— Может быть, вам следует… Ореза даже не повернул головы:

— Мистер Томлинсон, вы считаете, что кто-нибудь другой сумеет управлять этим катером лучше меня?

— Нет, старшина Ореза, — сухо ответил младший лейтенант. Ореза фыркнул, вглядываясь в лобовое стекло рубки. — А не вызвать ли нам вертолет с базы военно-морского флота? — произнес Томлинсон извиняющимся голосом.

— Зачем, сэр? Неужели вы считаете, что он направляется на Кубу? У меня вдвое больший запас топлива и преимущество в скорости на полузла, а он впереди нас всего лишь на триста ярдов. Рассчитайте сами, сэр. Как бы удачно он ни маневрировал, через двадцать минут мы догоним его. — Относитесь к нему с уважением, едва не сказал Ореза, но промолчал.

— Но он опасен, — повторил младший лейтенант Томлинсон.

— Я готов рискнуть. Вот, наконец… — Ореза начал соскальзывать теперь влево, используя энергию созданной большим кораблем волны, чтобы немного повысить скорость. Интересно, именно так поступают дельфины… теперь моя скорость увеличилась на целый узел, да и мой корпус лучше приспособлен для такого маневра, чем корпус яхты… Мануэль Ореза улыбнулся, несмотря на все свои разноречивые чувства. Он только что узнал о своем катере нечто новое благодаря другу, которого старается арестовать за убийство. За убийство людей, которые заслуживают того, напомнил он себе, независимо от того, что скажут об этом юристы.

Нет, он действительно должен относиться к нему с уважением, дать ему возможность полностью использовать все шансы, попытаться спастись, — несмотря на то, что эта попытка обречена. Сделать что-то меньшее, значит унизить его и, признался Ореза, унизить себя. Когда наступает конец всему, остается честь. Возможно, это последний закон моря, а Ореза, как и человек, им преследуемый, является настоящим моряком.

То, что ему предстояло, было чертовски опасным. Португалец был слишком опытным рулевым и слишком умело управлял своим патрульным катером, и поэтому риск увеличился еще больше. Теперь Келли делал все, что было в его силах. Он заставлял «Спрингер» соскальзывать по диагонали вдоль внешней плоскости волн, образуемых кильватерной струей торгового судна, — самый ловкий трюк, к которому ему когда-либо приходилось прибегать, — но проклятый патрульный катер повторял его маневры и благодаря глубоко сидящему корпусу у Орезы это получалось даже лучше. Оба дизеля на яхте работали на полную мощность, стрелка оборотов дрожала у красной черты, а температура достигла критической, и все-таки этот чертов корабль шел слишком быстро для осуществления маневра. Ну, почему Райан не подождал еще десять минут? — подумал Келли. Ручка управления взрывным устройством находилась рядом с ним. Через пять секунд после того, как Келли повернет ее, взорвутся топливные баки, но это не принесет никакой пользы, когда патрульный катер береговой охраны находится всего в двух сотнях ярдов позади.

Так что же предпринять?

— Мы приблизились еще на двадцать ярдов, — заметил Ореза с удовлетворением и печалью.

Старшина заметил, что он даже не смотрит назад. Он знает. Он должен знать. Боже мой, подумал главный старшина Ореза, какой же ты умелый моряк, сожалея о своих насмешках по его адресу. Впрочем, он не мог не знать, что это всего лишь добродушные шутки, как принято между моряками. Кроме того, продолжая эту гонку, он вел себя достойно по отношению к Орезе. На борту яхты имелось оружие. Он мог повернуть и выстрелить в сторону катера, чтобы отвлечь внимание преследователей. Но он не сделал этого, и Португалец Ореза знал причину. Это нарушило бы правило такой гонки. Он делал все возможное, чтобы опередить патрульный катер, и, когда наступит неизбежный конец, он признает поражение, и оба воспримут это со смешаным чувством гордости и печали, но это не помешает им уважать друг друга.

— Скоро стемнеет, — заметил Томлинсон, нарушая размышления старшины. Мальчишка просто ничего не понимает, подумал Ореза, но ведь это совсем зеленый младший лейтенант. Может быть, когда-нибудь он научится. Обычно офицеры овладевали законами моря, и Ореза надеялся, что сегодняшний урок чему-то научит Томлинсона.

— Да, но недостаточно быстро для него, сэр. Ореза окинул взглядом море. Торговый корабль, идущий под французским флагом, занимал почти треть видимого горизонта. Загруженный, похоже, меньше чем наполовину, он высоко поднимался над водой, а его недавно покрашенные борта сверкали в лучах заходящего солнца. Команда корабля не имела ни малейшего представления о том, что происходит совсем рядом. Новый корабль, заметил старшина, его выпуклый округлый нос отбрасывает пенящиеся волны, по которым так ловко скользит преследуемая им яхта.

Самым быстрым и простым решением было бы провести за собой патрульный катер вдоль правого борта сухогруза и затем резко свернуть перед самым носом, пересечь его курс и уже после этого взорвать яхту… но… есть еще один способ, намного лучше…

— Вот! — Ореза повернул штурвал градусов на десять, соскальзывая влево и сразу сокращая расстояние почти на пятьдесят ярдов. Затем он повернул руль в противоположную сторону, перепрыгнул через пятифутовую волну и приготовился еще раз повторить маневр. Один из молодых матросов издал одобрительный возглас.

—, Видите, мистер Томлинсон? У нас лучшая конфигурация корпуса для тех маневров, которыми он пользуется. В безветренную погоду он может чуть опередить нас, но не при волнении на море. Для этого и строят патрульные катера. — За последние две минуты расстояние между ними сократилось наполовину.

— Вы уверены, что хотите закончить эту гонку, Ореза? — спросил младший лейтенант Томлинсон.

Значит, он не так уж и глуп, а? Ну что ж, ведь он — офицер, а офицеры тоже иногда бывают умными.

— Все гонки когда-нибудь заканчиваются, сэр. Всегда в них бывает победитель и проигравший, — напомнил Ореза, надеясь, что это понимает и его друг. Португалец сунул руку в карман рубашки за сигаретой и закурил левой рукой, тогда как правая — скорее кончики пальцев — поворачивала штурвал, приспосабливаясь к каждой волне на морской поверхности, как диктовал то его мозг. Он сказал Томлинсону, что настигнет яхту через двадцать минут. Такая оценка оказалась пессимистической. Ореза не сомневался, что это произойдет скорее.

Он снова окинул взглядом водную поверхность перед собой.

Множество судов, главным образом возвращавшихся в порт, ни одно из них не замечало развернувшейся гонки. На патрульном катере не были включены сигнальные огни, выделяющие его как полицейский катер. Ореза не любил их — это казалось ему оскорблением его морской профессии. Когда корабль береговой охраны Соединенных Штатов подходит к борту другого судна, вам не нужны сигнальные огни морской полиции. К тому же эта гонка носила личный характер, ее видели и понимали только профессионалы. Именно так и должно все обстоять, потому что зрители только мешают, Отвлекая игроков от самой игры.

Он поравнялся уже с серединой сухогруза… Португалец проглотил приманку, как и следовало ожидать, подумал Келли. Но какой хороший моряк, как умело управляет катером. Еще немного, и он догнал бы его, лишив Келли всякой возможности что-то предпринять. Но теперь план был близок к осуществлению… вот показался выпуклый нос корабля, похожий на луковицу. С мостика высоко над головой смотрел вниз матрос, как тогда, во время первого дня с Пэм, вспомнил Келли, и его пронзила острая боль. Как давно, сколько событий произошло с тех пор. Правильно ли он поступал? Кто сможет судить его? Келли потряс головой. Пусть Бог станет его судьей. В первый раз за время гонки он оглянулся назад, измеряя взглядом расстояние. Как близко, как чертовски близко.

Сорокафутовый патрульный катер чуть присел на корму и, приподняв нос градусов на пятнадцать, рассекал своим прочным корпусом волны кильватерной струи. Он покачивался с борта на борт градусов на двадцать, мощные морские дизели издавали какой-то хищный рев. И все это находилось в руках Орезы — управление двигателями и штурвалом, — а его глаза смотрели вперед, измеряя и оценивая каждую волну, каждый ярд дистанции. Преследуемая яхта делала точно то же самое, выжимая последний дюйм скорости из своих двигателей, ее рулевой полагался на свой опыт и умение. Но то, что имелось в его распоряжении, чуть уступало возможностям Португальца, и, хотя он жалел об этом, положение вещей не изменить.