А Люк… наблюдать за кошмаром, разворачивающимся в воротах, было почти также мучительно, как смотреть на Счастливчика, сидящего на скамье запасных. Он глядел прямо перед собой, его привлекательное лицо было лишено всякого выражения. Джейн было больно за него. Ей было больно, потому что она оказалась той, кто должен был сообщить о деталях, но опять же — это была работа, и Джейн Олкотт выполнила ее.

Вернувшись домой, Джейн обнаружила на автоответчике сообщение от Леонарда Коллэвея с просьбой встретиться с ним завтра утром в его офисе в «Таймс» и подумала, что это сообщение не сулит ничего хорошего ее будущему в качестве спортивного репортера.

И оказалась права. Леонард уволил ее.

— Мы решили, что будет лучше, если ты больше не станешь освещать матчи «Чинуков». Джефф Нунан заменит Криса, — сказал редактор.

Газета отпускала Джейн на все четыре стороны и отдавала ее работу Нунеру.

— Почему? Что случилось?

— Думаю, будет лучше, если мы не станем вдаваться в детали.

«Чинуки» играли не очень хорошо всю последнюю неделю, что закончилось впечатляющим поражением Люка.

— Они думают, я сглазила их. Ведь так?

— Мы понимали, что есть такая вероятность.

Прощай ее шанс написать солидную статью. Прощай двадцатипроцентный взнос за собственный дом. И все потому, что какие-то тупые хоккеисты решили, что она принесла им неудачу. Что ж, Джейн не могла сказать, что ее не предупреждали, или что она совсем этого не ожидала. И все же понимание произошедшего не облегчало ее положение.

— Кто именно считает, что я принесла им несчастье? Люк Мартинò?

— Давай не будем копаться в этом, — сказал Леонард, но отрицать не стал.

Увертки редактора ранили Джейн сильнее, чем должны были бы. Мартинò ничего не значил для нее, и она, определенно, ничего не значила для него. Меньше, чем ничего. Прежде всего, он не хотел, чтобы женщина-репортер путешествовала с командой. И Джейн была уверена, что именно он стал причиной того, что ей дали пинка под зад. Она приподняла уголки рта в улыбке, когда на самом деле ей хотелось орать и визжать, и подать в суд за неправомерное увольнение или сексизм, или… или… еще чего-то там. Она даже могла бы выиграть дело. Но «могла бы» не являлось достаточной гарантией, а Джейн давным-давно научилась не позволять своему темпераменту сжигать мосты. Все-таки у нее оставалась в «Таймс» колонка «Одинокой девчонки».

— Что ж, спасибо за предоставленную возможность вести спортивную колонку, — сказала Джейн и пожала руку Леонарда. — Путешествие с «Чинуками» дало мне такие впечатления, которые я никогда не забуду.

Она удерживала улыбку на лице, пока не покинула здание. Она была такой злой, что хотела побить кого-нибудь. Кого-нибудь с голубыми глазами и подковой, вытатуированной над его гениталиями.

Ее предали. Она думала, что добилась какого-то улучшения отношений с игроками, но те сдали ее. Может быть, если бы она не побила их в дартс, не пререкалась с ними, и они не называли ее Шарки, она бы не чувствовала сейчас так сильно, что ее предали. Но она чувствовала. Она ведь даже ощутила вину за то, что выполнила свою работу и написала отчет об их последней игре. И вот как они отплатили ей! Она надеялась, что они заразятся грибком. Все разом.

В следующие два дня Джейн не выходила из квартиры. И была в такой депрессии, что вычистила все шкафчики для посуды. А замазывая плиточные швы в ванной, включила громкость телевизора на полную мощность и почувствовала лишь слабое удовлетворение, услышав, что «Чинуки» проиграли «Блэкхокам» 4–3.

Ну и кого они теперь обвинят?

На третий день ее гнев не уменьшился, и Джейн знала, что есть только один способ избавиться от него. Ей нужно было посмотреть в лицо «Чинукам», чтобы вернуть себе самоуважение.

Джейн знала, что они будут разминаться перед игрой в «Кей Арена», и прежде чем могла сказать себе, что все это не стоит ее внимания, надела джинсы, черный свитер и отправилась в Сиэтл.

Она зашла в бельэтаж, и ее взгляд тут же упал на пустые ворота. Лишь несколько игроков тренировались внизу на льду. Джейн, чувствуя, как желудок завязывается в узел, спустилась по лестнице и направилась в раздевалку.

— Привет, Рыбка, — сказала она Брюсу Фишу, неспешно идя по проходу. Хоккеист держал в руке паяльную лампу и нагревал крюк своей клюшки.

Брюс поднял глаза и выключил паяльник.

— Парни в раздевалке? — спросила Джейн.

— Большая часть.

— А Люк там?

— Не знаю, но он не любит разговаривать в день игры.

Чертовски плохо. Подошвы ботинок Джейн поскрипывали по резиновым коврикам в коридоре. Все головы повернулись к ней, когда она зашла в раздевалку. Джейн подняла руку.

— Натяните штаны, джентльмены, — сказала мисс Олкотт, проходя дальше, чтобы оказаться в самом центре комнаты, полной полуголых игроков. — Я займу лишь несколько секунд вашего времени, и мне бы хотелось, чтобы вы не исполняли ваше синхронное сбрасывание амуниции.

Джейн повернулась лицом к хоккеистам и встала, распрямив плечи и подняв голову. Люка не было видно. Трусливый ублюдок, наверное, прятался.

— Уверена, вы все слышали о том, что я больше не освещаю игры «Чинуков», и я хотела, чтобы вы знали: я не забуду время, проведенное с вами. Путешествие с вами, парни, было… интересным. — Она подошла к капитану Марку Бресслеру и протянула руку: — Удачи в сегодняшней игре, Хитмэн.

Секунду он смотрел на нее так, будто она заставляла центр-форварда весом в сто четырнадцать килограмм немного нервничать.

— Э-э, спасибо, — сказал Марк и, наконец, пожал ее ладонь. — Вы будете сегодня на трибуне?

Джейн опустила руку.

— Нет. У меня другие планы. — Она последний раз встала лицом к игрокам: — Прощайте, джентльмены, удачи, и, надеюсь, в этом году вы выиграете Кубок Стэнли.

Она даже смогла улыбнуться, прежде чем повернулась и пошла к выходу.

«Я сделала это», — думала Джейн, идя по коридору. Они не заставили ее убежать с поджатым хвостом. Она показала им, что у нее есть гордость и класс, и что она к тому же еще и великодушна. И надеялась, что их пенисы поразит чесотка. Очень-очень сильная чесотка.

Джейн смотрела на резиновые коврики, пока шла по проходу, но вдруг остановилась, уткнувшись лицом в обнаженную грудь со скульптурными мышцами, мускулистым животом и татушкой в виде подковы, виднеющейся над хоккейными шортами. Люк Мартинò. Взгляд мисс Олкотт скользил вверх по его мокрой груди до подбородка и рта, по глубокой ложбинке над его верхней губой, мимо его прямого носа к прекрасным младенчески голубым глазам, уставившимся на нее.

— Ты! — сказала Джейн.

Одна его бровь медленно поползла вверх, и Джейн взорвалась.

— Ты сделал это со мной, — заорала она. — Я знаю, что ты. Догадываюсь, что тебе наплевать на то, что я в самом деле нуждалась в этой работе. Ты облажался в воротах, а выкинули меня, — она почувствовала, как глаза защипало, и это еще сильнее разозлило ее. — Кого вы обвинили в поражении прошлой ночью? А если сегодня вы проиграете, кого будете обвинять? Ты… ты… — Джейн запнулась. Одна рациональная часть ее мозга приказывала ей заткнуться, уйти, пока она еще могла это сделать. Просто обойти его и уйти, пока у нее еще оставалось чувство собственного достоинства.

Как плохо, что она совсем не собиралась слушать эту часть мозга.

— Ты назвала его большим тупоголовым придурком? — спросила Каролина, когда позже, тем же вечером, они вдвоем сидели на диване у Джейн, наблюдая, как языки пламени в газовом камине лижут фальшивые поленья. — Почему ты не пошла ва-банк и не назвала его какашкой?

Джейн застонала. Хотя прошло уже достаточно времени, ее все еще передергивало от смущения.

— Не надо, — взмолилась она и поправила очки на переносице. — Меня утешает только то, что я никогда больше не увижу Люка Мартино́.

Но она не думала, что когда-нибудь забудет выражение его лица. Что-то типа ошеломленного удивления, за которым последовал смех. Джейн хотелось провалиться сквозь землю, но она даже не могла винить Люка за то, что он смеялся над ней. Его наверняка не называли большим тупоголовым придурком со времен начальной школы.