— Я прожил около двадцати лет в Африке, сеньор Израэль, и видал кое-какие виды, — заверил его Кейсмент. — К слову сказать, там я встречал многих белых, рассуждавших в точности как вы.

Уолтер Фолк и Генри Филгалд постарались перевести разговор, грозивший принять непредсказуемый характер, на другие, менее острые темы. В ту же ночь, ворочаясь без сна у себя в каюте, Роджер Кейсмент, который за десять дней в Икитосе переговорил со множеством самых разных людей, собрал и записал десятки свидетельств чиновников, судей, офицеров, рестораторов, рыбаков, сводней, бродяг, проституток, бандерш и владельцев баров, сказал себе, что подавляющее большинство белых и метисов Икитоса, и перуанцев, и приезжих, разделяют взгляды Виктора Израэля. Для них амазонские индейцы, собственно говоря, были не люди, а существа какой-то иной, низшей и презренной породы, стоящие значительно ближе к животным, нежели к цивилизованным представителям рода человеческого. А раз так, их можно невозбранно и на законных основаниях эксплуатировать, уводить из родных мест на добычу латекса, истязать, а если сопротивляются — убивать, как бешеных собак. Подобный взгляд на туземцев распространен был столь широко и повсеместно, что, как сказал падре Уррутиа, никого не удивляло, что во всех лоретанских семьях служат люди, когда-то в детстве похищенные и проданные местным жителям за сумму, эквивалентную одному-двум фунтам стерлингов. От этих мыслей у Роджера началась такая одышка, что пришлось открыть рот и глубоко, до самых легких вдохнуть воздуху. Если он увидел и узнал столько, не покидая Икитоса, что же предстоит ему в Путумайо?

Члены комиссии отплыли из Икитоса 14 сентября 1910 года. В переводчики Роджер взял Фредерика Бишопа, одного из тех барбадосцев, с которых снимал показания. Бишоп говорил по-испански и уверял, что знает два самых распространенных индейских наречия — бора и уитото. А „Либераль“, самое крупное из пятнадцати судов, составлявших флотилию „Перувиан Амазон компани“, оказалось во вполне пристойном виде. В маленьких каютах путешественники разместились по двое. Для тех, кто предпочитал ночевать под открытым небом, на носу и на корме были натянуты гамаки. Бишоп очень опасался возвращаться в Путумайо и попросил у Кейсмента письменное уверение в том, что комиссия, во-первых, будет защищать его в экспедиции, а по окончании немедленно отправит в Барбадос.

Путь из Икитоса в Чорреру, столицу огромного края в междуречье Напо и Какета, где действовала компания Хулио Араны, длился восемь дней — знойных, наполненных звоном москитов и томительной скукой однообразных видов и звуков. Пароход прошел вниз по Амазонке, после Икитоса разливавшейся так широко, что терялись из виду берега, пересек границу с Бразилией в Табатинге и продолжил спуск по Явари, пока через Игарапарану не вернулся снова на территорию Перу. На этом отрезке берега приблизились — лианы и ветви высоченных деревьев иногда нависали над самой палубой. Слышно и видно было, как зигзагами снуют между ними и верещат стаи попугаев, как величавые розоватые цапли, балансируя на одной ноге, копошатся на островках, как черепахи выставляют из бурой воды более темные по тону панцири, а иногда показывался и шипастый хребет дремлющего в прибрежном иле каймана, и по нему с корабля тотчас принимались палить из ружей и револьверов.

Большую часть пути Роджер Кейсмент приводил в порядок сделанные в Икитосе записи и обдумывал, что предстоит сделать за те месяцы, которые он проведет во владениях Хулио Араны. Инструкции Министерства иностранных дел недвусмысленно предписывали опрашивать только барбадосцев, поскольку они были подданными Британской империи, и обходить стороной перуанцев и подданных других стран, чтобы не задевать самолюбия правительства Перу. Однако Роджер не собирался соблюдать эти ограничения. Расследование его пойдет вкривь и вкось, если не будут сняты показания с управляющих факториями и их „мальчиков“, а равно и тех испанизированных индейцев, которые следили за работами, обеспечивали охрану и осуществляли наказания — не говоря уж о самих туземцах. Только так и не иначе сумеет он получить исчерпывающее представление о том, как „Перувиан Амазон компани“ в своих отношениях с местными жителями преступала законы Божеские и человеческие.

В Икитосе Пабло Сумаэта предуведомил членов комиссии, что по распоряжению Араны в Путумайо направлен один из руководителей компании, некто сеньор Хуан Тисон, который должен будет принять их, устроить, разместить и создать условия для плодотворной работы. И Роджер, и остальные ни минуты не сомневались, что истинная его цель — спрятать концы в воду, скрыть следы злоупотреблений и представить действительность в сильно отретушированном виде.

В Чорреру прибыли в полдень 22 сентября 1910 года. В этом месте русло реки резко сужалось, появлялись водовороты и водопады, нарушая грохочущей, пенной величественностью плавное однообразие Игарапараны, по берегам которой стояли здания „Перувиан Амазон компани“. Чтобы добраться с пристани до штаб-квартиры, надо было подняться по крутому глинистому склону. Сапоги вязли в рыхлом грунте, и членам комиссии приходилось цепляться за носильщиков-индейцев, тащивших их чемоданы. Роджер, здороваясь с теми, кто вышел на пирс к ним навстречу, не без содрогания заметил, что у каждого третьего или четвертого полуголого туземца, который помогал им вскарабкаться наверх или с любопытством наблюдал за ними с откоса, одновременно отмахиваясь от москитов, на спине, на заду, на ляжках виднелись рубцы — явные следы кнута. Конго, Конго, никуда от него не деться.

Хуан Тисон, рослый, весь в белом человек с аристократическими манерами, оказался очень учтив и владел английским в достаточной степени, чтобы с ним можно было объясниться. На вид ему было под пятьдесят, и по гладко выбритому лицу, аккуратно подстриженным усам, выхоленным рукам и всей повадке сразу чувствовалось, что сельва — не его стихия: гораздо привычней он чувствует себя в конторе, в гостиной, в городской обстановке. Он приветствовал новоприбывших по-английски и по-испански и представил им своего спутника, от одного имени которого Роджера пробила дрожь омерзения: Виктор Маседо, управляющий факторией „Чоррера“. Что ж, по крайней мере, хоть этот не успел удрать. В своих статьях Салданья Рока и Уолтер Харденберг именно его считали самым, пожалуй, кровожадным помощником Араны в Путумайо.

Роджер разглядывал его, пока поднимались. Это был светлокожий чоло неопределенного возраста, коренастый и скорее приземистый, нежели высокий, с явными индейскими чертами лица. Нос у него был приплюснут, очень толстогубый рот приоткрыт, показывая два или три золотых зуба, а на лице застыло суровое выражение человека, видавшего разные виды и знающего, что по чем. По крутому откосу, в отличие от остальных, взбирался легко. Смотрел искоса, словно солнце било ему в глаза, или потому что опасался встретиться с кем-то взглядом. Тисон был безоружен, но у Виктора Маседо на поясе поблескивал револьвер.

На очень просторном пустыре стояли дома на сваях — цементных или из толстых стволов — с галереями на верхних этажах: те, что побольше, — под цинковыми крышами, те, что поменьше, — крытые плетеными пальмовыми листьями. Тисон показывал и давал пояснения: „Здесь у нас конторы… Это склад хранения каучука… Вот в этом доме мы вас поселим“, — но Роджер почти не слушал его. Он рассматривал полуголых или совсем обнаженных мужчин, женщин, болезненных хилых детей, которые отвечали ему безразличным взглядом или отводили глаза — узоры на щеках и на груди, тонкие, как тростинки, ноги, бледная, желтоватая кожа, у иных в рассеченные губы или мочки были вставлены подвески, напомнившие ему обычаи конголезцев. Однако здесь не было негров. Он заметил нескольких мулатов в полотняных штанах и в башмаках — без сомнения, это были надсмотрщики с Барбадоса. Роджер насчитал четверых таких. „Мальчиков“ и „разумников“ он отличал от других сразу — они хоть и были индейцами и ходили босиком, однако стригли волосы, причесывались „по-христиански“, носили рубахи и штаны, а у пояса — дубинки или хлысты.