— Этой желчной Берте де Маршьен, которой я не доверила бы свою жизнь!

— Как вы можете такое говорить, дочь моя! — начала бранить Аннелету Элевсия.

— А что? Разве мы не отбросили в сторону любезности, требуемые правилами приличия? Я не доверяю этой женщине.

— Я тоже, — призналась аббатиса. — Впрочем, она не единственная.

После минутного колебания Элевсия рассказала Аннелете о сцене, невольной свидетельницей которой она стала несколько недель назад: о разговоре между Эммой де Патю, учившей детей, и Никола Флореном, которому она была вынуждена предоставить в аббатстве кров.

— Эмма де Патю разговаривала с инквизитором, присутствие которого мы едва терпели? — повторила ошеломленная Аннелета Бопре. — Он воплощение зла, он один из наших врагов. О чем они могли говорить? Где она с ним познакомилась?

— Не знаю.

— Нам надо проследить за ней. Но сейчас нужно как можно скорее проверить, не украли ли ключ у нашей благочинной.

— Однако несгораемый шкаф невозможно открыть без моего ключа.

Духовная дочь аббатисы скривила губы, что было красноречивее слов, которые она сдержала. Вместо нее эти слова произнесла Элевсия:

— В самом деле… Если Берта де Маршьен… ну, если убийца уже завладела двумя ключами, я представляю для нее последнее препятствие, — подвела итог аббатиса. — Пойдемте, спросим у Бланш… Боже мой, бедная Бланш… Какая легкая добыча.

Как женщины и ожидали, они нашли Бланш в обогревальне, единственном отапливаемом в это время года помещении, где Бланш де Блино пыталась унять боль во всех своих членах. Она попросила обустроить ей небольшой уголок, поставить туда пюпитр, за которым она могла сидя читать Евангелия, не страдая от неудобств. Благочинная посмотрела на женщин покрасневшими от горьких слез глазами и прошептала:

— Я никогда не думала, что мне придется столкнуться с таким ужасом, матушка. Бедная малышка Аделаида! Отравительница среди нас, в наших стенах! Неужели это конец света?

— Нет, дорогая Бланш, — попыталась успокоить ее Элевсия.

— Все думают, что рассудок все чаще покидает меня, и это, несомненно, верно. Тем не менее порой я бываю в своем уме. Настойка предназначалась мне, правда?

Аббатиса, колебавшаяся лишь долю секунды, ответила:

— Да, это правда, дорогая Бланш.

— Но почему? Что я такого сделала, отчего некто желает моей смерти, я, которая никогда не оскорбила, даже не обидела ни одной души?

— Мы знаем почему, сестра моя. Аннелета и я обсудили это чудовищное преступление во всех подробностях. Постепенно мы пришли к одному и тому же выводу. Лично вас убивать не хотели. Вы по-прежнему храните ключ, который я вам дала? Ключ от несгораемого шкафа.

— Ключ? Значит, все дело в ключе?

— Мы так предполагаем.

Бланш, скривившись от боли, встала.

— За кого меня принимают! — воскликнула она голосом, вновь обретшим твердость, уже знакомую прежде Элевсии. — Возможно, мой рассудок иногда мутится, но я не совсем рехнулась, как это некоторые думают.

Бланш с неприязнью посмотрела на Аннелету.

— Разумеется, ключ у меня. Я его чувствую каждую секунду.

Бланш высунула из-за пюпитра ногу, обутую в туфлю с кожаным ремешком, и протянула ее сестре-больничной.

— Ну, Аннелета, вы еще молоды. Помогите мне снять туфлю и стащите носок.

Аннелета послушно выполнила все, о чем ее просила Бланш. Она увидела, что ключ был привязан к подошве ноги старой женщины. От соприкосновения с металлом на бледной коже остался след.

— Но он, вероятно, причинял вам дополнительные страдания, — заметила Аннелета.

Бланш, решившая поставить точку, резко ответила:

— Разумеется, но так я чувствую его постоянно и не боюсь потерять. А что вы думали? Что в этом аббатстве только вы наделены здравым смыслом?

Сестра-больничная сдержала улыбку, неуместную в это опасное время, и призналась:

— Если я так думала, то сейчас вы доказали, что я была очень глупой.

Бланш одобрила слова своей духовной сестры, с удовлетворением кивнув головой, и сказала:

— Подобная откровенность делает вам честь.

Неожиданная печаль развеяла хорошее настроение старой дамы.

— Тем не менее в одном вы правы. Я уже старая и все чаще погружаюсь в дремоту. Нет, нет, я не жду от вас утешений. — Повернувшись к аббатисе, благочинная продолжила: — Матушка, вы знаете, что я питаю к вам дружбу, уважение и нежность. Я прошу вас об одолжении: избавьте меня от моего бремени, от ключа. Я выбрала этот неудобный тайник только потому, что порой, во время все более длительных минут забытья, кто-то ощупывал мне грудь и пояс. Возможно, это было просто одно из ощущений, возникающих во время сна. Но я отнеслась к нему серьезно и положила ключ… в свою туфлю.

— Вы правильно поступили, Бланш, — похвалила ее Элевсия. — Мы доверим этот ключ сестре-больничной, а потом открыто заявим, что по вашей просьбе вы были освобождены от этой обязанности, но не назовем имя новой хранительницы. Таким образом…

— Таким образом, меня не убьют, чтобы стащить ключ, — закончила фразу старая дама.

— Ваша идея, сестра моя, столь гениальна, что я воспользуюсь ею. Туфля, какое чудесное место! — солгала Аннелета.

На самом деле Аннелета подумала об ином тайнике. Она сердилась на себя за то, что ей пришлось солгать бедной Бланш, но она по-прежнему считала, что из-за почтенного возраста умственные способности сестры-благочинной ослабли, и боялась, что Бланш могут втянуть в опасные разговоры. Никто, кроме аббатисы и ее самой, не будет знать место, куда она спрячет ключ. Через некоторое время они расстались с Бланш де Блино, уверенные, что отныне ее сны станут более легкими.

Когда они вернулись в кабинет аббатисы, Элевсия сказала:

— Мне потребуется ваш ключ на несколько минут. Я также заберу ключ у нашей экономки. Я хочу убедиться, что моя печать по-прежнему лежит в несгораемом шкафу. Затем я найду вас, Аннелета.

Аннелета поняла, что аббатиса отсылает ее, но не обиделась. В несгораемом шкафу лежали, несомненно, документы, о которых ей не следовало знать. Кроме того, она должна была приготовить свою шутку, как она это называла.

Элевсия де Бофор нашла Берту де Маршьен, сестру-экономку, перед сенным сараем. Та считала вязанки сена, которые четверо сервов складывали пирамидой. Выражение лица Берты неприятно поразило аббатису. Она не смогла прочесть на нем ни малейшего намека на печаль или волнение. Элевсия почувствовала, как ее охватывает неприязнь, но сумела взять себя в руки. Берта никогда не состояла в близких отношениях с Аделаидой, равно как и с другими сестрами. Экономка проворчала сквозь зубы:

— До чего они нерасторопны! В таком темпе мы и до ночи не закончим.

— Вязанки очень тяжелые.

— Матушка, вы слишком добры. Они лентяи, вот и все. Думают лишь о том, как бы поживиться за наш счет. Мой отец был совершенно прав…

Берта замолчала на полуслове. Ее отец смертным боем бил своих людей, возлагая на них ответственность за собственные промахи. Он морил их голодом, заставлял их подыхать как собак. И аббатиса знала об этом. Она также знала, что покойный мсье де Маршьен, бросив беглый взгляд на новорожденную дочь, заявил, что она уродина, что у нее нет будущего, и больше не проявлял к ней никакого интереса. Берта цеплялась за мечту, которая, как она знала, никогда не осуществится. Она всегда мечтала о жизни, которой была лишена, о жизни, в которой она была бы красивой. В такой жизни она занимала бы место, соответствующее своему положению, которого ее лишили равнодушие и беспросветная глупость отца, в конце концов разорившего семью.

— Дорогая Берта, не могли бы вы дать мне ключ от несгораемого шкафа, который хранится у вас?

Элевсии показалось, что по лицу экономки пробежала тень. Она удивилась, почему экономка неожиданно потеряла уверенность и, запинаясь, пробормотала:

— Разумеется… Я… всегда храню его при себе. Почему… В конце концов, я не должна спрашивать о причинах, которые вынуждают вас открыть несгораемый шкаф, но…