— Эти твари надумали ворожить там, где Господь попрал сатану. Гореть в аду всем неверным!

Мешки с хлопком и тюки соломы, прикрывавшие мусульманские бойницы, кое-где тлели. Ветер сносил струйки дыма в сторону мусульман.

— Вот мы их и поджарим! Стрелы с огнем!

Готфрид протянул руку и вырвал из бревна мусульманскую стрелу с намотанной у наконечника горящей паклей.

— Цельтесь в мешки с соломой!

Рыцари и лучники забегали по площадке, собирая стрелы с огнем — до этого их затаптывали. Кто-то бойко оторвал полоску от своего сюрко, намотал на наконечник стрелы и обмакнул в «греческий огонь» горящего на обшивке снаряда. Его примеру последовали остальные.

Стрелы, посылаемые с осадной башни Готфрида, просвистели и впились то тут, то там, в мешки с соломой, шерстью и сеном. Прожаренные под палестинским солнцем тюки мгновенно запылали. Дым и жар повалил в сторону города, не давая сарацинам подойти к бойницам. Вскоре вся стена укуталась клубами едкого дыма, от которого сарацины не могли ни дышать, ни открыть глаз. Со стены отовсюду слышался надрывный кашель. Чтобы не задохнуться, сарацинам пришлось отступить.

Осадная башня преодолела последние метры.

— Опускаем помост! — скомандовал Готфрид и подошел к люку, чтобы спуститься на второй этаж.

Отовсюду к башне бросились люди, на ходу вынимая мечи. Путь был открыт. Подъемный мост, до этого как огромный щит, закрывавший отряд второго этажа, стал медленно, с натужным скрипом опускаться на стену. Глухой гулкий удар.

Момент, которого ждали со времени Клермонского собора. Миг, ради которого десятки, а может быть, сотни тысяч крестоносцев заплатили своей кровью. Граф Готфрид и рыцари, кто был с ним, с обнаженными мечами в руках сделали первые шаги по помосту…

Почти одновременно с ними на стены поднялись воины Танкреда и графа Раймунда Тулузского, каждый со своей стороны.

Случилось это в страшный и трепетный для каждого христианина день и час — было три часа пополудни — время крестной смерти Христа.

Фатимиды обратились в бегство. А с ними — защитники-горожане. Они не знали еще, что их ждет.

Спустя пять веков мусульманского владычества, Святой город вновь вернулся в руки христиан.

Как только первые крестоносцы показались на широкой крепостной стене, защищавшей священный город, мусульмане сломались. В клубах удушливого дыма и искр, что так некстати нес в их сторону ветер, воины Ифтикар эд-Даула обратились в бегство. Вместе с ними перестали сопротивляться защитники из числа горожан. Стена с настроенными катапультами, баллистами, что были ничуть не хуже французских, с кипящими водой и маслом котлами и трупами мусульман, среди которых было немало богато одетых, в считанные минуты опустела. Воины, слабо огрызаясь, отступали к башне Давида, где укрывался эмир, и Храмовой горе. Горожане же бежали спасать свои дома и богатства, прятать жен и детей. В городе воцарились суматоха и хаос.

Осадная башня продолжала извергать на стену все новые толпы людей, топавших и толкавшихся по подъемному мосту. Французы-лотарингцы из отряда Готфрида спустились со стены вниз и открыли ворота святого Стефана, именуемые еще Овечьими или Иосафатскими. Теперь разграблению города не мешало ничто.

— Сеньор Гуго, ворота открылись!

Работа у катапульты приостановилась, и все с нетерпением вглядывались в сторону стен.

— Свершилось, хвала Небесам!

— Отомстим сарацинам!

— Эй, Роже, подай мне Мистраля! Эктор! Копья, секиру и запасной меч!

Оруженосцы бросились к лагерю, где со вчерашнего утра томились оседланные кони. Было видно, как слуги и сквайры со стороны лагеря и Иосафатской долины подгоняют боевых коней своим рыцарям-господам.

— До встречи у Гроба Господня! — не в силах ждать, рыцарь Ксавье, что два дня трудился с шевалье де Пейеном у катапульты, бросился вперед, вращая обнаженным мечом, чтобы размять кисть перед боем.

— Синьоре, синьоре… — инженер Пабло заметался вокруг катапульты. — Синьоре… машина!

— Охраняй её здесь! — в радостном исступлении засмеялся Гуго. — Ведь граф Готфрид тебе хорошо заплатил!

У ворот святого Стефана была давка. Ржали лошади, и всадники-рыцари ломились напролом. У кого не было лошадей, те толкались между крестьян и простолюдинов. Гуго заметил грозного рыцаря с длинным копьем, сидящего верхом на невысоком местном осле причудливой изабелловой масти. Сапоги рыцаря почти касались земли, а ослик мелко семенил и спотыкался под тяжестью ноши. Вид их был настолько нелеп и смешон, что Гуго вновь засмеялся.

Многие латиняне не дожидались своей очереди у ворот и лезли по штурмовым лестницам и через башню на стены. Там уже никто не сдерживал их.

Роже и Эктор подъехали верхом. Под Эктором, везшим оружие рыцаря, был гнедой мул, Роже ехал на рыжей берберийской кобыле — верховой лошади Гуго. Собственную лошадь оруженосца отбили у водопоя мавры. В поводу Роже вел храпящего Мистраля. Жеребец изрядно застоялся и гарцевал, взбрыкивая задними ногами и мотая хвостом.

Гуго не без труда взобрался на боевого коня. Сказывалась чудовищная усталость. Тронулись — разыгравшегося Мистраля не нужно было подгонять, наоборот, Гуго сдерживал повод и слегка отклонялся назад, чтобы придержать любимца.

После невообразимой давки в воротах их буквально внесло в город. Промелькнул над головой массивный каменный свод, проплыли серовато-желтые стены — на секунду потянуло прохладой, и крепостная стена осталась за спиной.

Свершилось! Вот оно! Миг, который Гуго не раз воображал в мечтах и которого ждал три года.

И увиденное превзошло все ожидания. Древний город был величественен и сказочно красив. Невозмутимые древние стены домов и храмов помнили не один набег, не одно завоевание. Ассирийцы и вавилоняне, римляне и греки, сельджуки и сарацины, теперь латиняне… А завтра — кто-то другой. Каждый камень мог рассказать о многом.

После безводных, вырубленных топорами и вытоптанных лошадьми окрестностей, городская зелень радовала глаз. Виноградные лозы вились по заборам и стенам. Серебрились листвой оливы, усыпанные множеством побуревших маслин. Высокие белоствольные платаны давали тень, густые смоковницы сыпали сочные зреющие смоквы прямо под ноги.

Широкая мощеная улица вела вперед, по ней бежала толпа крестоносцев и ручьями растекалась по сторонам. Сейчас многих волновало только одно — захватить дом побогаче. Независимо от того, кто ты — блистательный барон или беглый крестьянин, и на что претендуешь — на сарацинский дворец или лачугу еврея. Прибитый на входные двери щит, шлем, шапка или перчатка, обломок копья или монашеские четки — все говорило о том, что дом уже занят.

По правую руку — Гуго уже знал от Пустынника Пьера — было место рождения Пресвятой Девы. Слева, еще за одной стеной, на возвышенном месте, высились дивные купола мечетей Омара и Аль-Акса. Гуго в течение двух дней штурма постоянно видел их из-за крепостной стены, но здесь, вблизи, построенные на руинах Соломонова храма, они были торжественнее и великолепней. У Гуго неясно заколотилось сердце, словно в предчувствии чего-то важного и большого, от чего будет зависеть его судьба, что вошло в его жизнь и никогда не отпустит. Казалось, невидимая нить пронизала его грудь и тянула туда, на Храмовую гору. Ощущение было неожиданным и непонятным, поскольку вид мечетей, наоборот, должен был вызывать гнев в его сердце. Гуго списал это на усталость и общее возбуждение.

На крышах мечети укрывалось множество людей — издалека можно было рассмотреть, что это, в основном, мусульманские женщины и дети. Здесь, за стенами Харам-аш-Шерифа, собралось почти все мусульманское население Иерусалима. Потому сарацины продолжали ожесточенно сопротивляться, и бой был особенно силен.

Позже Гуго узнал, почему Храмовая гора была столь дорога мусульманам. Хромой конюх-сириец, которого Гуго купил спустя несколько лет, рассказал, что пророк Мухаммед вознесся на небо на своем крылатом коне именно с этого места. Так учит Коран.