Нет, пожалуй, не совсем так, признал Келли, ставя машину у дома. Что, если это все-таки месть? Через десять минут еще один пластиковый мешок, наполненный комплектом выброшенной Келли одежды, оказался в мусорном баке, и он с наслаждением принял душ, перед тем как позвонить по телефону.

— Дежурная медсестра О'Тул слушает.

— Сэнди? Это Джон. Твоя смена по-прежнему заканчивается в три?

— У тебя прямо-таки удивительное чувство времени, — сказала она, чуть улыбаясь ему из-за своего стола. — Чертова машина снова сломалась. — А такси стоит слишком дорого, подумала она про себя.

— Хочешь я взгляну на нее? — предложил Келли.

— Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь исправил ее наконец.

— Не могу ничего обещать, — услышала Сэнди его голос. — Но у меня дешевые расценки.

— Насколько дешевые? — спросила она, заранее зная ответ.

— Можно пригласить тебя поужинать вместе? Ты даже сама выберешь ресторан.

— Да, хорошо… но…

— Но это все еще слишком рано для нас обоих, я знаю. Твое целомудрие не подвергнется опасности, честное слово.

Она не могла удержаться от смеха. Как странно, когда такой огромный мужчина держится настолько робко. И тем не менее она знала, что может положиться на него, и уже так устала от приготовления ужина для одной себя, чувствуя вокруг мучительное одиночество. Рано или нет, но иногда ей так хотелось, чтобы кто-то был рядом.

— В четверть четвертого, — сказала она, — у главного входа.

— Я даже надену браслет, выдаваемый пациентам.

— Ну хорошо, хорошо. — Снова взрыв смеха, озадачивший другую медсестру, что проходила мимо с подносом, уставленным медикаментами. — Я ведь уже сказала тебе «да», верно?

— Совершенно верно, мадам. Я не опоздаю, — засмеялся в ответ Келли и повесил трубку.

Как все-таки хорошо встретить другого человека, сказал он себе, направляясь к выходу. Сначала Келли зашел в обувной магазин и купил там пару черных ботинок с высоким верхом одиннадцатого размера. После этого он побывал еще в четырех обувных магазинах и сделал аналогичные покупки, стараясь найти обувь, произведенную разными фирмами, и все-таки у него оказались две одинаковые пары. С такой же проблемой Келли столкнулся при покупке походных курток. Подобная одежда выпускалась только двумя фирмами, и в результате он стал обладателем четырех курток, по две из каждой — и тут же обнаружил, что они отличаются только ярлыками на внутренней части воротника. Оказалось, задуманное им разнообразие в камуфляже осуществить гораздо труднее, чем он предполагал, но Келли все-таки ощущал необходимость придерживаться определенного плана. Вернувшись в свою квартиру — он упрямо думал о ней, как о своем «доме», хотя таковым она, разумеется, не являлась, — Келли отпорол ярлыки со всех покупок и спустился в прачечную, что помещалась в подвале здания. Там он бросил куртки в стиральную машину вместе с остальной одеждой темного цвета, купленной им на распродаже, добавил побольше хлорной извести и поставил регулятор температуры воды на верхний предел. Теперь у него осталось всего три комплекта одежды, и он понял, что придется снова отправиться за покупками.

При этой мысли Келли поморщился. Опять распродажи, которые казались ему такими скучными, особенно теперь, когда он втянулся в проведение операций. Подобно большинству мужчин, Келли ненавидел хождение по магазинам, а сейчас тем более, поскольку в силу необходимости этим приходилось заниматься постоянно. Вдобавок он начал уставать как от частого недосыпания, так и от неослабевающего напряжения. Разумеется, ничего рутинного в его действиях не было — они по-прежнему оставались опасными. Хотя он стал привыкать к проведению ночных операций, привыкнуть к опасности оказалось невозможным, и напряжение нарастало. Отчасти это было хорошо — Келли ко всему относился с исключительной осторожностью, — но крайнее напряжение способно понемногу измотать любого: чрезмерная частота сердечных сокращений и рост кровяного давления в конечном счете приводят к усталости. Он старался противопоставить такому напряжению физические упражнения, но его организм требовал сна. Короче говоря, проводимые им операции мало отличались от операций во вьетнамских джунглях, когда он действовал в составе 3-й группы войск специального назначения, но теперь он был старше, не мог положиться на поддержку товарищей, способных разделить с ним стрессы и помочь расслабиться в короткие часы отдыха. Все это начинало постепенно сказываться. Как хочется спать, подумал он и посмотрел на часы. Войдя в спальню, он включил телевизор — передавались полуденные новости.

— Еще один торговец наркотиками был найден сегодня убитым в западном Балтиморе, — произнес диктор.

— Знаю, — пробормотал Келли засыпая.

— Итак, вот о чем я хочу сообщить вам, — начал полковник морской пехоты, обращаясь к сидящим перед ним солдатам в лагере Леджун, находящемся в Северной Каролине, в то время как другой полковник делал то же самое в лагере Пендлтон в Калифорнии. — Мы готовимся к проведению специальной операции. Нам понадобятся добровольцы — пятнадцать человек — исключительно из состава разведывательных групп. Операция предстоит опасная и очень ответственная. По завершении ее, вы сможете гордиться тем, что были ее участниками. Подготовка продлится от двух до трех месяцев. Это все, что я могу сказать.

В Леджуне перед полковником сидело человек семьдесят пять. Все до единого — ветераны, члены самого отборного подразделения Корпуса морской пехоты. Разведчики и морские пехотинцы, они поступили в корпус добровольно — среди них не было призывников — и затем снова вызвались, когда был объявлен набор в состав наиболее элитарного подразделения в составе этой отборной части вооруженных сил США. В числе тех, кто сидел на стульях перед полковником, было чуть больше представителей национальных меньшинств, чем в других подразделениях, но это могло интересовать только социологов. Каждый из собравшихся являлся прежде всего морским пехотинцем, и они походили друг на друга не только благодаря своим зеленым комбинезонам. Тела многих были покрыты шрамами от ран, полученных на поле боя, потому что они выполняли задания более опасные и трудные, чем простые пехотинцы. Их забрасывали небольшими группами в тыл противника для разведки, сбора информации или ликвидировать вражеских офицеров и политических деятелей — скрытно и в высшей степени избирательно. Почти все владели искусством меткой стрельбы и могли поразить человека с расстояния в четыреста ярдов, если целились в голову, или с тысячи ярдов, стреляя в грудь, и то если цель отличалась предупредительностью и не двигалась в течение одной-двух секунд, пока пуля пролетала это расстояние. Они были охотниками. Мало кто страдал от ночных кошмаров, связанных с выполнением своего долга, и ни один не был подвержен синдрому раскаяния, потому что они считали себя хищниками, а не добычей, и в животном мире львы не испытывают чувства жалости.

И все-таки они были людьми. Больше половины имели жен и детей, которые ожидали дома своих навещавших их время от времени отцов; у остальных были невесты или любимые девушки, и эти солдаты тоже надеялись обзавестись семьями, пусть в неопределенном будущем. Все до единого провели на фронте положенный срок — тринадцать месяцев. Многие прослужили два срока, а кое-кто даже три, и ни один из этой последней группы не хотел добровольно браться за выполнение опасного задания. Некоторые, даже все, вызвались бы, знай о цели операции, поскольку чувство долга у них было исключительно сильным, но это чувство проявляется по-разному, и потому они считали, что провели под огнем противника достаточно времени для одной войны. Теперь они занимались подготовкой молодых морских пехотинцев, передавали им свой опыт и уроки, полученные на поле боя и позволившие им вернуться домой, тогда как другие, почти такие же опытные и обученные, как они, домой не вернулись; это был их профессиональный долг, чувство преданности Корпусу морской пехоты, думали они, неподвижно сидя на своих стульях и глядя на стоящего перед ними полковника. Разумеется, их снедало любопытство — какова цель предстоящей операции, но испытываемый ими интерес не был достаточным для того, чтобы добровольно в который раз подвергнуться смертельной опасности, какой они уже и так часто подвергались. Они незаметно поглядывали по сторонам, читая по лицам более молодых солдат, кто из них останется в комнате и пожелает принять участие в операции. Потом многие из них будут жалеть, что не остались, понимая даже сейчас, что их незнание подробностей операции и, возможно, то, что они никогда не узнают про них, навсегда оставит пробел, вечный отпечаток в памяти, — но мысленно увидели лица жен и детей. Это перевесило чувство долга у ветеранов, и они решили — нет, в другой раз.