Они вышли на улицу, и Элени подняла глаза к ясному небу:

— Смотри, завтра будет солнечно.

Она разделась перед ним без колебаний, забыв о врожденной стыдливости, которую всегда проявляла. Она позволила ему смотреть на себя и испытывать желание, гордая своей красотой и храбростью, — она сидела на краю постели при слабом свете ночника. Клаудио опустился на колени, нагой и трепещущий припал к ее ногам и стал целовать их, он положил ей голову на колени и ласкал ее стан руками, потом склонил ее на постель и сжал в объятиях, накрыл ее широкой грудью и плечами, словно хотел спрятать ее в своем теле. Но ночная тьма стояла у него за спиной, давящая, словно камень, холодная, как нож.

Время от времени он слышал отдаленный гул, похожий на раскаты грома или удары колокола.

Сердце его билось и готово было разорваться, и сердце Элени билось в такт меж ее восхитительных грудей — о, прекрасная Элени, удивительная, сладостная, дороже жизни, горячая, как солнце! Никто не в силах разорвать их объятия и причинить ей зло. Она принадлежит ему навсегда, что бы ни происходило вокруг.

Они оделись, сидя спиной друг к другу на противоположных краях кровати, а потом снова обнялись, словно не могли расстаться.

— А теперь проводи меня, — сказала девушка.

Она уже собрала сумку, положив туда кое-какую одежду и немного еды. Клаудио помог ей натянуть куртку.

Огромная машина вздрогнула, вгрызаясь в асфальт гусеницами, и, выпустив плотное облако черного дыма, грохоча и лязгая, двинулась по темным улицам. Из распахнутых ворот казармы вслед за первым выехали другие танки, поворачивая башни и наводя дула пулеметов. В их темных и блестящих поверхностях отражался свет фонарей. За танками шли грузовики с солдатами в камуфляже. Они молча сидели на скамейках в касках, надвинутых на глаза, с автоматами на коленях. У офицеров были усталые лица. Они взглядом проверяли снаряжение и форму солдат и следили за стрелками часов. Время от времени по радио передавали приказы, напоминавшие карканье, на них отвечали односложно. Им предстояла бесславная миссия.

Они миновали Элевсин и Пирей и вошли в город, разделившись на два отряда: один двигался с юга, через улицу Пиреос и площадь Омонии, второй — с севера, на полной скорости, через проспект Патиссион и Национальный музей. Порыв ветра растащил страницы газеты по белым ступеням, между большими дорическими колоннами.

Танк, замыкавший вереницу, развернулся поперек на перекрестке с проспектом Александрос, преграждая путь транспорту. Командир танка открыл башенный люк и выглянул наружу, чтобы оценить обстановку. На шее у него висели наушники, руки он засунул за пояс. На огромной скорости подъехала машина с включенными фарами, блеск их слепил, и офицер мгновенно вынул пистолет, подняв левую руку. Автомобиль остановился на небольшом расстоянии от гусениц танка, оттуда вышел мужчина с усталым лицом и длинной бородой. Он растерянно оглядывался.

— Сюда нельзя! — закричал офицер. — Центр города перекрыт. Возвращайтесь назад, немедленно.

Человек даже не сдвинулся с места.

— Пожалуйста, — закричал он, — у меня в салоне больной, я должен отвезти его в больницу.

— Не сюда. Отвезите его в Абелокипи или в Кифиссию.

— Что происходит? Что вы здесь делаете?

— Я же вам сказал, убирайтесь. Не заставляйте меня повторять, — закричал офицер, теряя терпение.

Водитель вернулся к машине, открыл заднюю дверцу.

— Профессор… профессор… мы не можем ехать дальше… Весь район занят военными… Профессор Арватис, вы меня слышите? Отвечайте, прошу вас.

Периклис Арватис лежал на заднем сиденье, лицо его наполовину скрывал воротник куртки. Казалось, он спит глубоким сном. Ари взял его за руку: она была ледяная.

— Профессор, мы не можем попасть туда… все было напрасно, Боже мой… напрасно. Я отвезу вас в больницу.

Он снова сел в машину и на полной скорости двинулся в Кифиссию. Въехал во двор больницы, к посту ночной охраны:

— Скорее, скорее, ради всего святого, человеку плохо, очень плохо, скорее, счет идет на минуты.

Явились два санитара с носилками, и он положил туда старика-профессора, чтобы медики позаботились о нем.

— Все оказалось напрасным, — пробормотал он горестно. — И зачем я вас послушался?

Но старик уже не мог ему ответить.

Ари вернулся к своей машине, достал из кармана письмо и прочел адрес: нужный дом находился в центре района, оцепленного военными, но он не желал больше ни минуты хранить у себя этот конверт. Часы показывали два часа ночи. Он падал от усталости и был потрясен абсурдностью своей ночной поездки. Тем более нужно было идти до конца.

Он поехал по улице Ахарнон, стараясь двигаться параллельно улице Патиссион, где находились танки, чтобы как можно ближе подобраться к нужному месту и не дать себя обнаружить. Припарковав машину на маленькой площади, он еще несколько минут шел пешком, то и дело прячась в подъездах и за углами домов, чтобы его не заметил патруль солдат. Он спрашивал себя, что происходит. Наконец он добрался до дома, указанного на конверте: улица Дионисиу, 17. То было старое здание с потрескавшейся штукатуркой и зелеными ставнями, но в нем никто не жил: ставни были опущены и заперты внизу на висячий замок. Наверху виднелась вывеска типографии. Ему казалось, все это — сон.

— Вы ищете кого-нибудь?

Глубокий хриплый голос, раздавшийся за спиной, заставил его задрожать. Он резко обернулся и увидел перед собой человека лет пятидесяти, в сером пальто и фетровой шляпе, надвинутой на лоб. Ари попытался разглядеть черты лица незнакомца, но свет фонаря, в чьем конусе стояла фигура, мешал ему.

— Я… я ищу человека по имени Ставрос Курас, я должен вручить ему письмо. Мне сообщили, что он живет здесь, но тут типография. Может, вы подскажете мне…

Человек молча смотрел на него, засунув руки в карманы, и Ари почувствовал, как кровь стынет у него в жилах.

— Человека по имени Ставрос Курас не существует, сударь. — Незнакомец вытащил правую руку из кармана и протянул ее вперед: — Но если хотите, можете отдать письмо мне.

Ари шагнул назад и ударился спиной о ставню, ошеломленно качая головой, а потом бросился бежать что было сил, не осмеливаясь обернуться. Он добрался до своей машины, запрыгнул туда, повернул ключ в замке зажигания, но мотор не заводился. Он обернулся назад, оглядел улицу, откуда прибежал, и обнаружил, что она пуста. Тогда он снова повернул ключ в замке, но мотор не хотел схватываться. В воздухе чувствовался запах бензина: нужно было немного подождать, пока он испарится. Ари повременил пару минут, время от времени оборачиваясь. Когда мотор наконец с третьей попытки завелся, Ари, крутя руль, чтобы выехать на дорогу, бросил взгляд в зеркало заднего вида: в это мгновение в дальнем конце улицы показалась фигура незнакомца, заговорившего с ним. Тот медленно шел вперед, не вынимая руки из карманов.

Клаудио с силой обнял девушку, а потом отодвинул ее от себя и заглянул ей в глаза:

— Значит, ты действительно решила, и я ничего не могу сделать, чтобы отговорить тебя, я для тебя совсем не авторитет.

Элени улыбнулась, и блеск ее глаз, казалось, осветил ночной мрак.

— Глупый, только ты имеешь для меня значение.

— И революция.

— Мы уже обсуждали этот вопрос, и твои возражения не сокрушили моих выводов. Иди домой и спи спокойно. Если все будет хорошо, завтра вечером я выйду из университета и буду ждать тебя у Никоса, мы пропустим там с тобой по стаканчику узо.

Клаудио потемнел в лице:

— А если с тобой что-нибудь случится?

— В любом случае я тебя найду. Теперь ты от меня не сбежишь до конца своих дней… Ты ведь знаешь, греческая девушка из хорошей семьи может отдаться только мужчине своей жизни.

— Я решил. Я пойду туда вместе с тобой.

— Клаудио, перестань. Тебе завтра сдавать работу. Кроме того, это не твой университет… ты здесь не учишься, ты даже не грек. Давай уходи. Уверяю тебя, все будет в порядке, я буду очень осторожна; правда, я не стану геройствовать. У входов мы поставим дозор. Я буду внутри, с комитетом, готовить документ, который мы собираемся передать прессе.