Уин в одиночестве сидел на крыльце. На плетеном столике стоял стакан с лимонадом. В кадках, оконных ящиках и горшках на ступенях зеленели растения. Вдоль кирпичной дорожки росла декоративная травка. Он ждал Мэри Фрэнсис.
Из всех городов, где можно совершить покушение, выбор со всей очевидностью падал на Майами. Сотни эмигрантских группировок жили здесь, устраивали заговоры и пререкались, ждали новой возможности – movimientos, juntas, uniones. Уин представил, как весть разлетится по району, по старинным притонам эмигрантов, отелю «Ла Модерне», кабинетам руководства «Френте». Майами отзовется с энтузиазмом. Это город незаживших ран, взрывной политической ситуации и бурных чувств. Именно эта взрывоопасность, этот кубинский свет и жар убеждали Уина сохранить план в тайне от лидеров антикастровской оппозиции.
Кеннеди посетил Майами четыре месяца назад, чтобы принять флаг бригады от людей, переживших вторжение, – многих только что выкупили из кубинских тюрем. Эта эмоциональная чистка была необходима. Поражение теперь признали официально, сорок тысяч человек почтили память павших на футбольном стадионе, все ранее запрещенные материалы реконвертированными волнами транслировались в «Телевижнлэнд», где Эверетт их просматривал. Он с уважением отнесся к поездке президента в Майами. Его удивило и тронуло, когда жена президента заговорила с членами отряда по-испански. Но церемония не оживила общего дела, истовой преданности свободной Гаване. Сейчас он воспринимал произошедшее как обычную рекламную акцию, блестящие картинки, наложенные на каждое действие правительства.
Подъехала машина, и он сошел вниз по ступеням, чтобы помочь Мэри Фрэнсис занести в дом продукты. Подхватил тяжелые сумки. Подул восточный ветер, воздух вдруг наполнился предчувствием дождя. Он увидел себя со стороны: простой человек занимается повседневными делами на тихой улочке и не боится, что за ним следят.
Уин стоял в кладовке, жена передавала ему покупки. Лампочка перегорела, он складывал все на полки в полумраке. Слабый запах плесени, прохлада маленькой комнаты, знакомые надписи на банках и ящиках – он ощутил себя престарелым усталым ребенком, человеком, которому позволили пережить заново самые простые и значимые минуты, те, что оставляют зарубки на сердце – не память о конкретной боли, но лишь метки самого времени, несущего тяжесть утрат. Он постарался запомнить, что лампочка перегорела, и нужно заменить ее. Слушал, как сотрясается небо, вспоминал грозы своего детства – тогда он жил в деревне, мальчик, старавшийся не показывать, что он умнее старших братьев, – и наблюдал, как меняется освещение, а пейзаж становится суровым и торжественным. Все разбегалось в панике. Страх из воздуха проникал в предметы и детские души. Так надвигаются эти дымчатые грозы. Он обычно прятался в кладовку и считал до пятидесяти – тогда гром прекращался.
– Мне нужно забрать Сюзанну.
– Я здесь все доделаю, – сказал он.
– У тебя сегодня нет занятий?
– Отменили.
– Я хочу зайти в «Пенни», кое-что купить.
– Нам всем нужно в «Пенни».
– Да нет, просто пару вещей, которые я и так собиралась покупать. Мы ненадолго.
– «Пенни» – наш общий дом.
– Лампочки лежат на задней лестнице.
– Она читает мои мысли. Она все помнит за меня.
– Я ненадолго, – сказала она.
Парментер предупредит заранее, если Дж. Ф.К. вознамерится вернуться в Майами. Рано или поздно президент выберется из норы со свитой сопровождающих, охранников, подхалимов и репортеров в город, на улицы, и станет уязвимым. Эверетт хотел подождать с Майами год. Там смысл покушения будет наиболее ясным, станет очевидно, что это долгосрочный проект, с навесной траекторией, телескопический, и никакой бессмысленной людской неразберихи, которую создал бы маньяк, выскочивший из толпы с фамильным пистолетом.
Он проводил Мэри Фрэнсис до двери.
План можно будет счесть удачным, только если при вскрытии глубинных слоев выявятся замыслы ЦРУ, – в некоторых случаях его собственные замыслы, – связанные с убийством Фиделя Кастро. Этот маленький сюрприз он приберегал под конец. Его личный вклад для сведущих. Пусть увидят, что происходит в залах заседаний и угловых кабинетах. Карманный мусор, имущество снайпера, обходные пути и темные переулки должны дать следователям понять, что Кеннеди хотел смерти Кастро, что планы были разработаны и одобрены на высшем уровне, запущены в действие, и что Фидель или его верховные советники решили поквитаться за это. В этом и состоял основной подтекст и нравственный урок плана Уина Эверетта.
Двое мужчин, сидевшие за столиком в ресторане «Оксиденталь», внешне походили друг на друга. Оба выше среднего роста, в дорогой одежде, крепкие, атлетически сложенные, оба явно чувствовали себя как дома здесь, на арене клана Кеннеди, в столице, что живет по меркам своего рода мужественности, уверенности, надежды и берет на себя смелость рисковать по максимуму.
Манера речи Лоренса Парментера, который был, вероятно, лет на пять помоложе собеседника, выдавала в нем образованного жителя восточного побережья: он слегка растягивал гласные, как бы с иронией любуясь собой.
Его собеседник, Джордж де Мореншильдт, живший сейчас в Далласе, говорил по-английски с изысканным иностранным акцентом. Он был отнюдь не прочь казаться истинным европейцем. Каковым, в сущности, и являлся. Обаятельный жизнелюб, свободно владевший русским, английским, французским, испанским, может быть, также и того, или на чем говорят у них в Того (Парментер знал, что он побывал там в 1958 году, выдавая себя за филателиста). Ларри нравился этот человек. Они были знакомы не первый год, и он знал, что Управление тщательно допрашивало Джорджа после нескольких его зарубежных поездок. Но хотя их деловые интересы пару раз пересекались, он не мог точно сказать, чем же Джордж занимается.
– Потом в мае я еду на Гаити, – сказал де Мореншильдт.
– Можно один вопрос?
– Спрашивай, конечно. Я еду искать нефть для гаитянцев. Взамен они дают мне плантацию агавы в концессию.
– А агаву им не нужно помогать разыскивать?
– Она вроде бы растет над землей.
Оба сдержали смешок.
– Какие интересные места тебе достаются, Джордж.
И они рассмеялись, вспомнив один и тот же случай. Как-то Парментер зашел в стоматологическую клинику в захолустном городке рядом с воздушной базой ЦРУ на юго-западе Гватемалы, где кубинские летчики и американские инструкторы репетировали действия в заливе Свиней. В убогой приемной сидел не кто иной, как Джорджде Мореншильдт, в рубашке с крокодильчиком и хлопчатобумажных шортах. Также известный как Ежи Сергиуш фон Мореншильдт. По его словам, он совершал пеший поход по Центральной Америке.
– Все это кончилось ужасно, – сказал Джордж, – если, конечно, вообще кончилось.
– Думаю, кончилось.
– Правительство продолжает запугивать Кастро. Это нелепо и бессмысленно. Я скажу больше. Все правительство сгрудилось вокруг тлеющего костра маленькой коммунистической Кубы. Это отчасти шутка, Ларри, и я знаю, по какую сторону кубинской баррикады ты находишься. Разумеется, это твоя работа, и я ее уважаю.
– Это быламоя работа. Сейчас я занимаюсь исключительно поддержкой.
– Хотелось бы верить, что у правительства больше нет видов на Кубу.
– Поверь, Джордж. По итогам ракетного кризиса стало понятно, что на Кубу мы вторгаться не станем. У Кеннеди была возможность избавиться от Кастро, а получилось, что он обеспечил ему работу. Заинтересованности нет ни у кого. Обязательств по этому вопросу абсолютно никаких. Страстная и всецелая преданность делу Кубы сменилась правительством на полную отчужденность и равнодушие, и, черт возьми, за рекордно короткий срок.
– Это болезнь Америки, – мягко улыбнулся Джордж.
Де Мореншильдт по образованию был инженером-нефтяником, но не слишком много времени уделял своей профессии. Он был женат в четвертый раз, насколько знал Ларри, и все его жены происходили из богатых семей. Но эти браки не объясняли открытого сотрудничества с нацистами во время Второй мировой войны, очевидных связей с польской и французской разведками, изгнания из Мексики, явных прокоммунистических симпатий, когда он учился в Техасском университете, советских контактов в Венесуэле, неувязок в официальной биографии, поездок в Западную Африку, Центральную Америку, Югославию и на Кубу.
