Столько книг. Стопками по десять коробок. Коробки со штампом «Книги». Со штампом «Десять «Самостоятельных Читателей». Стопки выше окон. Коробки такие большие, что управляешься с трудом. Когда вскрываешь их, оттуда пахнет свежей бумагой, книжными страницами и переплетом. И тебя захлестывают воспоминания о школе.

Ему нравилось ходить с планшетом – вполне приличный способ зарабатывать на жизнь. Нет ни безумного лязга машин. Ни грязи и мазута. Только пыль, которую поднимали трое или четверо парней, бегущие к лифтам. Они с грохотом неслись по старому деревянному полу – кто первый спустится вниз. И золотистая пыль повисала среди книг.

Ли сидел в столовой Рут Пэйн и недоумевал – куда подевались женщины. Затем Марина и Рут вошли с тортом и пропели:

– С днем рождения!

Ли опешил. Вскрикнул и рассмеялся. Двадцать четыре года.

В эту пятницу он остался на ночь, и следующим вечером сел на полу смотреть по телевизору кинопрограмму. Марина свернулась рядом, положив голову ему на колени.

Первым показывали «Садденли». [20]Фрэнк Синатра играл бывшего фронтовика, который приезжает в маленький город и поселяется в доме, откуда просматривается железнодорожная станция. Он здесь для того, чтобы убить президента. Ли почувствовал, как все вокруг замерло. Возникло жутковатое ощущение, что за его реакцией наблюдают. Президент должен прибыть поездом в тот же день. Он едет рыбачить в горы. По маркам автомобилей и прическам Ли определил, что фильм снят в пятидесятых. То есть президент – Эйзенхауэр, хотя имени не называлось. Он чувствовал, что события, происходящие на экране, связаны с ним. Будто через паутину сигналов и телевизионных антенн, через все информационное поле подаются тайные команды. Марина спала. Их послание проходит сквозь ночь и попадает в поры его кожи. Фрэнк Синатра устанавливает на окне мощную винтовку и ждет поезда. Ли знал, что ему ничего не удастся. Это же кино. Сделают так, что все раскроется и он погибнет.

Вторым фильмом программы шел «Мы были чужими». [21]Джон Гарфилд – американский революционер на Кубе в тридцатые годы. Он замышляет убить диктатора и развалить все правительство. Ли знал, что речь идет о периоде «железного правления» Мачадо, которого называли «президентом тысячи убийств». На улице темно. В доме тоже темно, лишь мерцает экран. Старая поцарапанная пленка рассказывает о его мечте. Пик негодования, полнота власти – его ночная фантазия. Джон Гарфилд и его соратники копают подземный ход через кладбище. Ли казалось, что он смотрит свое собственное кино. Этот фильм пустили специально для него. Не нужно ничего воображать. Все происходит само по себе, в неровном свете, с дрожащим в углу кадра волоском. Джон Гарфилд героически погибает. Он должен был погибнуть. Этим и живет революция.

После фильма Ли остался сидеть у телевизора, где началась крикливая ночная реклама – ведущие, изливая потоки слов, демонстрировали миксеры, чудо-шампуни, а Марина лежала рядом и ровно дышала во сне.

Что-то странное он ощутил не только из-за кино. Все дело в осени. Он родился в октябре. В этом же месяце записался в морскую пехоту. В октябре же прострелил себе руку в Японии. Октябрь и ноябрь – время серьезных решений и важных событий. В октябре он приехал в Россию. В том же месяце пытался покончить с собой. Последний раз виделся с матерью год назад, в октябре. Ракетный кризис случился в октябре. Марина ушла от него и вернулась в прошлом ноябре. В ноябре они с Дюпаром решили застрелить генерала Уокера. Последний раз он видел брата Роберта в ноябре.

Братьев зовут Робертами.

Ли уложил Марину в постель, сел рядом и долго нашептывал всякую чепуху, чтобы она опять уснула. Он ощущал ее умиротворение, женскую страсть и доверие, ощущал ребенка, которого она носила. Пора начинать копить деньги на стиральную машину и автомобиль. У них будет квартира с балконом, наконец-то собственная мебель, современная, красивая и чистая. Избавиться от одиночества можно и стандартным путем.

Хозяйка разрешила ему хранить консервы и молоко в углу холодильника. Где-то полчаса в неделю он сидел вместе с другими жильцами и смотрел телевизор. Никогда с ними не заговаривал и не смотрел на них прямо. Серые фигуры в старых креслах, не более того. Он зарегистрировался под именем О.Х Ли.

Этот доходный дом располагался в районе Оук-Клифф, который Ли хорошо знал. На той стороне улицы стояла заправочная станция «Галф», где они встречались с Дюпаром. Прачечная самообслуживания, которая теперь называлась «У Рено», находилась в нескольких домах отсюда. Он сходил туда, но Бобби там больше не работал. Днем это место оккупировала дюжина женщин с детьми. Дети ели и играли. Автоматы со стуком выбрасывали бутылки «колы».

Комната у него была восемь на двенадцать футов. Кровать, комод с зеркалом, шкаф. Здесь он часами читал «Активиста» и «Рабочего». Как-то вечером снова поехал в центр на 22-м автобусе. Бродил по улицам, заглядывал в бары. Он прошел всю Саут-Акард и оказался перед «Музыкальным баром Джина». Мимо него внутрь проскочили двое мужчин, и он последовал за ними. Остановился у дверей. Народу было много. Вдоль стен стояли грубые деревянные скамьи. Он легко мог бы очистить комнату, установив «автоматический огонь» на штурмовой винтовке «АР-15», которой пользуется охрана президента. Ли хотел постоять, пока его не заметят, и просто понаблюдать, как эти гомики устраивают свои дела.

– Это меня не касается, но… – сказал кто-то. Ли поискал глазами человека, с которым хотелось бы поговорить, кто выслушал бы его. На него мельком бросали взгляды, потом стали смотреть в открытую. Пора было заходить и что-то себе заказывать, или же удалиться за дверь. Он решил, что сейчас пришел только посмотреть. Потом вернется, когда почувствует себя увереннее, не будет таким пугливым и странным. Хайдел означает «помалкивай». Он вышел на свежий воздух и заметил, что вспотел. Вернувшись к себе в комнату, от корки до корки прочитал «Активиста» за прошлую неделю. Читал и между строк. Всегда можно сказать, чего от тебя ждут ради борьбы. Послание таится в тексте.

Через три дня после рождения Рэчел он отправился на собрание в Мемориальный зал. Основной докладчик – Эдвин А. Уокер. Ли стоял у задней стены и наблюдал, как заходят люди. Тайна, которую он носил в себе, делала его недосягаемым. Он – тот самый, кто стрелял и почти не промахнулся. В этом тайна и власть. И он стоит прямо среди них, бёрчистов и «правых», а револьвер 38-го калибра спрятан под курткой на «молнии».

Набралось около тысячи. Уокер стоял на трибуне в своем «стетсоне» и распинался на тему Объединенных наций. Хяопки. ООН – действующий орган мирового коммунистического заговора. Хлопки. Ли потихоньку занял место где-то в средних рядах. Как ничтожны и озлоблены эти люди. Им хочется повалить кого-то на пол и топтать минут пятнадцать. Ну как, полегчало? Уокер теперь разглагольствовал о каком-то «Аппарате Истинного Контроля». Говорил он нескладно, его бессодержательная речь ни к чему не обязывала. По одну сторону от него стояло знамя «Одинокой звезды», [22]по другую – флаг Конфедерации. Ли прошел вперед по залу, пригибаясь, чтобы никому не заслонять вид, и отыскал место рядом со сценой. Уокер – усталый человек. У него лицо актера, загримированного под бессильного старика. Ли представил на рубашке Уокера прямо под сердцем ярко-красное пятно.

На улице люди обступили генерала, стараясь прикоснуться, попасться на глаза. Он медленно двигался к своей машине. Ли протолкался через толпу. Люди лезли в поле зрения Уокера. Взывали к нему, рвались напролом. Ли на мгновение встретился с ним взглядом и улыбнулся, словно говоря: «Спорим, ты не знаешь, кто я». Недосягаемый. Он держал руку под курткой, взявшись за ствол револьвера, – ведь как просто, как удивительно легко сделать так, чтобы твое существование заметили. Ли представил, как толпа раскололась, люди бросаются врассыпную, выкрикивая «нет, нет, нет», а Уокер лежит на мостовой, уже без шляпы. Фотография на первой полосе «Утренних новостей».