Отец Перкара раскачивался взад и вперед, и когда он заговорил, шелест его лилово-черной мантии лишь подчеркнул тишину, в которую падали слова:

– Когда ты выберешь себе землю, сын? Когда построишь собственный дом? Твой младший брат, Хеньи, отправился уже четыре месяца назад.

Перкар закусил губу. Он старался отмалчиваться, когда об этом заходила речь, держать все свои переживания при себе. Но сейчас внезапно слова вырвались и помчались как своевольные жеребята.

– Когда выберут все остальные, – воскликнул он громче, чем хотел. – Когда все, кому я принес беду, выберут для себя лучшие земли для пастбищ, тогда отправлюсь и я!

Отец нетерпеливо махнул рукой:

– Многие из тех, кому ты принес беду, мертвы.

– Тогда, значит, их дети.

– Со сколькими поколениями собираешься ты расплачиваться, сын мой? Ты искупил свои грехи – остановил войну с менгами и выпросил новые земли для скотоводов. Сказать по правде, никто и не узнал бы о твоих ошибках, если бы ты сам, вернувшись, не рассказал о том, как все случилось. Отряд, с которым ты уехал, был бы не первым из тех, что отправились в Балат и не вернулись.

– Да, – кивнул Перкар, – мне приходилось слышать, как некоторые обвиняли во всем альв. Акера и его братья даже стали их выслеживать.

– И никого не нашли, – заметил отец. – Никакого зла никто никому не причинил.

Однако Перкару казалось, что зло все же совершилось, раз его соплеменники все еще продолжают винить альв, и даже хотя правда теперь всем известна, воины вроде Акеры все еще используют воображаемый урон как предлог для нападений на них. Истина оказалась слабой защитой против воинственных устремлений. Но обвинения в адрес альв представлялись Перкару еще не самым худшим из случившегося.

– Самым неприятным является отношение ко мне соплеменников, – пробормотал юноша.

– Как к герою? Ну так ты им и являешься. О тебе уже поют песни. Как же ты хотел, чтобы к тебе относились? Как к человеку вне закона, изгою? Разве это принесло бы тебе облегчение? – Шири улыбнулся и стиснул плечо сына. – Наказание для героя – это то, что с ним и обращаются как с героем. Ты это скоро почувствуешь. Отправляйся выбирать себе землю, сынок. Ты достаточно ждал.

– Может быть.

– И подумай о том, чтобы жениться. Это тоже тебе давно пора сделать. У Бакьюма все еще есть незамужняя дочь с весьма приличным приданым… – Шири умолк, увидев выражение лица Перкара, и осушил еще одну чашу воти. – Ну да ладно. Отцу полагается давать советы. У мужчины, знаешь ли, может быть и две жены.

Перкар заморгал. Что, интересно, прочел отец у него на лице? Хотя, пожалуй, нетрудно догадаться… И с этим тоже нужно что-то решать. Он и так слишком долго откладывал.

Хизи, вздрогнув, проснулась; сердце ее отчаянно колотилось, кровь стыла в жилах, кожа словно покрылась инеем. Но страшные видения таяли, кошмар отступил перед первыми розовыми солнечными лучами, упавшими на постель из высокого окна. Хизи лежала, дожидаясь, пока испарятся остатки сна, и гадая, освободится ли она когда-нибудь полностью от подобных ночных ужасов. С прошлого раза прошло почти две недели. Кобылица и лебедка предлагали защитить ее от кошмаров, но Хизи почему-то казалось, что такая помощь в конце концов дорого ей обойдется. С каждым разом сон становился менее пугающим, подобно тому, как шрам на боку становился менее болезненным от притираний матери Перкара. Почтенная женщина также велела Хизи плавать, упражняться и растирать неподатливый белый комок жиром; она уверяла, что иначе шрам затвердеет и будет причинять Хизи боль до конца жизни. Хизи подозревала, что если она позволит своим сверхъестественным помощницам избавить ее от кошмаров, это будет иметь сходные последствия. За год, прошедший со времени путешествия в Балат, сновидения преследовали ее все реже и стали менее устрашающими. Со временем они и совсем перестанут ее мучить.

Во дворе уже кудахтали куры, поэтому Хизи поднялась, умылась, надела свое любимое золотисто-коричневое платье и сбежала по лестнице в большой зал на первом этаже дамакуты.

Там она увидела Перкара и его отца. Юноша лежал навзничь, открыв рот и крепко зажмурившись; Шири уронил голову на стол, словно кланяясь тому богу, что жил в дереве, из которого стол был сделан. Воспоминания о страшном сне оказалось достаточно, чтобы Хизи похолодела от ужаса: ей представилось, будто оба мужчины мертвы. Однако она достаточно быстро поняла, в чем дело, увидев на столе кувшин из-под воти; облегчение было таким огромным, что Хизи рассмеялась. Наконец-то Перкар оттаял и напился вместе со своим отцом. Перкар, как и она сама, выздоравливал.

Внимание Хизи привлек тихий звук. Из противоположного угла ей махала Кила – мать Перкара. Хизи пересекла зал, стараясь бесшумно ступать босыми ногами по полу из красного дерева, чтобы не разбудить мужчин.

Кила была очень миниатюрна, ниже и тоньше Хизи, но почему-то казалась более крупной, словно годы даровали ей величественность. В ее лице было что-то птичье – она напоминала Хизи изящную ласточку. Волосы Килы, заплетенные в три косы, достающие до колен, были того странного рыже-каштанового цвета, к которому Хизи еще только училась привыкать.

– Спасибо, – прошептала Кила. – Лучше дать им проспаться. Они будут не слишком приятными компаньонами, если их сейчас разбудить. Ты не покормишь со мной кур?

Хизи кивнула и вышла следом за женщиной во двор.

– Обычно их кормят Аберра и ее дочь, – объяснила Кила, открывая деревянную бочку, в которой хранилось зерно, – но сейчас их нет.

– Я тебе помогу, – ответила Хизи, взяла горсть зерна и стала разбрасывать по земле, подражая Киле. Рыжие и золотистые птицы сбежались изо всех углов огороженного двора и окружили двух женщин, кудахтая у их ног, словно придворные, которые когда-то окружали отца Хизи. Хизи улыбнулась этой мысли, потом задумалась о том, что сталось с императорским двором, с дворцом. Теперь, когда бог-Река мертв, уцелел ли Нол? Правит ли им все еще ее отец? Против воли Хизи снова затосковала по городу, в котором родилась, и, к своему удивлению, ощутила смутное беспокойство за отца, мать, сестер. Хотя она почти не знала их, теперь Хизи чувствовала: они что-то для нее значат.

– Что тревожит тебя, дитя? – спросила Кила.

– Я думала о своем доме, – объяснила Хизи.

– После того, что рассказывал Перкар, трудно поверить, что тебе его не хватает.

– Мне тоже, – согласилась Хизи, – но я беспокоюсь о своей семье. Больше всего мне хотелось бы знать, как живет Квэй.

– Это та женщина, что вырастила тебя?

– Да.

Кила несколько секунд молчала, далеко кидая зерно – тем птицам, что были слишком слабы, чтобы пробиться в первые ряды.

– Ты вернешься на родину? Хизи пожала плечами:

– Не знаю. Я все еще не решила, что мне делать. Кила откровенно посмотрела ей в глаза:

– Надеюсь, ты не надумаешь возвращаться. Лучше оставайся здесь. У меня никогда не было дочери… – Ее взгляд затуманился. – Я хочу сказать, все они умирали в младенчестве. Теперь, когда ты живешь с нами, мне кажется, что у меня появилась дочь.

Хизи улыбнулась. Кила была к ней добра, и самой ей тоже нравилась немолодая женщина, но Хизи вспомнила Братца Коня, предложившего ей то же самое после ее бегства из Нола. «Ты можешь стать менгской женщиной», – сказал он ей тогда. И все-таки, несмотря на лучшие намерения старика, из этого ничего не вышло. С соплеменниками Перкара Хизи жила дольше, чем среди менгов, – скоро уже будет шестнадцать месяцев, – но все равно сомневалась в том, что дамакута может стать ей домом. Вот Тзэму действительно здесь лучше: пасти коров и ставить изгороди ему удавалось, не то что охотиться верхом, как менгу. Великан был рад тяжелой работе под открытым небом. Да, Тзэм вполне может найти свое счастье среди скотоводов. Но чем больше проходило времени, тем чаще Хизи задумывалась о том, какое дело найдется здесь для нее – и найдется ли вообще.

Кила вздохнула:

– Но ведь даже если ты и останешься, ты скоро выйдешь замуж. У нас уже двое просили тебя в жены.