Аньес почувствовала, как теряет сознание, и молила, чтобы это произошло поскорее. Словно в кошмарном сне, она слышала, как истерически рыдал Флорен. Он впал в экстаз от возбуждения, он хихикал от восторга, одновременно требуя, чтобы она исповедалась в своих грехах. Потом голосом, дрожавшим от неистовой радости, Флорен крикнул:

— Палач, эта ведьма сопротивляется Богу… Железо… Железо, раскаленное добела…

Посыпались жестокие удары. Из груди Аньес вырвалось рыдание, прямо перед тем, как на нее снизошла благодать и она потеряла сознание.

Перед инквизитором стоял Жан де Риу. Он старался не смотреть на несчастную Аньес, напустив на себя равнодушный вид. Флорен, согнувшись пополам, задыхался. Его лицо было покрыто потом, взгляд блуждал. К горлу доминиканца де Риу подступила тошнота, и он с трудом подавил в себе жгучее желание немедленно разделаться с инквизитором в этом подвале, который тот превратил ради своего удовольствия в зал чудовищных игр. Но указания, которые ему дал Леоне, были предельно четкими: суд Божий. Ни слова не говоря, Жан де Риу протянул мучителю послание.

Едва инквизитор увидел печать, скреплявшую это послание, как его взгляд тут же стал ясным. Удивленный и вместе с тем заинтригованный, он прошептал:

— Апостольская печать? Неполная булла?

Это послание могло исходить лишь от одного из двух камерленго, но, скорее всего, лично от Гонория Бенедетти. Дрожа всем телом, Флорен распечатал послание. До чего все это изумительно! Он упрочил свою власть, потому что камерленго письменно обратился непосредственно к нему. Он читал и перечитывал приказ, написанный на латыни:

«Очень важно выполнить процедуру, применяемую к мадам де Суарси, строго в соответствии с правилами, чтобы в процессе не было допущено никаких ошибок. Отныне мои враги становятся Вашими врагами, что крепко связывает нас. Мой посланец возьмет назад это письмо. Г. Б.»

Вернувшийся к действительности Флорен поднял свой взгляд на сурового высокого мужчину. Значит, тот был тайным эмиссаром камерленго, чем и объяснялось его вмешательство в допрос Матильды де Суарси, противоречившее намерениям инквизитора. Вероятно, ему было поручено убедиться, что никакое нарушение процедуры уже не могло спасти мадам де Суарси. Как же он не догадался об этом заранее! Если бы Флорен это понял, он не желал бы доминиканцу тысячи смертей, когда тот потребовал отвода свидетельства этой безмозглой донзеллы. Но, несомненно, Жан де Риу был обязан действовать в строжайшей тайне.

«Отныне мои враги становятся вашими врагами, что крепко связывает нас». Какие великолепные вкрадчивые слова!.. Рим, величие! Скоро!

Услышав голос Жана де Риу, инквизитор чуть не подскочил на месте.

— Стражники… Отведите мадам де Суарси в ее камеру. Пусть ее раны промоют и перевяжут.

Ошеломленные стражники удивленно посмотрели на Флорена, но тот прикрикнул на них:

— Ну же… Выполняйте! Полчаса прошло. Допрос с пристрастием продолжится завтра.

Обернувшись к доминиканцу, Флорен елейным голосом добавил:

— Я провожу вас, мой брат в Иисусе Христе.

На пыточном ложе на животе лежала женщина. На пол медленно текла кровь из ее иссеченной спины. Женщина стонала. Ее длинные светлые волосы слиплись от пота и крови. Чья-то рука скользила по изможденной плоти и сыпала в раны грязно-серый порошок. Женщина забилась в конвульсиях, потом стихла, потеряв сознание.

Элевсия де Бофор зажала рукой рот, чтобы подавить крик, готовый вырваться из ее груди. Перед ее глазами все поплыло, и она уронила голову на свой рабочий стол.

У нее вновь возникло то же самое видение. Прежде Элевсия думала, что пытают ее, но она ошибалась. В этот самый момент они терзали Аньес.

Аббатиса упала на колени и стала горячо молиться:

— Боже мой… Боже мой… Франческо, мой нежный, мой дорогой…

Почувствовав подступившую к горлу тошноту, Элевсия легла на широкие черные плиты. Она никак не могла успокоиться и все время повторяла:

— Зверь должен умереть, Франческо, надо, чтобы он умер! Зверь должен умереть, надо, чтобы он умер!

Сидя на маленьком табурете в гербарии, прижавшись спиной к холодным камням, сложив руки на груди, Аннелета размышляла. Откровения Берты де Маршьен, сделанные сегодня утром, сначала сбили ее с толку. После ухода сестры-экономки они с Элевсией де Бофор обменялись взглядами, неспособные понять смысл всей этой истории.

Мать аббатиса была уверена, что не расставалась с ключом. У нее был слишком чуткий сон, чтобы кто-нибудь мог незаметно стащить его, а затем положить на место, пока она отдыхала. Зачем потребовалось возвращать ключ, хранившийся у Берты, если убийце не удалось раздобыть два других ключа, необходимых, чтобы открыть несгораемый шкаф, в котором хранилась печать? Может, Берта солгала, чтобы обезопасить себя? Странно. Несмотря на неприязнь, которую Аннелета питала в сестре-экономке, она не верила в подобную гипотезу.

Вдруг она нашла ответ: дубликаты! Четырех дней вполне хватило бы, чтобы золотых и серебряных дел мастер или даже умелый кузнец сделал дубликат. Аннелету сразу же охватила тревога. А вдруг Бланш де Блино тоже скрыла временную утрату ключа? А вдруг — учитывая ее старческое умственное расстройство — она даже не заметила его исчезновения? А вдруг был сделан дубликат второго ключа, того самого, хранить который обязалась Аннелета, как об этом было всем известно? Аннелета машинально потрогала лиф платья. Она почувствовала под своими пальцами твердый предмет, но это не принесло ей спокойствия. Третий и последний ключ висел на шее Элевсии. Если допустить, что теория о дубликатах имеет под собой основания, Элевсия де Бофор была выше всяких подозрений, поскольку она могла в любой момент открыть несгораемый шкаф, чтобы взять оттуда свою личную печать. Кроме того, она должна была стать следующей жертвой, поскольку только ее ключ все еще существовал в одном экземпляре.

Что-то тут было не так. Не хватало какой-то основной детали. Почему убийца упорно стремилась заполучить печать, когда большинство из них теперь знали, что печать была главной ее целью? Аббатиса лично следила за всеми документами и дважды проверяла каждый акт, каждое послание. А если убийца отравит аббатису, ее печать будет сразу же признана утратившей силу.

Столько нитей, но ни одного узла, ни одной связи, чтобы объединить их! В этой жуткой истории отсутствовала логика. Аннелете никак не удавалось выяснить правду. Убийца была умной, необычайно хитрой женщиной. Ей удалось разгадать слабости и силу, маленькие секреты, мелкое тщеславие или большие обиды своих сестер, чтобы ловко использовать эти недостатки. Ребенок Иоланды, внешняя надменность Берты, старческое слабоумие Бланш… Но почему она отравила Гедвигу дю Тиле и Жанну д’Амблен? Какое место занимали эти старые подруги в ее убийственной геометрии? Старые подруги… Если только убийца не собиралась устранить одну из них, а их милая привычка садиться рядом во время трапез и пить вместе настойки не свела в могилу вторую… В таком случае, которая из них должна была умереть? Гедвига или Жанна? Гедвига дю Тиле? Есть ли какая-то связь с ее обязанностями ризничной? Ризничная получала доходы аббатства, следила и платила кузнецам, певчим, ветеринарам… Одним словом, она распоряжалась большими деньгами. В прошлом случалось, что благодаря подложным актам монахи сколачивали огромное личное состояние. А акты подделывались благодаря украденной или позаимствованной печати аббата. Нет… Нет, она заблуждалась, она это чувствовала. Аннелета была готова дать голову на отсечение — убийцей двигали вовсе не денежные интересы. Тогда Жанна д’Амблен, спасшаяся от яда только благодаря своему крепкому здоровью? Жанна имела право покидать пределы аббатства и ездить по краю. Она встречалась с многочисленными жертвователями, беседовала с ними, порой становилась их наперсницей. Может быть, она увидела или услышала то, чего боялась отравительница? Нечто очень важное, смысл чего казначея сразу не поняла? Думать… Размышления должны привести к правильному решению.