Мы снова выехали на дорожку для экипажей. Мистер Мур тряхнул головой и окинул взором западную часть Сентрал-парка.

– Ну почему же мне так хочется верить, что мы преследуем какого-нибудь безумца? – вздохнул он.

– У вас есть на то веская причина, Джон, – ответил ему Люциус. – Безумцы иногда опасны, однако их куда проще выследить. – Детектив-сержант вновь принялся что-то царапать в блокноте. – Прошу вас, продолжайте, доктор.

– Таким образом, для начала, – возобновил лекцию доктор, – предположим вменяемость этой женщины: она похитила ребенка и, возможно, лишала жизни других детей, руководствуясь причинами, которые мы в состоянии сформулировать.

– И что мы предпримем, если поймаем ее? – спросил Маркус. – Вы сейчас говорите прямо о священной корове, доктор, – сколько бы женщин ни прикончили приемных детишек, сколько старух бы ни нажили состояния на абортах, сколько бы матерей ни убивали собственное потомство, людям категорически не нравятся те случаи, когда отношения между матерью и ребенком как-то отличаются от здоровой заботы. Вы слышали, что говорила давеча миссис Кэди Стэнтон. Это мнение большинства: если женщина предпринимает нечто скверное в отношении родов или детей, она либо сошла с ума, либо за этим ее поступком непременно стоят мужчины и общество, созданное мужчинами.

Доктор попытался остановить Маркуса нетерпеливым жестом.

– Знаю, знаю, детектив-сержант, но в том и будет наша работа – игнорировать суждения большинства и сосредоточиться на фактах. И самым заметным из этих фактов является следующий: мы столкнулись с женщиной, чье поведение олицетворяет собой, как выясняется, две исключающие друг друга жизненные позиции и серии действий. Одна – дарующая заботу, другая – сеющая разрушения. Возможно, даже смерть. Если мы допускаем, что она вменяема, мы обязаны вывести между ними связь.

– Тяжко, – произнес мистер Мур. – Чертовски тяжко.

– Отчего же, Джон? – возразил доктор, когда мы выехали из-под уютных зеленых сводов парка в юго-западном его углу, миновали Манеж и принялись огибать памятник Колумбу в редком потоке уличного движения. – Кто из нас может утверждать, что ни разу не бывал раздираем противоречивыми желаниями и целями? Возьмите себя. Сколь часто случается вам выходить из дому и поглощать чудовищные объемы жидкой отравы в форме дорогого алкоголя, попутно вдыхая дозу за дозой токсичного алкалоида, известного под названием «никотин»?

– И кто, – возмущенно поинтересовался мистер Мур, – столь часто составляет мне в этом компанию?

– Вы не уловили мою мысль, – ответил доктор. – Иногда по окончании очередного раунда этого косвенного самоуничтожения вам приходится тратить часы на заботу о себе, словно вы – малое дитя. Где же здесь логика?

– Ну, ладно, ладно, – раздраженно отозвался мистер Мур. – Но имеется огромный провал между высмеиванием моих вредных привычек и демонстрацией того, как женщина может заботиться – в качестве сестры милосердия родильного отделения, ради всего святого, – вынашивать жажду убийства младенцев и при этом оставаться в своем уме.

– А ваши исследования не смогли ничего прояснить, доктор? – поинтересовался Люциус.

– Боюсь, что нет, – ответил тот со знакомой тоской, сопровождавшей эти его усилия все последние дни. – Как я уже говорил Саре, в современной психологической литературе возможно отыскать лишь бесценные крупицы того, что хоть как-то касается вопроса. И Краффт-Эбинг22, и Фрейд – оба готовы рассматривать сексуальный аспект взаимоотношений матери и ребенка, главным образом – в контексте мальчиков. Эти люди даже ухитряются говорить о желании детей уничтожить своих родителей, буквально или фигурально, но – опять-таки акцентируя внимание на мальчиках. Кроме того, имеются исследования насилия со стороны мужчин по отношению к детям – хотя и на фоне общих дискуссий о вторичном воздействии алкоголизма и наркотической зависимости. Но тщетно пытался я отыскать действительно значимое обсуждение случаев женского насилия по отношению к детям на их попечении, будь они их собственными или же чужими. Общепринятое суждение таково, что подобные случаи либо экстремальны, либо запоздалые проявления послеродового психоза, а в тех случаях, когда подобный диагноз неуместен – умственного расстройства неизвестной этиологии. Боюсь, официальные юридические отчеты и заключения в этом отношении оказали куда большую помощь, нежели изыскания психиатров.

– Правда? – с некоторым удивлением переспросил Маркус: перед тем, как прийти в полицию, он получил степень по юриспруденции. – Прогрессивное мышление юристов – вот это поворот.

– Именно так, – ответил доктор. – И я вовсе не хочу сказать, что в судебных или юридических кругах проводилось систематическое изучение феномена. Но судьи просто вынуждены признавать те реалии, которые выносятся на их рассмотрение, и реалии эти слишком часто обретают черты матерей, гувернанток и других взрослых женщин, подвергающих насилию детей. И зачастую – грудных.

– Но если я не ошибаюсь, – заметил Маркус, – вину за детоубийство обыкновенно возлагают на одного из двух козлов отпущения правовой системы – нищету или незаконнорожденность.

– Верно, Маркус, – но, между тем, можно вспомнить ряд дел, среди которых есть даже несколько громких, которые нельзя объяснить ни чрезвычайной бедностью матери, не позволяющей выкармливать дитя, ни ее незамужностью. И списать все на неизвестную науке разновидность умственного помешательства также возможным не представляется. Помните дело Лидии Шерман23?

Это печально знаменитое имя, прозвучавшее как раз когда наш экипаж преодолевал 42-ю улицу по Восьмой авеню, привело обоих Айзексонов и мисс Говард в состояние, близкое к экстазу.

– Лидия Шерман, – тоскливо промолвил Люциус. – Королева отравителей. Да-а, вот это было дело…

– И мы никогда не узнаем, сколько же людей она порешила, – продолжил Маркус тем же тоном. – Их могут быть десятки.

– К тому же, – добавила мисс Говард, возвращаясь ближе к теме, – некоторыми жертвами ее были дети, в том числе – ее собственные. И она не была бедной или незамужней, когда травила их.

– Именно, Сара, – сказал доктор. – Она убивала отца детей и, готовясь к следующему замужеству, понимала, что дети просто, как она выражалась, «мешают». Пресса весьма подробно осветила это дело. Но с точки зрения тогдашних алиенистов и их коллег в последующие годы, дела с равным успехом могло и не быть: хотя многие сочли ее на суде совершенно здравой, дело происходило добрых четверть века назад.

– Как ни жаль прерывать это заседание клуба почитателей Лидии Шерман, – сказал мистер Мур, – но она не была сестрой милосердия – она охотилась за состояниями.

– Конечно, Джон, – ответила мисс Говард, – однако то было наглядным свидетельством, что из факта рождения женщиной не обязательно следует талант к заботе – и даже склонность к ней.

– А памятуя о ее деле, с учетом похожих случаев, – добавил доктор, – мы можем отбросить сентиментальную чепуху профессора Джеймса насчет того, что родительские инстинкты сильнее развиты у женщин, нежели у мужчин, и насчет благородства матери, лелеющей свое больное чадо. Дети Лидии Шерман были больны, это безусловно, однако болели исключительно благодаря тому, что она травила их мышьяком, – и все ее благородные начинания заключались лишь в последующем увеличении дозы того же яда. Нет, я все больше склонен возвращаться к единственному краткому замечанию, обнаруженному несколько дней назад…

– Ремарка герра Шнайдера касательно материнского эготизма? – догадалась мисс Говард.

Доктор кивнул:

– Чтобы вы все знали: Шнайдер заметил, что мать, едва дитя ее появляется на свет, переносит – я цитирую – «весь свой эготизм на ребенка»…

– И чем это может нам помочь? – спросил мистер Мур. – Дети-то в «Родильном доме» были не ее, как и дочь сеньоры Линарес.