Однако я еще не сказал вам о лучшей части нашего плана, лорд Пауэрскорт. Нам придется дождаться здесь его возвращения, вам и мне. Иногда эта экономка говорит часами. Не думаю, что долгое ожидание понравится нам — вам и мне. Поэтому мы пошлем туда лучшего гондольера Венеции, самого быстрого в городе. Вот он перед вами, синьор Липпи! Каждый год он побеждает в гонках гондол. Каждое воскресенье упражняется на Канареджио. Эти гонки — подобие вашего Хенли [74]. Вам ведь нравятся гонки в Хенли, это так?

Пауэрскорт заверил его, что это так.

— Ну вот, он именно тот человек, который нам нужен. Он, может быть, и не привык управлять гондолой в таком сюртуке, но будет счастлив помочь нам. Что ж, нам надо идти. Мы не можем терять время.

И двое итальянцев торопливо направились к выходу из комнаты.

— Не забудьте фотографию! — крикнул им вслед Пауэрскорт. — Фотографию лорда Грешема.

— Мой Бог, мой Бог, мы едва не забыли ее. Боюсь, нам все же не следует так спешить.

Пауэрскорт выглянул в окно. Под ним стояли на своем посту ночные швейцары «Даниэли» в просторных, накрепко застегнутых во избавление от холода плащах. Справа сидел на высокой колонне довольный лев Святого Марка, все еще ожидающий случая предупредить горожан о вторжении с моря. Правее Сан-Джорджо различались на острове Джудекка огни другого огромного собора Палладио, храма Спасителя, построенного, как и Санта Мария делла Салуте, в благодарность за избавление от чумы. У берега покачивались на воде гондолы. Голуби еще суетились на площади Святого Марка, где одинокий оркестрик напитывал ночной воздух звуками «Сельской чести» Масканьи.

Внезапно у гондол поднялась суматоха. Синьор Липпи, переодевшийся в белую, с короткими рукавами рубашку, готовился, с поблескивающими под береговыми огнями серебряными кольцами, к плаванию — на корме гондолы уже сидел упитанный человечек.

Пауэрскорт наблюдал за их отплытием, за гондолой, стремительно рассекавшей воду лагуны, становившейся все меньше и меньше, пока она не достигла ступеней Сан-Джорджо. Пауэрскорту казалось, что он видел, как пухлая фигурка скрылась за дверью справа от пристани.

Он продолжал наблюдение. Не это ли и есть конец его пути? Пути, начавшегося несколько месяцев назад в принадлежащем Роузбери маленьком замке Барнбоугл с рассказа о неведомых негодяях, шантажирующих принца Уэльского. Он думал о людях, которых повстречал на этом пути, о неправдоподобных придворных, о распорядительном майоре Дони, о флотском историке мистере Симкинсе с его стремянками и архивом, о стряхивающем крошки с бородки лорде Джордже Скотте, бывшем капитане корабля Ее Величества «Вакханка». Думал о людях в беде — о принцессе Александре, оплакивающей еще одного сына, о краснолицем мужчине, который велел ему убираться прочь, о сыне этого мужчины, зарытом на дорчестерском кладбище, о леди Бланш Грешем, горделивой старухе, оставшейся наедине со своими предками посреди огромных просторов Торп-Холла. Думал о лорде Джонни Фицджеральде, сидящем на дереве невдалеке от клуба гомосексуалистов в Чизике. Думал о леди Люси.

Он нес дозор. Никакого движения на ступеньках. Пауэрскорт вроде бы видел, как синьор Липпи размахивает, пытаясь согреться, руками. Воды оставались спокойными. Он вспоминал леди Люси, такую взволнованную у Круглого пруда в Кенсингтон-Гарденз, такую счастливую и страстную, когда она рассказывала в Национальной галерее о «Сражающемся "Темерере"», такую лучезарную в ее напоминающей об Анне Карениной шубке на Сент-Джеймсской площади.

Он все еще стоял в дозоре, не отрывая глаз от темных ступеней перед фасадом островного собора. Быть может, когда-нибудь я привезу леди Люси в Венецию, думал он. Быть может, нам удастся приехать сюда на наш медовый месяц. И поселиться в «Даниэли», у синьора Панноне.

— О чем вы размышляете здесь, лорд Пауэрскорт? Здесь, у окна? — в комнату неслышно вступил Панноне.

— Я размышляю о женитьбе, синьор Панноне. Я, правда, еще не испросил у молодой леди согласия. Но, возможно, скоро сделаю это.

— Какая прелесть, лорд Пауэрскорт. Подобная перемена пойдет вам на пользу. Это дело с лордом Грешемом, оно было очень трудным?

Пауэрскорт стоял в дозоре. Надо же, нашел себе занятие — помышлять о женитьбе на леди Люси в такое-то время. А это там не гондола отплывает от Сан-Джорджо, разворачиваясь, чтобы вернуться к отелю? Нет, всего лишь тень на воде.

Прошло уже двадцать минут. Он снова сверился с часами.

— Да, мистер Панноне, дело оказалось трудным. Я буду рад, когда оно завершится.

Панноне умолк, словно поняв, что Пауэрскорту не до разговоров. Он вытащил откуда-то бинокль, но вскоре убрал его, сказав, что все видно и так.

Темное облако укрыло молодой месяц. Теперь собор был еле виден, лишь белые верхушки маяков ясно различались двумя замершими у окна наблюдателями. Сколько же может говорить эта женщина? Или в монастыре успели раскрыть истинный характер задания, с которым прибыл на остров их человек? И посланца Панноне уже допрашивают некие монахи? А может быть, его бросили в подземную, лежащую ниже уровня воды келью, чтобы он дожидался в ней более искусного допросчика-иезуита, который прибудет на остров утром?

Пауэрскорту показалось, что он различает на ступенях какое-то движение. Он протер глаза, протер, чтобы лучше видеть, оконное стекло. Нет, ничего.

— Смотрите! Смотрите! — воскликнул синьор Панноне. — По-моему, они возвращаются.

Гондола шла по лагуне другим путем. Она резко, зигзагами, забирала к Таможенному мысу.

— При тамошних течениях это наибыстрейший путь назад, лорд Пауэрскорт.

Теперь он уже различал их: Липпи мощно работал веслом, белая рубашка его мерцала в ночи, пухлый человечек неподвижно сидел на корме.

— Сколько нам еще ждать? Сколько? — терпение Пауэрскорта было на исходе.

— Всего лишь несколько минут. Последний участок пути они пройдут очень быстро. Подождите здесь, я принесу вам новости. Мой управляющий поставками не говорит по-английски.

Панноне поспешил на берег. После торопливых переговоров, состоявшихся там, все трое мужчин скрылись в отеле.

Пауэрскорт еще раз оглядел загадочный фасад Сан-Джорджо — никакого движения там видно не было. Внизу голосила, как в преисподней, направлявшаяся к ресторану большая компания американцев, намеревавшихся отпраздновать последний свой день в городе.

Панноне вернулся с откупоренной бутылкой и двумя бокалами.

— Думаю, после нашего долгого бдения нам следует выпить, лорд Пауэрскорт. Чтобы успокоить желудок, как у нас говорят. Мы были правы. Но также и ошибались. В монастыре действительно остановился священник. И он привез с собой гостя. Больше того, он англичанин. Однако на этом хорошие новости и кончаются.

Панноне разлил кьянти по бокалам и перенес их к окну.

— Это не отец Гилби. И не лорд Грешем. Священник прибыл из Лидса, по-моему, это в Йоркшире. Отец Ричардс. Он очень старый человек, этот отец Ричардс. А гость — его брат, Леопольд Ричардс. Леопольд Ричардс смертельно болен. Он приехал в Венецию умирать. Священник же прибыл, чтобы соборовать его. И после похоронить.

Туман. Туман по всей невидимой в шестом часу утра Венеции. Пауэрскорт, чтобы полюбоваться им, выскользнул из отеля через боковую дверь и обнаружил, что двигаться почти не может.

Лев Святого Марка на его огромной колонне, гондолы, мерцающие купола собора — сгинуло все. Осталась только вода. Слышно было, как она монотонно бьет о причалы. Венеция исчезла, думал Пауэрскорт. Да оно и не удивительно. Прежде всего, этот город был слишком фантастичен, чтобы существовать на самом деле. Венеция, ее поразительная красота, каменный ажур Дворца дожей, провозглашающий, что здание это на века останется единственным в своем роде, — Венеция была лишь иллюзией, сценической декорацией. Бог решил прекратить представление и разобрать декорации, и сонмы ангелов ожидают сейчас приказа унести их на крыльях.