмихель. Я целые три часа был между солдатами без офицеров и все время разговаривал, до того что уже не мог говорить от усталости». 20 октября того же года Аракчеев сообщал: «Мои занятия Вам должны быть известны: Грузино и военное поселение. Вот мои прогулки. Но для чего оное? Единственно для того, чтоб угодить моему Государю, Александру Павловичу, с коим я провел мою молодость, а теперь и старость ему же посвящаю».

По должностям своим Аракчееву приходилось общаться со многими крупными сановниками империи и немало получать от них писем. О содержании своих разговоров с сановниками, особенно с теми, которые по какой-либо причине казались Александру подозрительными, граф неизменно сообщал государю. А полученные письма старался показывать в оригинале или копии; в случае же если Его Величество отсутствовал в Петербурге, пересылал их ему. Так, в заключение цитированного выше письма Аракчеева Александру от 2 июля 1821 года читаем: «Полученное мною вчерашний день письмо от Ник. Ник. Новосильцова, при сем к Вам, Батюшка, в оригинале прилагаю».

В конце июня 1820 года Александр I пребывал в Варшаве. Граф шлет туда письмо, полученное им от барона Б. Б. Кампенгаузена. Александр читает его и возвращает обратно.

В марте 1821 года возвратился в Петербург из Сибири M. M. Сперанский. Опальный сановник поспешил встретиться с графом Аракчеевым. Александр находился в это время на конгрессе Священного союза в Лайбахе. Графу пришлось поэтому изложить содержание разговора со Сперанским на бумаге. 25 марта в Лайбах полетела с фельдъегерем особая записка, в которой сообщалось следующее:

«Г-н Сперанский приезжал в Петербург 21-го числа после обеда к вечеру. По утру 22-го числа рано прислал ко мне д. с. с. (действительного статского советника. — В. Т.) Цейера с объявлением о своем приезде и с просьбою назначить ему того же утра час, в который бы он мог приехать к первому ко мне. В первом часу, по назначению моему, он приезжал ко мне и между прочими разговорами делал мне следующие три вопроса, на кои просил утвердительнейше моего мнения:

1. Вопрос: Представляться ли мне во Дворец к императрицам?

Мой ответ: Вы приехали сюда Сибирским генерал-губернатором, а все генерал- и военные губернаторы обыкновенно в первое воскресенье представляются, следовательно, я не нахожу причины, дабы и Вы не должны были следовать сему всеобщему порядку.

2. Вопрос Сперанского: писать ли мне о приезде своем к Государю?

Мой ответ: Государь о приезде вашем будет извещен чрез обыкновенный рапорт Военного губернатора о всех приезжающих в столицу; но естьли вы рассудите и сами особым письмом донести Государю Императору о своем приезде, то сие еще никак не противно общему порядку вещей.

3-ий Вопрос г-на Сперанского: как ему вести себя: принимать ли к себе всех, кто будет приезжать или по собственной моей склонности вести жизнь уединенную?

Мой ответ: сей вопрос очень трудный, и его решить можете одни сами сходно вашему желанию, а может быть по опытам, сделанное».

В беседе с Аракчеевым Сперанский рассказал графу о том, что на пути из Сибири в Петербург заехал в свою пензенскую деревню, в Тамбов и в Рязань. В Рязани — едва успел он туда прибыть — навестил его генерал-губернатор Балашов. Рассказ Сперанского о встрече с Балашовым Аракчеев тоже передал Александру. Надо полагать, Его Величеству интересны были и такие подробности в поведении сановников, иначе зачем было графу сообщать их.

«Благодарю тебя за беспрерывное твое помышление о исполнении моих намерений, — писал Александр Аракчееву 25 декабря 1822 года. — При сем возвращаю письмо Сперанского. Бумаг я еще рассматривать не мог, а пришлю с будущим курьером». Государь возвращал письмо Сперанского к Аракчееву от 22 ноября 1822 года. В нем Михайло Михайлович давал свою характеристику членам Сибирского комитета, своему помощнику Г. С. Батенькову, Самбурскому, Бухмейстеру, описывал дела Сибирского комитета. На оригинале этого письма, хранящегося в Российском государственном военно-историческом архиве, стоит помета, сделанная рукой Аракчеева: «Государь изволил читать в Пильзене 25 декабря 1822 года».

Содержание переписки графа с государем не оставляет и малейших сомнений в том, что Александр в последнее десятилетие своего царствования не только не впал в апатию, не только не отошел от дел по управлению империей, но занимался делами, пожалуй, даже активнее, чем прежде. Он стремился все держать под своим контролем и все хотел знать о своих сановниках. Он властно вмешивался в самые мелкие административные вопросы, и можно только удивляться, как хватало его на все. Впрочем, надолго как раз и не хватило. В Таганрог Александр поехал, будучи в состоянии крайнего истощения своих физических и душевных сил, оттого и оказалась для него смертельной обычная простуда…

Журналы Комитета министров подтверждают это впечатление об Александре как о чрезвычайно деятельном монархе. Среди высочайших резолюций, начертанных на их страницах, частенько встречается такая: «Лично со мной объясниться». Весьма примечательная резолюция: Александр старался вникать во все вопросы именно лично. Комитет министров не был свободен в своей деятельности, как это могло представляться посторонним лицам. Александр оставался над ним в качестве верховного надзирателя, постоянно поправлял его, подсказывал, на что должно господам министрам обратить особое внимание, как надлежит решить ту или иную проблему.