Айзексонов отправили на место преступления посреди ночи, когда сам капитан О’Брайен почивал и никому еще в голову не приходило, что́ ждет их на пирсе; иначе бы наших братьев и на пушечный выстрел не подпустили к набережной. О’Брайен удавился бы, но ни за что не отдал Дело Лета паре детективов, не упускавших возможности лишний раз упрекнуть его в том, что его методы устарели до смешного. Однако Айзексоны сами подвели черту под своей возможной работой над этим делом, написав свой первоначальный отчет в том же духе, в каком мы ночью у реки слышали Люциуса: все указывало на преступление страсти, совершенное кем-то близко знавшим жертву и ее особые приметы, коль он так тщательно потрудился ее от них избавить, – тем, кто, иными словами, хотел сокрыть личность убитого, тем самым отведя подозрения от себя. Но для шишек из Сыскного бюро такого объяснения было недостаточно. Им больше была по душе идея сбрендившего анатома или студента-медика, торгующего частями тел, – что-нибудь запредельно жуткое, способное нагнать ужаса на почтенную публику, обожавшую подобные истории. Потому-то они той ночью и начали плести газетчикам всякое. И хотя все улики говорили о прямо противоположном, Сыскное бюро это, как всегда, не сильно тревожило. Ведь настоящему следствию никогда не сравниться с вымышленным, которое можно использовать к своей выгоде.

В общем, прикатилось утро понедельника, капитан О’Брайен увидал отчет Айзексонов и решил самолично выдоить все стоящее из «загадки безголового трупа» – а для этого ему было необходимо задвинуть братьев как можно дальше. Так вышло, что на тот момент как раз требовалось назначить двух детективов для расследования обстоятельств самоубийства маленького Поли Макферсона в Крайцлеровском детском институте; и он с немалым ирландским злорадством объявил Айзексонам, что те не только отстраняются от «безголового» дела, но и переводятся на дело Макферсона. Он знал, что братья водят дружбу с Крайцлером, но, как и большинство фараонов, О’Брайен терпеть не мог доктора, и его только забавляла возможность еще более усложнить и без того тяжелое положение. Если дела у него пойдут плохо и Айзексонам придется упечь товарища за решетку, – что ж, выйдет совсем потешно; а если и не выйдет, О’Брайен в любом случае выигрывает, убирая братьев от более важного «безголового» дела.

– Так что, – закончил Маркус, – вот мы и здесь. Мне очень жаль, доктор. Мы приложим все усилия, чтобы наша работа ни в коей мере вас не… гм… не стеснила.

– В самом деле, – нервно вставил Люциус.

Доктор мигом их успокоил:

– Пусть вам не кажется это странным, джентльмены. Вряд ли вы что-то могли бы здесь изменить. Подобный ход был предсказуем, уверяю вас. И нам следует воспользоваться подаренной возможностью. – В голосе его на миг прозвучала легкая печаль. – Я измучился сам и измучил свой персонал, стараясь докопаться до причины, побудившей мальчика свести счеты с жизнью, – боюсь, тщетно. Сейчас я уверен как никогда, что в стенах Института объяснения произошедшему вам не найти, хотя, разумеется, это решать вам. Тем не менее, я надеюсь, вам известно, что нет на свете двух других людей, кроме вас, коим я бы доверился более, чем себе.

– Благодарю вас, сэр, – пробормотал Люциус.

– Да, – сказал Маркус. – Хотя, боюсь, мы здорово досадим вам с этой нашей возней.

– Глупости, – возразил доктор Крайцлер, и по тону его я почувствовал, как первоначальное облегчение, кое он испытывал все это время, уступает место своего рода счастью.

Я глянул на мистера Мура с мисс Говард и обнаружил, что те довольно улыбаются: им явно понравилось, что дела приняли такой оборот, и нетрудно было догадаться, почему. Новое задание Айзексонов не только повышало шансы на то, что доктор возьмется за дело сеньоры Линарес, но и мы могли пользоваться талантами детектив-сержантов хоть двадцать четыре часа в сутки. Еще бы тут было нечему радоваться.

– Как бы там ни было, все это – много шума из ничего, – произнес мистер Мур, вторично обнося коктейлями присутствующих. – В «Таймс» вообще считают, что все это дело скоро неминуемо лопнет, как мыльный пузырь.

– Неужто? – пробормотал доктор – не сказать, чтобы очень убежденно.

– Точно вам говорю.

Мистер Мур приблизился к креслу доктора, и в этот момент мое внимание привлекло то, как он наклонился, подавая Ласло коктейль: из внутреннего кармана его сюртука выскользнула пачка бумаг и нечто вроде письма.

– Вот, черт, – ругнулся мистер Мур с таким видом, который показался бы в высшей степени натуральным, не знай я, ради чего мы здесь все собрались: уговорить доктора взяться за дело сеньоры Линарес. – Ласло, – продолжил мистер Мур, указывая на оброненные бумаги и передавая стакан Люциусу, – не будете любезны?..

Доктор склонился к полу, поднял рассыпавшиеся документы и, скользнув по ним взглядом, принялся сбивать их обратно в стопку. Внезапно внимание его что-то привлекло:

То была фотография маленькой Аны Линарес.

Как я и предполагал, пройдоха мистер Мур знал, что делал: взгляд доктора не отрывался от портрета. Внимательно рассматривая его, он улыбнулся.

– Какое очаровательное дитя, – тихо произнес он. – Кого-то из ваших друзей, Джон?

– Гм-м? – невинно поинтересовался мистер Мур.

– Нет, она слишком, слишком хороша, чтобы приходиться вам родственницей, – продолжил доктор, на что остальные хихикнули – и это был их первый просчет, ведь снимка доктор им не показал. А ежели им была известна улыбающаяся детская мордашка, стало быть, что-то здесь нечисто. Доктор внимательно оглядел каждого.

– Ну, раз такое дело… – произнес он тихо, и продолжил, обращаясь лишь к мистеру Муру. – Кто она?

– Ах, право, Ласло, – отвечал журналист Крайцлеру, забирая у него пачку писем и сложенных документов. – В сущности, никто. Не обращайте внимания.

Пока продолжались эти танцы, я заметил, что Люциус подцепил вечерний выпуск «Таймс» и нервно едва не облепил ею лицо, хотя очевидно было, что он не способен разобрать там ни слова.

– То есть как это – «никто», Джон? – подался доктор к мистеру Муру. – Вы что же, носите с собой фотографические снимки анонимных детей?

– Нет. То есть… так, доктор, вам и правда решительно не о чем здесь беспокоиться.

– Я-то не беспокоюсь, – возразил доктор. – С чего это мне надлежит беспокоиться?

– Вот именно, – согласился мистер Мур. – Не с чего.

Доктор уставился на него:

– А вот вы, похоже, чем-то обеспокоены, нет?

Мистер Мур поспешно отхлебнул коктейля и воздел руку:

– Ласло, прошу вас – у вас и так голова забита. Давайте просто оставим эту тему.

– Джон, – сказал доктор с искренней заботой в голосе, поднимаясь из кресла, – если у вас какие-то неприятности…

Он умолк, едва мисс Говард коснулась его руки.

– Не нужно давить на Джона, доктор, – сказала она. – Дело в том, что небольшим вопросом этим занимаюсь я. А Джон просто немного мне помогает, вот и все. Это я дала ему фотографию.

Доктор выпрямился и повернулся к мисс Говард – уже не столько озабоченный, сколько заинтригованный:

– Ах вот что! Дело, Сара?

– Да, – последовал простой ответ.

Я видел, доктор по-прежнему недоволен, что друзья от него что-то скрывают, и следующая его реплика прозвучала резче:

– Детектив-сержант, – обратился он ко вконец издергавшемуся Люциусу. – Полагаю, вам будет неизмеримо удобнее читать газету, если вы ее перевернете правильной стороной.

– Ой! – ответил Люциус, с бумажным шелестом исправляя оплошность под тихий вздох Маркуса. – Да, я… полагаю, вы правы, доктор.

Последовала очередная пауза.

– Я так понимаю, – прервал томительное молчание доктор, – вы двое тоже помогаете мисс Говард с ее делом.

– Да вообще-то нет, – тяжко отозвался Маркус. – Не очень, то есть. Хотя штука… некоторым образом любопытная.

– На самом деле, доктор, – сказала мисс Говард, – нам бы не помешал ваш совет. Неофициально, разумеется. Если, конечно, вас это не затруднит.