Старик и богиня исчезли. Пятеро смертных некоторое время смотрели, как играют речные струи, потом Тзэм прочистил горло.

– Э-э…

– Что, Тзэм? – спросила Хизи.

– Как ты думаешь, не будет ли непочтительным, если мы тут искупаемся?

Как ни странно, первым расхохотался Перкар. Здесь их ждала радость, почти ликование – совсем не то, что в Эриквере.

– Мне купание не помешает, – сказал он, отсмеявшись. – Так что я одобряю такую мысль и не думаю, что богиня стала бы возражать.

После купания путники снова вскарабкались по склону; Перкар и Нгангата отправились на охоту и вернулись с тушей небольшой антилопы. Пока их не было, Ю-Хан, Хизи и Тзэм развели костер. На нем пожарили мясо, а потом, слизывая с пальцев жир, все сидели вокруг костра, глядя на закат.

– Ну и что теперь? – спросил Тзэм. – Что мы будем теперь делать?

– Мы вернемся к моему народу, – ответил Перкар. – Мы расскажем о новом договоре с Владыкой Леса, о тех долинах, что он отдал под пастбища.

– Тогда война закончится? – хрипло спросил Ю-Хан.

Перкар озабоченно взглянул на менга.

– Я знаю, многие твои соплеменники погибли, – тихо сказал он. – Немногого стоят мои слова о том, как я о них сожалею.

– Они были воинами, – ответил Ю-Хан. – Они сами пошли на смерть, сами выбрали свою судьбу. Ноя хочу быть уверен – после того, как мы даже помогали тебе против своих родичей, – что оно того стоило.

– Оно того стоило, – ответил ему Нгангата. – Война закончится. Соплеменники Перкара много говорят о сражениях и славе, но на самом деле в душе они мечтают мирно пасти своих коров. А на землях, которые они отвоевали у твоего народа, мира они никогда бы не знали.

– Это так, – согласился Ю-Хан. – За степи, где пасутся наши кони, мы будем сражаться до последнего человека.

– И мы это знаем, – заверил менга Перкар. – Только отчаяние заставило моих сородичей напасть на твой народ. Теперь же мы можем мирно осваивать земли, лучше всего подходящие для пастбищ. Возвращайся к своим, мой друг, и сообщи им, что войне – конец.

– Я рад этому. Мой дядя тоже порадовался бы.

– Твой дядя был хороший человек, великий человек. Я скорблю, что его постигла такая участь.

Ю-Хан слабо улыбнулся:

– Он знал, что скоро умрет. Он знал, что, как только покинет свой остров, погибнет. Ему было видение.

– Тогда почему… – начала Хизи.

– Он был стар, но оставался мужчиной, – объяснил Ю-Хан. – И менгом. Проживи он еще долго, он мог этого лишиться, стать еще одним вьюком, которые возит с собой клан. Мы заботились бы о нем, потому что он был нам дорог, но ему самому такая жизнь была бы ненавистна. Он увидел перед собой дорогу, которая вела его к смерти, но и обещала много славы, много песен.

– Пираку, – прошептал Перкар.

– Да, вы так это называете. И он умер быстро, без мучений, но как подобает воину. Он любил вас всех и был готов отдать за вас жизнь. – Ю-Хан смущенно потупился. – Как и я. Я только прошу вас: не забывайте, где он умер, иногда оказывайте почести его духу.

– Не думаю, что нам легко будет забыть Эриквер, – ответил ему Нгангата. – И я уверен: твой дядя скоро оденется в новые одежды, тело жеребца или сокола.

– Может быть. А может быть, он отправится кочевать по равнинам страны духов со своим старым конем, Огненным Копытом. Где бы он ни был, я уверен, он останется таким же, как был: шумным, неугомонным стариком.

– Наверняка.

– Что бы ни случилось, мы будем его помнить, – пообещал Перкар. – И я пошлю ему вдоволь воти и пива, где бы он теперь ни обитал, – как только мы доберемся до дому и у меня будет что послать. Надеюсь, ты присоединишься ко мне: мы поднимем кубки за Братца Коня.

– Думаю, мне лучше возвращаться берегом реки, – покачал головой Ю-Хан. – Это и быстрее, и легче, чем снова пересекать горы. Да и Изменчивый теперь… дружелюбнее.

– Когда ты отправляешься?

– Пожалуй, утром.

– Это будет долгое и одинокое путешествие, – сказал Нгангата.

Ю-Хан пожал плечами:

– Я буду не один. Со мной ведь мой родич. – Он кивнул на своего коня, Хууена.

– Конечно. Но нам будет тебя не хватать, – сказал Перкар.

– Как и мне – вас.

Они еще долго говорили о всяких мелочах, глядя, как красноглазая богиня огня танцует среди углей, потом заснули, и хотя Нгангата вызвался нести дозор, даже он к утру с наслаждением похрапывал.

Теплый дух черного воти – восхитительный запах – коснулся ноздрей Перкара. Воспоминание о вкусе напитка могучей силой перенесло его на годы назад, когда он впервые глотнул теплого темного воти, и на мгновение он заново ощутил все то, что испытывал тогда: гордость, радость, любовь и превыше всего – надежду: радостное чувство, что жизнь его только начинается, что великие свершения ждут в раскинувшемся перед ним мире. Неужели солнечный свет мог быть таким золотым, таким ничем не омраченным?

Это было лишь пять лет назад. Сейчас наступила пятая годовщина обряда посвящения его в мужчины, дня, когда отец так нещадно избил его при всех, когда он получил свой первый меч.

– Пей, сын, – поторопил Перкара отец. – Ты дома уже больше года: прошло достаточно времени. Забудь о своем трауре и пей.

Но все же Перкар колебался. Запах был таким соблазнительным… Что сказал он Караку много месяцев назад? «Ты превратил меня в призрак, способный наслаждаться лишь запахом, но который никогда уже не ощутит вкуса…»

Что-то вроде этого. Перкар скупо улыбнулся и поднял чашу, приветствуя отца. Он никогда раньше не думал о Шири как о старике, но сейчас отец показался ему старым. За те два года, что Перкар отсутствовал, тот состарился лет на десять. Волосы его наполовину поседели, глаза окружили морщины печали и страданий.

– За твое Пираку, отец, – сказал Перкар и отхлебнул из маленькой чаши. Напиток, казалось, ударил ему в голову, наполнив ее сладким дымом; потом Перкар с удовольствием почувствовал, как воти пламенной струей наполняет его живот.

– За твое Пираку, сын, – ответил отец и осушил свою чашу. Потом он наполнил оба сосуда снова.

– Может быть, я теперь снова обрел плоть, – пробормотал Перкар, и на этот раз его улыбка стала искренней.

– Что ты хочешь сказать? – удивился отец.

– Ничего, – покачал головой Перкар. – Что-то, что лучше забыть.

Шири взглянул на него своими серыми, как сталь, глазами и печально улыбнулся:

– Мой сын покидает меня, а когда возвращается, его рот полон загадочных слов. Но по крайней мере ты вернулся. И сегодня пятая годовщина того дня, когда ты стал мужчиной. – Он приветственно поднял чашу. Они оба выпили воти.

Тепло напитка начало проникать в кровь Перкара, и наконец он почувствовал, что плечи его распрямились. Он откинулся на подушку. Они сидели вдвоем – отец и сын – в зале для празднеств дамакуты, в которой Перкар родился. Лишь несколько свечей озаряли стены из полированного красного кедра; высоко над ними в темноту уходил свод потолка. На низком столе стояли только горшок с горячей водой и кувшином воти и две чаши.

– Я чувствую себя так, словно стал мужчиной всего год назад, – признался Перкар. – Самое большее – два. Мне трудно судить. Я знаю только, что еще не был мужчиной, когда отправился с Капакой.

Шири коротко и хрипло рассмеялся и налил в чаши еще воти.

– Мы никогда не становимся мужчинами, когда нас начинают так называть, сын. Только потом, когда мы научимся сомневаться в том, чего стоим, появляется шанс обрести мужскую суть. – Он одним глотком осушил третью чашу, подождал, пока Перкар выпьет свою, и снова наполнил сосуды.

– Ты решил, что нам следует сегодня напиться допьяна, да, отец? – спросил Перкар, уже чувствуя странную легкость.

– Допьяна, – согласился Шири. – Очень даже допьяна. После еще шести чаш они весьма продвинулись по этому пути. Перкар чувствовал, как его лицо расслабилось, а потом одеревенело, и, к собственному ужасу, обнаружил текущие по щекам слезы. За месяцы добровольного воздержания он забыл, что воти обладает властью вытаскивать на поверхность самые тайные мысли, высвобождать самые далеко запрятанные чувства: заставлять закаленных бойцов рыдать, словно плаксивых младенцев.