— Арватис привез с собой некий предмет. Вы знаете, что я имею в виду. Где он?

— Он заперт на ключ в подвале Национального археологического музея.

— Вы его… видели?

— Да.

— И больше никто?

Ари почувствовал некоторое замешательство, как будто ему предстояло дать отчет обо всей своей деятельности этому человеку, даже имени которого он не знал.

— Его видели четверо молодых людей… студенты…

Незнакомец замер, взгляд его вспыхнул гневом.

— О Матерь Божья, вы ведь знаете, что произошло сегодня ночью, вы тоже были на улице, черт возьми! Это были студенты, бежавшие из Политехнического. Среди них была раненая девушка… Я знаю их почти всех… Это студенты иностранных археологических школ. Что еще мне было делать? Подвальное хранилище оказалось единственным надежным местом. А потом случилось так, что…

— Где они сейчас?

— Не знаю. Я дал им адрес врача, который мог оказать помощь девушке и не донести при этом на нее в полицию. Больше я ничего не знаю, никто из них с тех пор не объявлялся.

— Значит, их арестовали. Их наверняка арестовали. — Он встал, оставив на столе монету в двадцать драхм. — Кто они? Говорите, кто они.

— Зачем, что вы хотите делать?

— Если вы не скажете мне, кто они такие, надежды нет.

— Я хорошо знал одного, молодого человека по имени Мишель Шарье, из французской археологической школы. Остальных зовут Клаудио Сетти и Норман… Раненую девушку зовут Элени Калудис. Больше я ничего не знаю.

Незнакомец кивнул и направился к выходу.

— Подождите, скажите мне по крайней мере свое имя, как вас найти…

Ари пошел вслед за ним, толкнул стеклянную дверь, уже захлопнувшуюся за незнакомцем, и вышел на тротуар. Мимо проезжали грузовики с солдатами, город повсеместно оглашал вой сирен.

Незнакомец исчез.

Афины, Главное управление полиции

18 ноября, 7.30

Сержант Влассос торопливыми маленькими шагами шел по коридору, выставляя вперед носки ботинок и ритмично размахивая висящими вдоль боков короткими, толстыми руками. Он был крепким и коренастым, казалось, рубашка вот-вот порвется на его плотном, выступающем вперед над ремнем брюк животе. Он очень коротко стриг волосы, сражаясь с начинающимся облысением, но всегда ходил небрит, с черной и жесткой щетиной на белой, словно сливочное масло, коже. У него были маленькие глаза, тоже светлые и водянистые, мирные, глаза служащего. Свирепый и трусливый одновременно, верный и преданный своим хозяевам как собака, он был способен на любую жестокость, если ему гарантировали безнаказанность и безопасность.

Эта шлюшка днями напролет развлекалась со студентами Политехнического, а теперь не хочет сотрудничать; маленькая проститутка, распространявшая по радио всяческую ядовитую клевету и несправедливости насчет полиции. А теперь она отказывается отвечать на задаваемые вопросы.

— Работа для тебя, — сказал ему старший офицер. — Влассос, позаботься об этом: малышка твоя, делай с ней что хочешь… Ты понял, старик? Все, что хочешь…

Офицер в эту минуту хитро улыбнулся, словно бы говорил: «Ведь мы друг друга поняли, верно?» И Влассос ответил:

— Рассчитывайте на меня, офицер, вы знаете, я справлюсь.

— Вот молодец, а после твоих… процедур она станет более податливой и разумной, иначе мы будем повторять эти процедуры до тех пор, пока она не уступит. Тебе ведь не составит проблемы повторять процедуры в случае необходимости…

И Влассос усмехнулся:

— О нет, нет, конечно, это не составит проблемы…

Элени лежала на спине на маленькой железной койке, онемелая от слабости, обессилевшая от потери крови, но, увидев, как открывается дверь и внушительная фигура сержанта Влассоса двигается по направлению к ней, подняла голову и попыталась привстать, опираясь на локоть.

— А теперь я заставлю тебя говорить, шлюха ты эдакая, я заставлю тебя заговорить…

Элени стала умолять его сквозь слезы:

— Ради всего святого… — сказала она еле слышным голосом, — ради всего святого, больше не делайте мне больно…

— Молчи! — закричал Влассос. — Я знаю, что должен делать.

Он поднял руку и со всей силы ударил ее по щеке. За дверью Караманлис наблюдал за происходящим через стекло, прозрачное с одной стороны. За его спиной стоял человек с усталым лицом, и ему, очевидно, было неловко, он держался в тени коридора и не хотел смотреть.

— Теперь мы узнаем все, что нас интересует, — сказал ему Караманлис не оборачиваясь. — А если не заговорит она, заговорит он, уверяю вас, мистер.

— Подобные методы гнусны, а вы — свинья, Караманлис. Надеюсь, вы сдохнете.

— Не лицемерьте: ваши друзья, так же как и мы, заинтересованы в том, чтоб узнать, что кроется за этими делами, кто руководил этими тряпичными куклами. Нам повезло: к нам в руки попала группа, которая может предоставить нам всю необходимую информацию. Не мешайте мне работать и не выводите меня из себя.

Один из агентов притащил Клаудио. По знаку Караманлиса он бросил молодого человека на дверь, лицом к стеклу. Клаудио увидел, как Влассос с силой бьет Элени по окровавленному лицу. Он, рыча, обернулся к Караманлису, но державший его человек выкрутил ему руку, почти сломав ее. Клаудио упал на колени, но продолжал кричать и оскорблять офицера:

— Подлец, негодяй, ублюдок, мать твою турок имел! Проклятый подлец, убийца!

Караманлис побелел, взял его за плечи и снова приподнял на высоту окна, прижав лицом к стеклу.

— Вот, смотри, теперь ты заговоришь, ты расскажешь мне все, что знаешь, правда? Ты перестанешь хитрить, не так ли?

Клаудио застыл, парализованный ужасом: Влассос возбудился, избивая девушку, теперь казавшуюся бездыханной, возможно, потерявшую сознание… Он расстегнул брюки, демонстрируя волосатый пах, задрал юбку Элени, разорвал трусики, а потом залез на нее, весь мокрый от пота, тяжело дыша и хрюкая.

Клаудио показалось, будто он лопается, раскалывается, как глыба льда, если по ней ударить молотом.

— Нам нечего сказать! — прохрипел он. — Нечего сказать! Остановите его, ради Бога, остановите его! Остановите его!

Он яростно выкрутился, молниеносно вырвав руку, и ударил кулаком полицейского, пытавшегося его остановить, разбив тому лицо. Тот упал, мыча, зажимая руками сломанный нос и рассеченную челюсть. Клаудио бросился на дверь, словно таран, и, в свою очередь, разбился бы о створку, если бы другие два агента не кинулись на него, нанося удары по телу и лицу с дикой яростью, снова обездвиживая его и заставляя упасть на пол. Один из них уперся ему коленом в грудь и держал руками за шею.

Караманлис, белый как полотно, велел поставить его на ноги и снова заставить смотреть, но человек, стоявший у него за спиной, вмешался:

— Остановите это животное, Караманлис. Ради Бога, остановите его, вы что, не видите, что она умерла? Господи, она мертва, чертов ублюдок! Остановите его, или, Богом клянусь, вы за это дорого заплатите.

Тело Элени вздрагивало, безвольное, словно туловище тряпичной куклы. Глаза закатились, видны были белки.

Караманлис позвал своего человека — бесполезно. Потребовалось вмешательство других агентов, чтобы снять Влассоса с трупа Элени.

Человек, стоявший в тени, не сдержался и подошел к Караманлису:

— Идиот, теперь вам придется убить и юношу, после того что он видел, — отличная работа… идиот… идиот несчастный, а ведь он гражданин союзнической страны… проклятый кретин.

Клаудио почти лишился чувств, лицо его потемнело, видел только левый глаз. Он коротко и быстро моргал, будто автоматически, но при каждом движении века в памяти отпечатывались лица: капитан Караманлис, агенты Руссос и Карагеоргис, человек с английским акцентом, на мгновение освещенный флуоресцентной лампой, висевшей на потолке… и Влассос. Он не видел, как тот выходил из камеры, но, теряя сознание, ощутил тошнотворный запах секреции.

Час спустя, проходя мимо двери камеры, куда заключили Клаудио, Караманлис остановился, изумленный: изнутри доносился странный звук, похожий на пение, но слов невозможно было различить — нежная и скорбная мелодия, постепенно становившаяся все более громкой и звучной, тревожная и отчаянная рапсодия. Офицеру стало не по себе от этого нелепого пения, звучавшего для него как нестерпимый вызов. Он начал колотить кулаком в дверь, истерично крича: