Она спросила, будет ли он теперь учить ее английскому.

Он заказал у «Сипорт Трейдерс» револьвер 38-го калибра с укороченным стволом, марки «смит-вессон», известный как двухдюймовый «коммандо». В бланке заказа написал имя «А.Дж. Хайдел» и указал адрес – ящик 2915, Даллас, Техас.

На следующий день он пошел на курсы машинописи. Это было его первое занятие. Он сел в последнем ряду, ни с кем не разговаривал, изучал клавиатуру своей машинки. Китайская грамота. Он вставил лист бумаги, положил пальцы на клавиши, пытаясь понять, почему буквы расположены именно так. Олицетворение его позора. Девять долларов за курсы. Джордж сказал, если он научится печатать, однажды получит хорошую работу.

Шел самый конец января 1963 года.

Он стоял в темной комнате с другим стажером, Дэйлом Фицке, калекой. У Дэйла один каблук был выше другого. Передвигался он, ритмично покачиваясь, лицо у него было мягкое и чистое, такое гладкое, что он казался двенадцатилетним.

Они стояли плечом к плечу у проявочных кювет. Люди входили и выходили, протискиваясь за их спинами. В тусклом красном свете комната казалась радиоактивной.

– Что ты за человек? – спросил Дэйл. – Я вот в семье что-то вроде отщепенца. Они наконец перестали ждать чего-то великого.

– А чего они ждут?

– Они затаили дыхание, в сексуальном смысле. Что тебе больше всего нравится в темных комнатах? Такой была комната у меня, когда я в детстве болел. Детские болезни – это лучшие времена. У меня всегда была высоченная температура. А как тебе в этой компании?

– Мне здесь нравится. Интересная работа, по сравнению с некоторыми.

– Просто у меня такое чувство, что всякие разные задания – не единственное, что происходит здесь. Вот например. Хочешь услышать пример?

– Какой? – спросил Ли.

– Мне говорят, что нельзя подходить к рабочим столам наборщиков. Запрещено. Не подглядывать.

– Можно и подглядеть. Никто ничего не скажет. Я все время смотрю.

– Я тоже, – ответил Дэйл, голос его сорвался. – Я скажу тебе, что видел, если ты скажешь.

– У них списки названий для военно-картографической службы.

– Каких названий?

– Местности.

– Это я тоже видел. Они набирают эти названия на трехдюймовых полосках бумаги.

– Некоторые написаны кириллицей. По-русски, насколько я знаю. Для карт советских мишеней.

Они говорили шепотом.

– Знаешь, что я слышал? – сказал Дэйл. – Только обещай никому не говорить. Эти карты сделаны по фотографиям. Эти фотографии засекречены. Их снимает «У-2».

Красный свет стал зловещим неоновым румянцем.

– Здорово, что я это знаю, да? Люблю поговорить с кем-нибудь об интересных вещах. Ну, там, ты расскажешь мне, я – тебе. «У-2». Когда я услышал обо всем этом деле, при Эйзенхауэре еще, то подумал, что говорят «ты тоже», как будто «я тоже» тоже есть. [13]

Была суббота, им платили в полтора раза больше. Ли всегда старался записываться на субботу, потому что знал – с этой работой можно попрощаться с той минуты, как Марион Коллингз замолвит за него слово.

– Тебе тут люди нравятся? – спросил Дэйл. – Я видел, как ты читал русский журнал. Так вот, скажу тебе пару слов. Эти люди хорошо к тебе относятся до поры до времени. Не то чтобы важно, что ты там читаешь. Помнишь, как в детстве лежал под одеялом, потел? Жар – это тайна. Как падение в дыру, куда никому больше не добраться, зато там нет страха и боли, потому что ты не чувствуешь себя собой. Люблю валяться в поту.

– Мне делали операцию на ухе, когда я был маленьким. До сих пор помню, что мне снилось под наркозом.

– А мне четыре раза делали операцию! Я обожал отключаться!

Дэйл жестикулировал в красном сиянии, жидкость капала с рук в кювету.

– Что у тебя в голове, Ли? Однажды моя мать сказала обо мне: «Он никогда не станет умным, Том». Том – это мой брат. Я говорил это за ужином сотню тысяч раз.

Загадочный «У-2». Он преследовал Ли от Японии до России, теперь и здесь, в Далласе. Вспомнилось его приземление, как легко он опускался, почти как перышко, подчиняясь ветру, носимый ветром. Так показалось. И голос пилота доносился обрывками, через треск и шипение дырявого динамика. Иногда на грани зыбкого сна он слышал этот голос.

– Я буду слушать, и ты будешь слушать, – сказал Дэйл Фицке. – Потом встретимся здесь и поговорим еще.

Курсы машинописи проводились в Крозье, том же колледже, где Дюпар учился черчению. Они встречались в пустом классе, когда удавалось выбрать время. Говорили о стратегии и философии, поджидая, когда по почте пришлют револьвер.

– Ты думаешь, этот Уокер поселился в Далласе случайно? – произнес Бобби. – Черта с два, парень. Он здесь потому, что злоба и ненависть тоже здесь. Он придумал этот город.

– Читал газету? Он уезжает, у него выступления в двадцати девяти городах. До апреля не вернется.

– Что у него? Лекция «Убей ниггера»?

– Операция «Полночная прогулка». Угроза коммунизма здесь и за рубежом. Все будет только о Кубе. Он любит говорить о Кубе. Если придется ждать до апреля, то пусть хотя бы не зря. Давай отловим его семнадцатого. Вторая годовщина залива Свиней.

– Кто стреляет?

– Я, – ответил Освальд.

– Ты так уверен?

– Я буду стрелять.

– Надо посмотреть, нет ли занятий семнадцатого.

– То есть?

– Не знаю, захочу ли я пропускать урок.

– Мне нужен помощник, Бобби. Это же не просто взять и стрельнуть. Дом так расположен. И там переулок. Может, нам понадобится машина.

– Машину я могу достать. В любой момент могу попросить. Насчет надежного хода не поручусь. Короче, мы уложим его. Этот человек должен отведать крови.

– В русском языке есть выражение, которым называют убийство с пролитием крови. «Мокрые дела». Как убили Троцкого ледорубом.

– Так мы с ним и поступим, – сказал Бобби.

Они переехали на Нили-стрит, в другую меблированную квартиру неподалеку. Две комнаты в каркасном доме с бетонным крыльцом и балконом с покосившимися столбиками. Можно было выставлять наружу цветочные горшки и притворяться, будто они в Минске. Имелась маленькая дополнительная каморка размером со встроенный шкаф, где Ли мог работать над своими заметками, хранить почту и другие бумаги.

Пожитки они перевозили в Джуниной коляске. Пришлось сделать пять или шесть ходок. Посуда, детские вещи, письма из России. Последний раз Ли ходил один, надев на себя большую часть одежды, чтобы больше не таскаться.

В каморку можно было войти из гостиной или по лестнице снаружи. Обе двери запирались изнутри. Похоже на герметичный отсек, с одной стороны часть квартиры, с другой – нет. Он нарек ее кабинетом. Втиснул туда столик, стул и принялся работать над своими записями, готовясь к убийству генерала.

Он начал фотографировать дом Уокера. У него был ящичный фотоаппарат, который он брал с собой в бумажном пакете на автобус туда и обратно. Он снимал решетчатую ограду за домом, переулок, тянувшийся от парковки у мормонской церкви до Эвондэйл-стрит. Сделал несколько снимков рельсов, где можно спрятать револьвер, если понадобится.

Есть целый мир внутри мира.

Он подробно записал расположение окон в задней части дома. Изучил карты Далласа. Сделал последние штрихи в поддельных документах, над которыми долго работал. Когда на почту пришел револьвер Хайдела, у него было удостоверение личности Хайдела, чтобы забрать посылку. Документы он напечатал на своей машинке на курсах.

Хорошо, что Дюпар прикрывает тылы. Втоптанный в грязь Дюпар – движущая сила истории, плотная прибрежная полоса на пути крайне правой волны.

Он снова подписался «Хайдел», когда 12 марта отсылал бланк на сумму 21 доллар 45 центов в «Спорттовары Кляйна», в Чикаго: он заказал 6,5-мм итальянскую боевую винтовку, «маннлихер-каркано», с четырехкратным оптическим прицелом.

На безлюдные улицы падал дождь.