— Я… прощаю вас… сестра моя… Спасибо…

Эскив д’Эстувиль приняла последний вздох умирающего. Из ее светло-янтарных глаз на кожаное сюрко лились слезы. Она присела на корточки, ровно уложила тело тамплиера и скрестила его руки на окровавленной груди, любуясь прекрасным умиротворенным лицом. Сколько времени она оставалась там, вся в слезах, молясь за спасение души тамплиера, да и за спасение своей души тоже? Она не могла сказать.

Когда она наконец поднялась с колен, стояла полная луна. Она подошла к спящему Леоне и легла рядом с ним. Она обняла его, покрывая чело поцелуями. Накрыв спящего своим плащом, чтобы оградить от сырой ночной прохлады, она прошептала:

— Спи, мой прекрасный архангел. Спи, я посторожу. А затем я вновь исчезну.

Эскив д’Эстувиль зажмурилась от нахлынувших чувств, заставивших ее, всю дрожащую, еще крепче прижаться к этому высокому человеку, не подозревавшему об ее присутствии. Грешила ли она? Несомненно, но этот грех вознаграждал ее за столько лет ожидания, за все эти неуместные, но волнующие мечты, с которыми она уже не боролась, поскольку только они одни и заполняли ее часы после пробуждения. После Кипра, когда она предстала перед ним в облике маленькой грязной нищенки, способной объяснить значение оракула рун, она думала лишь о нем. Она отдала жизнь и душу их поискам, но ее сердце принадлежало этому человеку, который был почти ангелом. Он не знал об этом, и это было так хорошо. Одна лишь мысль о любви, которая не была ни материнской, ни сестринской, ни дружеской, наполняла ее грустью, поскольку он не стремился, да и не мог ответить на эту любовь. Что за важность? Она любила его всеобъемлющей любовью, и любовь наполняла ее радостью и силами, которые она открыла в себе благодаря ему.

Когда Леоне пришел в себя, солнце едва всходило. Жуткая головная боль сжимала ему виски, а рот был полон горькой слюны. Ему с трудом удалось сесть. Голова кружилась. Леоне боролся с охватывающей его паникой, мешавшей ему думать. Где он находился? Почему он лежал посреди леса, да еще ранним утром? Он пересилил амнезию, затуманивавшую его воспоминания. Леоне изо всех сил старался вспомнить, что делал накануне. Постепенно из смутного тумана его сознания выплывали лица, слова. Да, он ездил в командорство тамплиеров Арвиля, чтобы встретиться с Аршамбо д’Арвилем, который одурманил его наигранной добродушной словоохотливостью. Но в какой-то момент Леоне почувствовал, что за братским радушием скрывается какой-то страх, какое-то отчаяние. На прощание командор предложил ему выпить чашу сидра.

Безумная надежда зародилась в душе Леоне, когда он вошел в церковь Пресвятой Богородицы. Надежда найти знак, подтверждавший, что эти камни, плиты и пилястры скрывали тайну, за которой он охотился столько лет. Головокружение, начавшееся у него в церкви, чудесное умиротворение, которое его неожиданно охватило, — были ли они подтверждением присутствия этого знака или первыми признаками одурманивания?

Что произошло с его уставшей кобылой? Он встал, немного покачиваясь, и осмотрелся. Привязанная в нескольких туазах от него за ствол березы, кобыла смотрела на рыцаря. Она выглядела намного бодрее, поскольку ночью ей не пришлось скакать, неся на себе тяжелую ношу. Он же, обессиленный, вновь упал на землю. Кто привязал кобылу? И тут он увидел бурый ручеек, вытекавший из-под холмика из опавших листьев. Леоне вытащил меч из ножен и подошел ближе. Разгребая листья острием меча, он уже знал, что ему предстоит увидеть. Он выронил меч из рук и упал на колени рядом с Аршамбо д’Арвилем. Потом смахнул рукой тонкий саван из листьев. По двум одинаковым сквозным ранам на груди, откуда вытекала кровь, испачкавшая белую накидку, Леоне понял, что убийца питал к покойному сострадание и уважение. Рыцарь-тамплиер последовал за Леоне с целью прикончить его, когда отрава начнет действовать. Но почему? Кто-то был здесь, тот, кто спас жизнь Леоне, без колебаний отобрав ее у командора тамплиеров. Защитник, а не негодяй или подлый грабитель. Кто? Почему? А затем этот защитник уехал на лошади тамплиера? Леоне казалось, что какие-то мимолетные воспоминания ускользают от него. Он напрасно пытался вернуть их. Охваченный сомнениями, он приложил дрожащую руку ко лбу.

Леоне преисполнился глубочайшим сочувствием, когда представил себе весь тот кошмар, который пережил этот человек Бога и войны. Отравить брата, убить его так, как это сделал бы подлый наемник. Кто? Кто мог обладать властью, достаточной, чтобы заставить командора ордена Храма пойти на подобную низость?

Даже если Аршамбо д’Арвиль получил приказ от своего Великого магистра или капитула, все равно этот приказ должен был одобрить сам Папа. Но Папа был мертв. К тому же Бенедикт никогда не приказал бы совершить столь подлое деяние. Леоне достаточно хорошо знал Бенедикта, уважал его и любил и мог бы поклясться в этом своей жизнью. Кто в отсутствие понтифика обладал достаточной властью, чтобы организовать убийство госпитальера? Ответ был столь очевидным, что при всей своей заурядной чудовищности напрашивался сам собой.

Удивление Гийома де Ногаре, советника и доверенного лица короля, сменилось беспокойством, быстро переросшим в ярость. Куда подевался этот Франческо Капелла, которому он стал так доверять? На следующий день после непонятного исчезновения Франческо Ногаре отправил гонца к Джотто Капелле, дяде своего нового секретаря. Послание, которое Ногаре велел доставить Капелле, было коротким и полным угроз. Может, Франческо приковала к постели неожиданная болезнь? По мнению Ногаре, никакая другая причина не могла оправдать его отсутствие. Он проклинал Джотто Капеллу за то, что тот дал ему столь плохой совет, расхвалив племянника, который оказался отнюдь не усердным, а еще в меньшей степени верным.

Прочитав письмо, Джотто Капелла буквально обезумел. Сначала он решил немедленно бежать из Франции, но затем с головой забился под стеганые одеяла, подумав, что, если советник короля понял, какую роль он сыграл в этом мошенничестве, его жизнь висит на волоске. Он часами хныкал, стучал зубами, но, тем не менее, весь покрытый потом под несколькими одеялами, придумывал всевозможные оправдания. Что мог противопоставить такой бедный банкир-ломбардец, каким он был, шантажу Франческо де Леоне? Да, Леоне и госпитальеры знали о предательстве, которое позволило мамлюкам сокрушить последние оборонительные рубежи крепости Сен-Жан-д’Акр. Что он мог поделать, кроме как подчиниться Леоне и выдать его за своего племянника, что позволило рыцарю поступить на службу к мессиру де Ногаре? Разумеется, ростовщик догадывался, что рыцарь собирался шпионить за советником короля. Но к чему привели бы все эти признания? Ни к чему хорошему, по крайней мере для него. Измучившись от страха, Капелла наконец решил вылезти из-под одеял и написать короткий ответ. В письме он поведал о неожиданной истории с барышней, которая опутала племянника любовными сетями, заставив его, потерявшего голову, покинуть Париж и отправиться вслед за ней в Италию. Он описывал отчаяние ошеломленного дядюшки, сокрушающегося, что он прогневал мессира де Ногаре. Письмо заканчивалось резкой критикой нравов молодежи и ее безумств. Но письмо не убедило мсье де Ногаре, который увидел в нем лишь жалкое извинение.

Когда советник короля выпустил из рук листок бумаги, исписанный каракулями, им овладело гневное спокойствие. В глубине души он не мог простить себе, что испытывал некую духовную общность с Франческо Капеллой, что нашел его умным человеком и что, возможно, позволил себе сделать некоторые признания. Затем он долго думал о письме Капеллы. В конце концов Ногаре успокоился. Дело выеденного яйца не стоило, а вот неискренний Джотто, порекомендовавший ему своего племянника, должен кусать себе локти. Ногаре лично проследит за тем, чтобы Джотто Капелла никогда не получил должность капитана ломбардцев, о которой этот негодяй так давно мечтал.