— Бог его знает. Вообще-то Пасха — самый важный праздник в православном календаре. Надо найти молитвенник, там должны быть даты на каждый год.

— Наверно, — сказал Пауэрскорт, — мне следует рассказать вам о том, что произошло, когда я был с визитом в охранке. А потом мы с вами обобщим все, что имеем на сегодняшний день, и посмотрим, что там есть полезного с точки зрения нашего расследования. — И тут лорд Френсис Пауэрскорт в манере, хорошо знакомой его жене и детям, поднялся со своего французского кресла и начал расхаживать по комнате. С той, впрочем, разницей, что в Лондоне его гостиная была длиною с его дом на Маркем-сквер, тогда как тут, в Санкт-Петербурге, Большая гостиная была длиною со всю Маркем-сквер целиком. Не скрыв ничего, он подробно описал Михаилу ужасы подвала, свист кнута, вопли, кровавые потеки и активное участие генерала Хватова в процессе дознания.

В четверть пятого в шапоровский особняк с парадного входа впорхнула молодая дама. Михаил послал ей утром записку, в которой просил, если удастся, в четыре быть в Большой гостиной. Наташа Бобринская проехала на извозчике весь путь от вокзала, тщетно надеясь увидеть какие-нибудь следы воскресного побоища. Щеки ее раскраснелись от морозного воздуха. Весело стуча каблучками, подхватив подол длинной модной шубки, она взбежала по мраморной лестнице особняка и пресекла все попытки швейцара себя остановить. Тот бурчал ей вслед, что, дескать, погодите, барышня, сначала следует доложить молодому барину, вдруг он занят, вдруг разгневается, как, бывало, гневался сам хозяин, если его беспокоили, когда не след, — Наташа не слушала, а, скинув кому-то на руки шубку и капор, величественно пошла себе дальше.

Для того чтобы попасть в Большую гостиную, сначала требовалось миновать анфиладу комнат по фасаду здания, а потом повернуть направо. Там начинался длинный Зеркальный коридор, затеянный кем-то из Шапоровых в восемнадцатом веке, и приводил он к увешанной полотнами итальянских мастеров Итальянской галерее, идущей вдоль заднего фасада дворца, а уж та соединялась с другим коридором, в самой середине которого и находились высокие двойные двери в Большую гостиную.

Все попытки слуг перехватить Наташу оказались бесплодны. Поворотив в Зеркальный коридор, на ходу она стала множиться в огромных венецианских зеркалах. И лакеи, несмотря на свое беспокойство, невольно залюбовались тем, как по коридору шагают десять, пятнадцать, двадцать решительных барышень. Тот из них, что стоял в углу на стыке двух коридоров, видел целую армию приближающихся к нему Наташ. Время от времени барышни встряхивали хорошенькими головками. Лакей бросился вперед, не глядя, проскочил несколько полотен кисти Рафаэля, Боттичелли и Андреа дель Сарто, перед Большой гостиной набрал в легкие воздуху, открыл дверь, сделал шаг вперед и, едва опередив гостью, чинно объявил:

— Мадемуазель Бобринская!

— Наташа! Как я рад! — кинулся к ней Михаил, за пару секунд преодолев сотню метров от кресла до двери, и привычно перешел на французский: — Ты только приехала? Как они там в Царском Селе?

Наташа величественно проследовала к французскому диванчику напротив Пауэрскорта, и Михаил представил ей английского лорда.

— Бог с ним, с Царским Селом, — отмахнулась она, стягивая с пальцев длинные черные перчатки. — Лучше скажи, что тут у вас в Петербурге? Все мои на юге Франции, как ты знаешь, Миша, так что ты единственный источник новостей. Что тут случилось в воскресенье? До нас дошел слух о демонстрации и о том, что сотни людей были расстреляны войсками. Но ведь это неправда?

Михаил присел рядом с ней на диван. Оба они, на взгляд Пауэрскорта, казались до смешного юными, до смешного невинными и до смешного неподготовленными к тому, что происходило в их стране.

— Мы все видели с крыши Строгановского дворца, — начал Шапоров. — Лорд Пауэрскорт, я и еще один господин из британского посольства. — И он рассказал ей о людских колоннах, которые, с иконами и портретами царя, с детьми на плечах, под пение православных гимнов стекались к центру с рабочих окраин. Рассказал, как они стремились к Дворцовой площади, где надеялись подать царю петицию с требованиями права голоса, свободных выборов, представительного собрания, трудового законодательства. Рассказал, как кавалерия выхватила шашки наголо, как на непокрытые головы обрушились клинки. Как пехота открыла огонь по безоружным людям. Рассказал о кровавых пятнах на снегу и о ста сорока тысячах, день которых начался надеждой, а завершился отчаянием. О своих жалких попытках облегчить участь раненых. О трупах, которые собирали потом на телеги. О растоптанных детских игрушках, валявшихся на грязном снегу. О волнах ненависти, прокатившихся по городу.

— Сколько? — бледная как полотно спросила Наташа, когда он закончил.

— Никто не знает, — мрачно ответил Михаил. — Иностранные газеты пишут о тысячах и тысячах жертв. Местные власти толкуют о нескольких десятках погибших в случайных столкновениях с полицией. Лорд Пауэрскорт, которому довелось участвовать в военных сражениях, считает, что мы никогда не узнаем правды, но похоже, что погибло около тысячи. И конечно, сотни и сотни раненых. Россия никогда не забудет Кровавого воскресенья.

Они замолчали. Слышалось только тиканье севрских часов в дальнем конце комнаты. Михаил взял в свои руки Наташины ладони. Пауэрскорт подумал, не третий ли он лишний.

— Я вспомнила, что хотела вам рассказать, лорд Пауэрскорт, — вдруг сказала Наташа, — только сейчас вспомнила. Помнишь, Михаил, ты просил меня прислушиваться, не будет ли упомянуто в разговорах одно имя? Имя мистера Мартина? Так вот, я слышала его, и дважды!

Девушка замолчала, словно ожидая аплодисментов. Пауэрскорт не нашел ничего лучше, чем пробормотать:

— Как интересно! — И мысленно проклял свою английскую сдержанность перед лицом русской импульсивности. — И как это было? Кто говорил?

— Первый раз это было за день до демонстрации. Должно быть, в субботу вечером. Я шла мимо дверей лиловой гостиной императрицы и слышала, как она разговаривала с каким-то официальным лицом.

— Почему ты думаешь, что именно официальным, Наташа?

— Ну, сначала я и сама не поняла почему. А потом подумала, что, наверно, потому, что он все время называл ее «Ваше Величество».

— А второй раз? — вмешался Пауэрскорт.

— А второй раз было в воскресенье вечером, очень поздно. Мы дослушали до конца «Собаку Баскервилей», — тут она заметила, что на лицах мужчин отразилось непонимание, и горько сказала: — Да-да! В Александровском дворце считают, что членам царской семьи важнее следить за выдуманными приключениями мистера Шерлока Холмса, чем за тем, что происходит в родной стране! — Наташа помолчала, сосредотачиваясь, чтобы не упустить ничего важного. — Вечером я отвечала на вопросы императрицы Александры Федоровны, а потом ушла и забыла сумочку на кресле, — говорила она, глядя в упор на Михаила, словно это помогало ей вспоминать, — спустилась тихонько ее забрать и не могла не услышать, что в гостиной разговаривают Их Величества, и на очень повышенных тонах. Приостановиться и послушать я не посмела, потому что слышала шаги часового по коридору. Но она кричала, что государь должен следовать примеру своих отца и деда, что самодержавие — единственный способ правления, который понятен русскому народу, и что демократии по западному образцу непременно приведут к катастрофе.

Наташа помолчала, словно прислушиваясь к голосам, звучащим у нее в голове.

— И что он ответил? — через какое-то время шепотом поинтересовался Пауэрскорт.

Наташа встала и выпрямилась в полный рост.

— Он задал ей несколько вопросов — и думаю, я в точности передаю его слова. Он спросил, сколько еще мертвых она хочет увидеть на улицах русских городов и сколько членов собственной семьи похоронить в Петропавловском соборе, прежде чем решится последовать за мистером Мартином.

С улицы раздался оглушительный шум парового свистка, словно гигантский механизм испустил дух. Пауэрскорт не отводил глаз с Наташи. Он понятия не имел, что могли бы значить ее слова, у него не было ни одного ключа к разгадке. Пятнадцатилетний сыщицкий опыт, однако, научил его тому, что очень часто надо всего лишь подождать, и ответ появится сам.