– На самом деле могло быть и хуже, – сказал Парментер. – По крайней мере, тебя еще не выкинули.

– Я бы хотел выйти окончательно, раз и навсегда.

– И чем бы занялся?

– Основал бы собственную фирму. Консультировал.

– По каким вопросам? Тайных вторжений?

– Это только одна из проблем. Я в некотором роде – подпорченный продукт. Другая в том, что у меня до обидного не развит нюх на деловые предприятия. Я умею преподавать. В досье ЦРУ хранятся данные о моей душе до грехопадения. На них взглянули и отправили меня сюда.

– Тебя оставили на должности. В этом все дело. Они смотрят гораздо глубже, чем ты думаешь.

– Мне хотелось бы совсем уйти. А так я до сих пор на них работаю, даже если все это – дурацкая шутка.

– Они вернут тебя, Уин.

– А хочу ли я, чтобы меня вернули? У меня неприятное двойственное отношение ко всему этому. С одной стороны, я их презираю, с другой – жажду их любви и понимания.

Знание опасно, неведение холят и лелеют. Во многих случаях ДЦР, Директор Центрального Разведывательного, не должен знать о важных вещах. Чем меньше он знает, тем решительнее действует. Будь он в курсе, чем занимается «Ведущая Четверка» – или хотя бы о чем говорит, что бормочет во сне, – он не смог бы искренне говорить правду на расследованиях, на слушаниях или в беседах с Президентом в Овальном кабинете. Объединенный комитет начальников штабов не должен ничего знать. Оперативные ужасы не для их ушей. Детали искажают картину. Министров следует оградить от знания. Им проще жить, ничего не зная или узнавая слишком поздно. Заместителей министров интересуют течения и тенденции. Они сами ожидают, что их введут в заблуждение. Рассчитывают на это. Министру юстиции не следует знать деликатных подробностей. Главное – результаты. Каждый уровень Комитета был предназначен для того, чтобы защищать уровень выше. В разговорах имелись свои тонкости. Требовался особый опыт и проницательность, чтобы разгадать подлинное значение некоторых туманных реплик. В ход шли паузы и ничего не выражающие взгляды. Блистательные головоломки перемещались вверх и вниз по инстанциям, чтобы их обдумали, разгадали или оставили без внимания. Иначе и быть не могло, соглашался про себя Уин. Люди его уровня плодили секреты, подрагивающие, будто яйца рептилий. Планировали отравить сигары Кастро. Изобретали сигары с микровзрывчаткой. Разрабатывали ядовитую ручку. Тайно связывались с представителями организованной преступности, чтобы направить в Гавану убийц, отравителей, снайперов, диверсантов. Испытывали ботулин на обезьянах. У Фиделя начнутся судороги, рвота и приступы кашля, как и у хвостатых приматов, и он умрет в муках. Вы когда-нибудь видели, как обезьяна заходится в кашле? Жуткое зрелище. Они собирались высеять споры грибка в его акваланг. Обдумывали вариант с ракушкой, которая взорвется, когда он пойдет купаться.

Члены комитета сообщали наверх лишь общие сведения. Конечной целью их предохранительных инстинктов, разумеется, был Президент. Все они знали, что Дж. Ф.К. ждет не дождется, когда Кастро окажется на столе в морге, но им не разрешалось доводить до сведения Президента, что они поставили своей задачей воплотить в жизнь его греховные помыслы. Белый дом должен оставаться вершиной неведения. Как будто безгрешный лидер возвещает некую древнюю истину, а остальные, в силу своей миссии в этом сложном мире, вынуждены восхищаться ею лишь теоретически.

Но вокруг планов вторжения на остров собирались еще более глубокие тени, неизвестные и мрачные молчаливые фигуры. Президент, конечно же, догадывался об этом: знал в общих чертах, имел представление о том, что должно получиться на выходе. Но система по-прежнему функционировала как муза-хранительница. Пусть он видит все в смягченных тонах. Оградите его от ответственности. Секреты плетут свои собственные сети, думал Уин. Система увековечит себя в этих загадочных и заумных хитросплетениях, двусмысленностях и терпеливых головоломках, на всех уровнях бредовой мысли, по крайней мере, до тех пор, пока их люди не высадятся на берег.

После залива Свиней все изменилось. Уин провел весну 1961 года в разъездах между Майами, Вашингтоном и Гватемалой, заметая следы операции, напиваясь с начальниками баз и советниками, стараясь объяснить ссыльным лидерам, что именно пошло не так. Это была развязка сюжета, первые недели краха, который он, казалось, решил растянуть с риском для собственного благополучия, как будто хотел возместить ущерб от полумер, приведших к поражению. Вместо старого комитета возник новый, устроенный не так хитро, как прежний, хотя многие из бывших участников снова заняли стулья в комнате, обшитой панелями, и это никого особо не удивило. Смерть Фиделя Кастро опять стала темой светских бесед. Но «Выделенная ИП» и «Ведущая четверка» не принимали в этом участия. Группы расформировали, их членов не стали называть провалившимися заговорщиками и оперативниками: их провозгласили «американцами из вооруженного отряда вторжения, которые лично приняли непосредственное участие в судьбе изгнанников». Устранить следовало именно тех, кто свято верил в правое дело. Связь со ссыльными лидерами, работа по набору и тренировке штурмового отряда привела к тому, что эти люди стали слишком остро реагировать на политические перемены, оказались светочувствительны и непредсказуемы. Все это, конечно, вслух не произносилось. Группы просто растворились в воздухе, а их участникам дали различные задания, не имеющие отношения к кастровской Кубе – залитому лунным светом идефиксу посреди изумрудного моря.

Что интересно, некоторые из этих людей продолжали встречаться.

– Он нас найдет?

– Сдается мне, он уже здесь, – ответил Уин.

– У меня самолет в пять двадцать пять.

– Он нас найдет.

Они сидели в буфете аптеки «Шрейдерс» на площади перед зданием суда. Уин помешивал кофе, размышлял, просто сидел, снова помешивал. Ларри наклонялся то так, то эдак, чтобы получше разглядеть Дентонский окружной суд – здание из известняка, бодрую смесь архитектурных стилей: башенки, фронтоны, мраморные колонны, остроконечные купола, балюстрады, флигеля в духе Второй Империи.

– Смотрю на эти вычурные старые дома у шумных городских площадей, и кажется мне, будто в них полно оптимизма, а я его ценю. Взгляни, какой внушительный. Представь себе: на рубеже веков человек приезжает в городок на юго-западе и видит подобное здание. Воплощение стабильности и гражданской гордости. Оптимистичная архитектура. Ожидает от будущего такой же осмысленности, что и в прошлом.

Уин промолчал.

– Я имею в виду прошлое Америки, каким мы наивно представляем его себе, – сказал Ларри, – единственный род невинности, который я одобряю.

Официальной темой разговора была Куба. Они уже несколько раз встречались в квартире в Корал-Гейблз, где ранее Парментер инструктировал кубинских летчиков, направлявшихся в Никарагуа. Говорили о необходимости сохранить связи в эмигрантском сообществе, об организации собственной сети в правительстве Кастро. Они – это пять человек, которые не могли оставить мысли о Кубе. Но при этом их группировка была незаконной. Поэтому на встречах они обсуждали сами встречи. Все обращалось вовнутрь. Сейчас у них имелся лишь один важный секрет: само существование группы.

– Еще минуту.

Они прошли под навесом в темное длинное помещение магазина скобяных товаров, заведение забытой и небезукоризненной красоты, где на витринах были выложены орудия времен первых поселенцев и старинные весы; Уин часто приходил сюда побродить между рядами, словно турист посреди печально раскинувшихся руин по грудь высотой. Приходилось напоминать себе, что это всего лишь инструменты. Он купил скребок для краски, и когда вернулись к взятой напрокат машине Ларри, припаркованной сбоку от площади, на переднем пассажирском сиденье увидели широкоплечего человека в яркой спортивной рубашке. Ти-Джей Мэкки. Слишком нарочитый ковбой, на вкус Уина, однако самый сведущий в «Ведущей Четверке»: боевой офицер-ветеран, он обучал изгнанников обращаться со штурмовым оружием и отвечал за первые этапы высадки.