У Иоланды начался нервный припадок. Она бросилась к рабочему столу, схватила лежавшие на нем бумаги и принялась яростно их комкать, рвать, колотить по ним кулаками. Она стонала:

— Никогда! Никогда… Я ненавижу вас! Я смогла выжить среди вас, только думая о Тибо и моей прекрасной любви.

Когда Иоланда повернулась к аббатисе, ее лицо стало неузнаваемым. Она подняла руки, растопырив пальцы, готовая исцарапать ногтями лицо женщины, которую она так уважала все эти долгие годы, проведенные в монастыре, все эти долгие годы, которые, по ее мнению, были лишь менее страшным заключением, поскольку благодаря ее покаянию Тибо выжил.

Аннелета встала между ними. Щеки Иоланды задрожали от двух звонких пощечин. Раздался суровый повелительный голос сестры-больничной:

— Успокойтесь! Немедленно!

Иоланда смотрела на Аннелету безумным взором, готовая в любой момент броситься на нее. Аннелета встряхнула молодую женщину за плечи и прикрикнула:

— Что вы думаете, сумасшедшая? Что я нахожусь здесь из-за набожности? Нет, я пришла сюда потому, что у меня не было другой возможности заниматься своим искусством. Неужели вы думаете, что Берта де Маршьен выбрала монашеское одеяние из-за любви к медитации? Нет, просто ее семья не захотела воспитывать еще одну дочь. Неужели вы думаете, что Элевсия де Бофор возглавила бы нашу конгрегацию, если бы не овдовела? А Аделаида Кондо? Неужели вы думаете, что, если бы она родилась в благородной семье, а не была брошена в лесу, она захотела бы стать монахиней? А все остальные? Идиотка! Большинство из нас выбрали это место, чтобы не оказаться на улице! И что? Мы здесь живем в обществе Бога. По крайней мере у нас есть привилегия не превратиться в уличных девок, которых снимают на час в каком-нибудь городском борделе, а потом, когда они подхватывают дурную болезнь, оставляют умирать в канаве.

Эта тирада, полная здравого смысла, остановила нервный припадок, в котором билась Иоланда. Она выдохнула:

— Простите. Я покорнейше прошу у вас прощения.

— Кто сообщает вам сведения о вашем сыне?

Иоланда поджала губы и ответила тоном, не терпящим возражения:

— Этого я вам не скажу. Вы можете грозить мне всеми карами, но я буду молчать. Я сделала достаточно ошибок, и я не хочу навредить человеку, который стал для меня воплощением доброты и опорой.

По тону Иоланды Аннелета поняла, что настаивать бесполезно. Тем не менее она решила проверить правильность сделанных ею выводов:

— И вы встречались ночью возле гербария, который нельзя увидеть из окон покоев нашей матушки и дортуаров, чтобы доверительно поговорить.

— Да. Но больше я ничего не скажу.

Эта бурная сцена и, главное, история еще одной испорченной жизни потрясли Элевсию. Глухим от усталости голосом она произнесла:

— Это все, дочь моя. Оставьте нас.

— Наложенные вами наказания будут…

— Если сам Христос протянул свои руки Марии Магдалине, кто я такая, чтобы поворачиваться к вам спиной? Ступайте с миром, Иоланда. Видите ли, я вас упрекаю только за то, что вы слишком долго не хотели раскрывать нам правду.

Вдруг испугавшись, Иоланда забормотала:

— Вы полагаете, что… что если бы я исповедалась раньше, Гедвига, возможно, могла…

Вместо аббатисы ей ответила Аннелета:

— Спастись? Сомневаюсь. Ее смерть не на вашей совести. Я полагаю, что она и Жанна чем-то обеспокоили убийцу, и она решила лишить их жизни. Если мы найдем точную причину, мы узнаем личность отравительницы… По крайней мере, я молюсь, чтобы это было так.

После того как Иоланда де Флери ушла, обе женщины несколько минут молча смотрели друг на друга. Первой нарушила молчание Элевсия де Бофор:

— Я… это правда?

— Что?

— Что вы никогда не вступили бы в орден, если бы смогли заниматься врачебной или аптекарской практикой в миру?

Аннелета подавила горькую улыбку и подтвердила:

— Разумеется. Если бы ваш милый супруг не скончался, разве были бы вы сейчас с нами?

— Нет, это правда. Но, несмотря на это, я никогда не жалела о своем выборе.

— Я тоже, но речь идет лишь о замене.

— Видите ли, Аннелета, несмотря на нападки, совершающиеся почти повсеместно в адрес Церкви, монастыри, в которых мы можем спокойно жить, работать, делать, решать, оказывают женщинам огромную услугу.

Аннелета покачала головой, не соглашаясь:

— Нет, это услуга, которая лишь подтверждает неумолимую реальность: за монастырскими стенами мы пользуемся ничтожными правами. Некоторым, как вы, более обеспеченным, чем другие, посчастливилось выйти замуж за человека чести, питавшего к вам уважение и подлинную любовь. А другие? Какая участь ждала их? Я с вами согласна, за свободу надо платить, как и за все остальное. Но все же я готова предложить высокую цену, чтобы получить ее. Мое мнение не имело никакого значения, и никто, особенно мой отец, не считался с ним. Некрасивая бесприданница, засидевшаяся в девицах… Мне оставалось либо заниматься детьми моего брата, врача… плохого врача, но мужчины, либо уйти в монастырь. Я выбрала меньшее унижение.

— К сожалению, я согласна с Аннелетой, — раздался сзади высокий голос.

Аннелета и Элевсия обернулись одновременно. Перед ними стояла смущенная Берта де Маршьен. Казалось, ее высокомерие куда-то исчезло.

— Берта…

— Я стучала, матушка, стучала несколько раз. Никто меня не услышал, и я вошла. — Берта добавила скороговоркой: — Я уловила лишь конец вашего разговора.

Берта сжимала руки, и у Аннелеты мелькнула мысль, что никогда прежде она не видела, чтобы экономка хоть на мгновение утратила свой надменный вид святоши.

— Что происходит, матушка? У меня такое впечатление, что мир вокруг нас рушится… Я не понимаю, что замышляется.

— Мы пребываем в таком же недоумении, как и вы, дочь моя, — несколько сухо ответила аббатиса.

Приоткрыв рот, экономка, казалось, подыскивала слова:

— Я знаю, что вы совсем не любите меня, вы, матушка, Аннелета и другие. Мое сердце обливается кровью, но все же я понимаю, что в этом есть и моя вина. Я… Это так ужасно осознавать, что тебя никогда не ждали, не желали. В моем возрасте я по-прежнему не знаю, что ужаснее: признаться в этом другим или самой себе. Бог всегда был моей опорой. Он принял меня. Клэре стал моей единственной обителью, моей тихой гаванью. Я признаю… Ваше назначение, матушка, вызвало у меня зависть и злобу. Я вбила себе в голову, что мое старшинство и безупречная служба позволят мне занять место аббатисы, нет, хуже… что оно было предназначено мне. Несколько дней назад я поняла, что ошибалась в своих способностях. Я почувствовала себя такой безоружной, такой невероятно слабой, когда произошли эти события, заставшие нас врасплох, и я вам бесконечно признательна мадам, что вы стали нашей матушкой.

Это удивительное доказательство покорности нелегко далось Берте де Маршьен. Элевсия протянула к ней руку, но Берта отрицательно покачала головой. Она облизнула губы и продолжила:

— Я хочу вам помочь… Так надо. Я подозреваю, что вы питаете ко мне недоверие, я это чувствую. Но я не сержусь на вас, я этого заслуживаю.

— Берта, я…

— Оставьте, матушка, позвольте мне закончить. Я этого заслуживаю, поскольку трусливо солгала, чтобы не… потерять лицо. Мне нет оправданий за то, что я побоялась вызвать у нас недовольство. Нет, мной двигала гордость.

Аннелета не решалась вмешиваться, понимая, что эта исповедь обращена не к ней. Прежде чем продолжить, экономка тяжело вздохнула:

— Я… Несколько дней назад я потеряла ключ от вашего несгораемого шкафа, отданный мне на хранение. По крайней мере, в тот момент я именно так и думала. Я жила в страхе, что вы потребует ключ, дабы удостоверить какой-нибудь документ. Я всюду его искала. Я не понимала, как этот длинный толстый кожаный шнурок, на котором висел ключ, мог соскочить с моей шеи. Через четыре дня я нашла ключ на дне маленького дорожного несессера, стоящего под моей кроватью…

Ошеломленные Элевсия и Аннелета не спускали с Берты глаз.