Пауэрскорта передернуло, но он промолчал. Они покинули внутренний дворик с дикой инсценировкой, и генерал привел гостя не к себе в кабинет, а в маленькую, скудно обставленную комнату на третьем этаже, где на стене висел пейзаж, на котором был изображен какой-то старинный монастырь. — Прошу прощенья, дорогой гость, что принимаю вас здесь, а не в кабинете. Он сейчас занят. А эта комнатка… Иногда заключенные охотнее делятся своими знаниями со священником, так что у нас есть в штате несколько расстриг, так вот, эта комната выделена как раз под эти нужды.
Так вот почему на стене пейзаж! Усевшись на стул слева от того, который он предложил Пауэрскорту, Хватов покашлял со значением:
— Да, я же обещал — у меня есть для вас новость. И какая замечательная притом! Попробуете угадать?
— Даже представить себе не могу, генерал, — ответил Пауэрскорт, насторожившись. Он вспомнил ту свою телеграмму, которую второпях послал из Форин-офиса, где сообщил, что в течение недели надеется раскрыть тайну Мартина. Он рассматривал ее как наживку и был уверен, что Хватов эту телеграмму читал. Может, наживка сделала свое дело? Может быть, ему конец?
— Я полагаю, это известие дожидается вас в посольстве, лорд Пауэрскорт, более того, я просто уверен в этом. Однако я не смог отказать себе в удовольствии первым сообщить вам о том, что вы удостоены аудиенции у нашего монарха! Вы лично познакомитесь с самодержцем всея Руси! Завтра вечером! Только вот, к сожалению, меня там не будет!
— Это и впрямь превосходная новость, генерал. Благодарю вас, если вы приложили к этому руку.
— Друзьям следует помогать! Так учила меня моя матушка, лорд Пауэрскорт.
Представляю себе эту матушку, подумал тот. Чудовище, гарпия, дьяволица, наставница всех Борджа, вместе взятых, плюс леди Макбет, людоедка, вампирша — в общем, нет таких слов в словаре, чтобы эту матушку описать. Интересно, жива ли она еще. Спросить? Нет, лучше не спрашивать.
— Может, вам известен и назначенный мне час? — Если вечером, то тогда Джонни Фитцджеральд сможет быть с ним.
— Девять тридцать, — слегка поклонился Хватов, очень довольный своей осведомленностью. Помолчал немного, а потом словно невзначай обронил: — То же самое время было назначено и несчастному мистеру Мартину И заметьте, тогда тоже была среда.
Да уж. Царь в половине десятого. Смерть в половине второго. Но если Хватов и подозревал Пауэрскорта в суеверности, он никак эту линию не развил.
— У меня есть к вам маленькая просьба, лорд Пауэрскорт, совсем крошечная просьба.
— О чем говорить, генерал, конечно же я вас слушаю, — любезно ответил Пауэрскорт, взмолившись про себя, чтобы милостивый Господь простил ему и это прегрешение, и все другие грехи.
— Я буду вам чрезвычайно признателен, лорд Пауэрскорт, если вы найдете возможность пересказать мне самую соль вашего разговора с государем — где это будет касаться мистера Мартина.
Пауэрскорт подумал, что льстивый Хватов ему, пожалуй, еще противней, чем Хватов-садист. И не в первый раз отметил, что встреча Мартина с царем имеет какую-то непостижимую притягательность для секретных служб. Причем Хватов, похоже, определенно не имеет никакого представления о том, что тогда обсуждалось и что было решено.
— Генерал Хватов, — сказал Пауэрскорт, слегка расслабившись и переведя дыхание. Похоже, положение его оказалось немного лучше, чем казалось еще пять минут назад, — Хватов явно заинтересован в том, чтобы он оставался в живых, по крайней мере, до завтрашнего вечера. — Я уверен, вы понимаете ту ответственность, которую человек в моем положении несет перед своим правительством, в особенности же в таком деле, как расследование гибели дипломата высшего ранга, и все последствия, которые может иметь утечка данных… Однако будьте покойны: если я найду способ помочь вам в том, о чем вы просите, я непременно это сделаю.
И пусть Господь помилует мою бессмертную душу, продолжил он про себя.
Однако у Хватова в запасе была еще одна карта.
— Так уж случилось, что мне придется быть здесь, на службе, как раз в то время, когда вы будете возвращаться из Царского Села. Может, вас не затруднит зайти по дороге?
А Мартин — он что, тоже зашел на набережную Фонтанки по дороге из Александровского дворца? Неужели это было последнее, что он видел в своей жизни? Пауэрскорту стало тоскливо.
— Боюсь, мой посол захочет услышать новости первым, генерал. А вот на следующее утро, не сомневайтесь, приду.
Выходя с Хватовым, семенящим рядом, из здания, Пауэрскорт отметил, что вонь усилилась и стала особенно отвратительна. Незаметно принюхавшись, он решил, что это-горелое мясо: святой Лаврентий в очередной раз принес свою жертву Господу.
У него были сальные волосы, черные ногти, длинные и загнутые, как на птичьих лапах, и нестриженая, лохматая борода. Он пах деревней, навозом, дегтем, немытым телом — короче, тем крестьянским духом, который нечастый гость в великосветских салонах. Самым замечательным в нем были его глаза, невзрачные, глубоко посаженные, серые, — но когда он говорил, они искрились лучистым светом. Отец Григорий Распутин был последней сенсацией в тесном мирке петербургских любителей спиритических сеансов и прочих способов общения с загробным миром. Он утверждал, что обладает двумя отличительными особенностями, дающими право называться старцем, и что пришел он из Сибири очистить столицу от распада и загнивания. Распутин твердо верил в свою святость. Разве он не прошел всю Россию с востока на запад, да не один раз, а дважды? Разве не совершил паломничества в Святую землю? И разве не способен он исцелять людей от их хворей? Свидетелей тому немало. Люди говорили, он может даже останавливать, заговаривать кровь.
Именно сестры-черногорки, великие княгини Милица и Анастасия, страстные оккультистки, ввели Распутина в свет — точно так же, как прежде, несколько лет назад, установили в Петербурге моду на француза Филиппа Вашо. Не прошло и месяца, как в прихожей его грязной квартирки, ища аудиенции, совета, помощи и кто его знает чего еще, стали роиться дамы всех возрастов и сословий. Человека, который называет себя святым старцем, всегда могут обвинить в мошенничестве. На этот случай Распутин выработал безошибочный подход. Своим поклонницам он предлагал тройной пакет услуг: грех, искупление и спасение. Прежде чем спастись, проповедовал Распутин легковерным и новообращенным, потребно согрешить. И если они соглашались войти к нему в спальню, которая вскоре стала известна как «святая святых», он, такой же, как они, слабый человек и смиренный слуга Господа, с удовольствием грешил вместе с ними. А затем, уже в роли святого отца, прощал им их прегрешения, благословлял их и вел к спасению. Черногорки не могли на него нарадоваться и всячески его превозносили. Богатым петербурженкам они нахваливали его как дарующего плотское и духовное удовлетворение, причем то и другое — одновременно. Тем, кто ухаживает за больными и немощными, рассказывали, как замечательно он врачует. Именно целительское могущество Распутина подчеркивалось в записках, которыми черногорки забрасывали царский дворец. Вспомни, писали они императрице Александре, вспомни слова Филиппа Вашо, что он, Вашо, всего лишь провозвестник явления более мощного, более значительного и влиятельного. Так и есть, писали они. Вашо перед Распутиным — все равно что Иоанн Креститель перед Христом.
Джонни Фитцджеральду очень понравился Санкт-Петербург. Понравились величественные здания, просторные площади, но больше всего понравилась водка, к которой он за время путешествия в поезде прямо-таки пристрастился.
— Сижу я себе, Фрэнсис, в вагоне-ресторане, думаю свои думы, как вдруг ко мне подсаживаются два господинчика, весьма уже навеселе, и предлагают на выбор три сорта водки — да так сердечно, будто я их родственник, которого они три года не видели! А водка! Одна другой лучше! Я надеюсь, здесь найдутся еще и какие-нибудь другие сорта.
