В гаражной конторе он читал оружейные журналы. В дверях появлялась голова одного из кофейщиков, и его призывали вернуться. Назад к моторам и вентиляторам, воронкам, дробилкам, конвейерной ленте.
Его паспорт был готов на следующий день после подачи документов.
Дома Ли зашел в свободную комнату, и ему показалось, что некоторые вещи передвинуты. Вряд ли это Марина, он запретил ей входить. Он проверил бумаги, заглянул в шкаф, где хранил оружие. Что-то изменилось, незаметно, неуловимо – так бывает во сне, когда неизвестно откуда знаешь какие-то вещи.
Женщина, похожая на семинолку – с приплюснутой головой, или как они там выглядят, он точно не знал, – вышла из толпы на Французском рынке и почти напугала его, у нее были странные невидящие глаза фанатичной праведницы.
Он оставался единственным членом Новоорлеанского филиала комитета «Справедливость для Кубы». Это не имело значения. Лето исполняло мечту, воздвигало историю. Он чувствовал, что его подталкивают вверх, вперед, нет больше жалкого индивидуума, наступил конец изоляции.
Марина катила коляску и пыталась читать названия улиц, выложенные на тротуаре светло-голубыми плитками.
Отошлет ли он жену с ребенком в Россию, или они вместе уедут на маленькую Кубу, где настоящий социализм, и люди действительно живут в радости?
Вчера она встала в два часа ночи выпить воды и увидела его на крыльце – он сидел в нижнем белье с винтовкой на коленях.
По ночам у него идет кровь из носа. Однажды она видела, как его полчаса трясло.
Она заставляла его переводить журнальные статьи о Кеннеди. Он не возражал, и периодически кое-что добавлял от себя.
На фотографиях у моря, с взъерошенными ветром волосами, президент напоминал ее прежнего ухажера Анатолия, у которого была непокорная грива, и когда они целовались, у Марины кружилась голова.
Иногда Ли не мылся несколько дней подряд. Ходил в одной и той же одежде и не давал ей штопать носки или ставить заплатки на локтях поношенного свитера. Полный переворот. Ли будто бы говорил – посмотрите на меня. Вот как подавляет этот строй.
Марина была полностью уверена, что миссис Кеннеди родит мальчика. Точно, мальчика, говорила она Ли, а вскоре после этого мальчик родится и у них.
Ей было стыдно признаться, что она капризная женщина.
Она была беременна, как и миссис Кеннеди, но врач до сих пор ее не обследовал. Ли. отвел ее в благотворительную больницу, большое серое здание, в которое, казалось, можно войти лишь однажды и больше никогда не выйти. В мраморном холле висели портреты врачей в халатах, врачей на фоне неба, людей, чьи мысли заняты гораздо более важными вещами, чем желчный пузырь и почки. Неприятности начались в регистратуре. Какая-то женщина сообщила Ли, что это больница штата, и люди могут бесплатно лечиться только в том случае, если живут в Луизиане определенное время. Марина здесь слишком недавно.
Повсюду мрамор. Марина ощутила себя беженкой. Ли, почти умоляя, кинулся вслед за доктором по коридору. Затем поймал другого врача, который шел в другую сторону, и с бледным перекошенным лицом принялся упрашивать и доказывать одновременно. Врачи отворачивались.
Ли метался по холлу, заговаривал с ничего не подозревающими посетителями, рассказывал им, что случилось. Это просто еще один бизнес. Они наживаются на боли и страданиях. Никто не знал, что ему ответить, и в конце концов он принялся молча шагать взад-вперед, чтобы гнев улегся.
Марина не пыталась смягчить этот гнев, в глубине души она считала, что Ли прав.
Она прошла с коляской несколько магазинов с большими вывесками. Прачечная. Химчистка за час. Чем дальше на северо-восток, тем меньше людей попадалось.
Интересно, многим ли женщинам снится президент, подумала она. Каково это – знать, что ты являешься объектом вожделения тысяч людей? Будто он летит ночью над землей и проникает в сны и фантазии, в акт любви между супругами. С экранов телевизоров он сходит по ночам в спальни. Нисходит из радио в Маринину постель. Несколько раз поздним вечером она слушала радио в ожидании нескольких слов из доклада или пресс-конференции, записанных днем, ждала голоса президента, поставив приемник на столик у кровати.
У Марины и Ли одинаковые шрамы на руках.
Один вопрос не давал покоя ни днем, ни ночью: заставит ли он ее вернуться в Россию?
– В доме царит мрачный дух, – сказала она ему. – Я не получаю радости.
Он говорил с Джун о маленькой Кубе. Ты любишь маленькую Кубу? Тебе нравится дядя Фидель? На стене висела фотография Кастро, которую он вырезал из советского журнала. Как ты относишься к дяде Фиделю? Ты любишь и защищаешь маленькую Кубу?
Иногда Марина думала о президенте на снимках у моря, когда Ли занимался с ней любовью.
Он все время заставлял ее писать в советское посольство в Вашингтоне. Жалобные письма с просьбами выдать визу, с просьбами оплатить дорогу.
Она, будто слепой котенок, всегда шла к человеку, который ее гладил, пусть даже он жестоко обращался с ней.
Марина вынула Джуни из коляски и пустила походить. Джуни не любила держаться за руку, ходила только сама, радостно и старательно.
А он сидел на крыльце в два часа ночи с винтовкой на коленях.
Они прошли множество тихих улиц. Старые мирные дома, у некоторых чугунные галереи и белые колонны. Ни души вокруг Неподвижный душный день. Марина остановилась на углу и увидела, как примерно в семи кварталах через перекресток едут машины. А рядом никакого движения, и она подумала – вдруг в определенное время суток здесь не разрешается обычная деятельность. Химчистка за час. Они прошли мимо домов с резными входами, где росли магнолии и пальмы с прямыми стволами. Она попыталась взять Джуни за руку. Жара угнетала. Прошли мимо дома с двумя галереями, через окно гостиной были видны фрески. Она снова посадила Джун в коляску, силой впихнула ее туда. Затем направилась примерно в сторону дома, быстро шагая и больше не разглядывая красивые старые мирные дома.
«Где же все люди?» – старательно подумала Марина по-английски.
Бейтман рассказал о группе под названием «Директорат кубинских студентов». Она собиралась в магазине одежды через несколько домов от бара «Гавана». Конфиденциальный источник С-172 однажды зашел туда и побеседовал с парнем по имени Карлос, лет тридцати, с блестящими волосами и в темных очках.
Он взял свой старый устав морской пехоты, чтобы как-то дать понять, кто он и что умеет. Через минуту они уже говорили о мостах, подрыве мостов, закладывании пороховых зарядов, приготовлении самодельной взрывчатки, самодельном оружии.
Но Карлос, видимо, не слишком стремился рассказать ему, как вступить в антикастровскую группу. Не хотел отзываться на стремление Ли вступить в организацию, не принял даже денежный взнос. Опасался посторонних. Так прямо и сказал. Сейчас время осторожности.
Тем не менее они приятно побеседовали. Ли оставил свой устав в качестве жеста доброй воли и обещал вернуться. В дверях они обменялись рукопожатием.
И что же? Спустя четыре дня Ли стоял на Канал-стрит со своим плакатом «Viva Fidel» и раздавал листовки в защиту Кастро. Мимо проходил Карлос с двумя своими друзьями. Ли заметил, как тот внимательно пригляделся, вспоминая.
Карлос подошел к нему с угрожающим видом, снимая очки. Ли скрестил руки на груди и улыбнулся. Он не хотел драться с Карлосом. Тот ему нравился. У Карлоса была эта латиноамериканская черта – он умел сразу понравиться.
– В общем, Карлос, если хочешь меня ударить – бей.
Он стоял, скрестив руки и мило улыбаясь. Собралась небольшая толпа и оттеснила Ли ко входу в «Уолгрин». Один из друзей Карлоса вырвал несколько листовок из кулака Ли и подбросил в воздух. Из-за этого на обочине случилась потасовка. Подъехала полицейская машина, затем вторая, и вскоре все они шли по песчаной парковке первого отделения полицейского участка на Норт-Рампарт.