Но лицо консула оставалось враждебным. Он медленно обмахнулся веером, и во взгляде, кроме ненависти, проступило теперь еще и отвращение.

— Да не как инквизитор, а как праведник, — поправил он и в очередной раз досадливо сморщился. — Или, если угодно, как герой. А я ведь вам уже говорил, помнится, что героев терпеть не могу. Пожалуйста, не обижайтесь, я говорю прямо, как есть. А что касается остального — постарайтесь избавиться от иллюзий. Вам не под силу изменить здешний порядок вещей, мистер Кейсмент. Ни вам, ни падре Уррутиа. А в определенном смысле можно сказать: этим детишкам повезло, что попали в семьи. Было бы в тысячу раз хуже для них расти в сельве, где их заживо бы жрали вши, где они умирали бы от лихорадки или еще какой-нибудь пакости, не дожив до десяти лет. Или надрывались бы на плантациях каучука. Здесь им лучше. Впрочем, предвижу, что мой прагматизм вас шокирует.

Роджер Кейсмент промолчал. Он уже узнал все, что ему было надо. И понял среди прочего, что с этой минуты в лице британского консула обзавелся еще одним врагом, с которым ухо придется держать востро.

— Я прибыл сюда нести дипломатическую службу своей отчизне, — продолжал консул, уставившись на плетеный ковер у себя под ногами. — И, уверяю вас, служу не за страх, а за совесть. Немногочисленных британских подданных я знаю и защищаю и помогаю им, чем могу. Стараюсь по мере сил развивать торговлю между Англией и Перу. Уведомляю правительство о ходе коммерческих операций, о прибытии судов, о пограничных инцидентах. Борьба с работорговлей или злоупотреблениями белых и метисов по отношению к индейцам Амазонии в мои обязанности не входит.

— Простите, если ненароком обидел вас, мистер Стерз. Не будем больше говорить об этом.

Роджер поднялся, пожелал консулу покойной ночи и ушел к себе. Гроза стихла, но дождь еще лил. Примыкавшая к спальне терраса была залита водой. Густо и сильно пахло травой и влажной землей. Ночь была темна, и насекомые жужжали так громко, словно были не в лесу, а здесь, в доме. Недавняя буря пролилась и еще одним дождем — дождем маленьких черных жучков, называемых винчуками. Утром их трупики усеют собой всю террасу, и, если наступить на них, раздастся хруст, как будто орех раздавили, и подошва выпачкается темной кровью. Роджер разделся, натянул пижаму и лег в кровать под москитную сетку.

Он с самого начала вел себя неосмотрительно. Зачем было обижать беднягу консула — неплохого, быть может, человека, который ждет не дождется, когда можно будет выйти в отставку, вернуться в Англию и безвылазно копошиться в своем саду, окружающем купленный в рассрочку коттедж в Саррее. Та же судьба ожидала бы и Роджера, сложись все иначе, и, вероятно, было бы у него теперь меньше хворей в теле и ссадин на душе. Ему припомнилось, как на верхней палубе „Ушаны“, которая шла в Икитос из Табатинги — городка на границе Бразилии и Перу, — он вел жаркие споры с Виктором Израэлем, мальтийским евреем, давно обосновавшимся в Амазонии. Виктор одевался небрежно и вместе с тем так причудливо, что всегда казался ряженым, безупречно говорил по-английски и за партией в покер под излюбленный коньяк увлекательно повествовал о своей бурной жизни, способной послужить сюжетом для плутовского романа. У него было скверное пристрастие стрелять из огромного допотопного пистолета по розоватым чайкам, кружившим над кораблем, — по счастью, попадал он редко. Так шло до тех пор, пока в один прекрасный день Виктор Израэль с чего-то — Роджер теперь уже не помнил с чего — не вздумал оправдывать Хулио Арану. Этот малый, твердил он, вытаскивает Амазонию из первобытной дикости, вводит ее в круг современных стран. Он оправдывал облавы: если бы не они, некому было бы собирать каучук. Ибо главная проблема сельвы — нехватка рабочих рук для сбора драгоценного вещества, которым Творец пожелал одарить этот край и облагодетельствовать перуанцев. И вот эта новоявленная „манна небесная“ пропадает попусту из-за лености и тупости дикарей-индейцев, отказывающихся работать, отчего и приходится тащить их на фактории силой. А для компаний это огромные потери и времени и средств.

— Ну, ладно, — не теряя спокойствия, прервал его Кейсмент, — это ваш взгляд на вещи. Есть и другой.

Виктор Израэль был долговяз и тощ, с белоснежными прядями в черных прямых волосах, спускавшихся до плеч. На крупном костистом лице, покрытом щетиной, горели, придавая ему известное сходство с Мефистофелем, небольшие треугольные глаза — сейчас они уставились на Роджера с недоумением.

— Что вы хотите этим сказать?

— Те, кого вы именуете дикарями, смотрят на это иначе, — произнес Роджер самым обыденным тоном, как будто речь шла о погоде или москитах. — Попробуйте стать на их место. Вот они живут в своих деревнях — тех самых, где жили годы и столетия назад. И вдруг являются сколько-то белых и метисов с карабинами и револьверами и требуют бросить свои дома, землю, семьи и отправляться за десятки или сотни километров собирать каучук ради блага каких-то чужеземцев, у которых, кроме силы, нет никаких иных доводов. Вот, к примеру, вы, сеньор Виктор, с дорогой душой отправились бы за этим самым латексом?

— Я не дикарь, что разгуливает нагишом, поклоняется водяной змее якумаме и топит в реке новорожденных младенцев, если они на свое несчастье появились на свет с заячьей губой, — отвечал тот, саркастическим смешком подчеркивая свое отвращение. — Как вы можете ставить на одну доску амазонских людоедов и нас — первопроходцев, предпринимателей, коммерсантов, которые трудятся в нечеловеческих условиях и жизни свои кладут, чтобы превратить эти леса в цивилизованный край?

— В таком случае, друг мой, мы с вами по-разному понимаем, что такое „цивилизация“, — сказал Роджер Кейсмент, не теряя добродушно-благожелательного тона, который, судя по всему, особенно бесил Израэля.

За той же партией в покер сидели с ними Уолтер Фолк и Генри Филгалд, а остальные члены комиссии уже улеглись в свои гамаки спать. Ночь была тихая, нежаркая, и в свете полной луны серебристо отблескивали воды Амазонки.

— Любопытно было бы послушать, какой смысл вкладываете в это понятие вы, — сказал Виктор.

Глаза его искрились, и голос подрагивал раздражением столь сильным, что Роджер спросил себя, не схватится ли сейчас его собеседник за пистолет на боку.

— В самом общем виде можно сказать, что это общество, где уважается частная собственность и личная свобода, — произнес он с полнейшим спокойствием, однако зорко и чутко следя за каждым движением Виктора. — Вот, например, британские законы запрещают колонистам захватывать земли коренного населения. И предусматривают тюремное заключение за попытку понудить туземцев к работе в шахтах или на плантациях. Но вы ведь полагаете, что это — не цивилизация? Или я ошибаюсь?

Впалая грудь Виктора Израэля вздымалась и опадала, отчего собирался в складки алый жилет над наглухо застегнутой странной сорочкой с широченными рукавами. Большие пальцы он сунул за подтяжки, треугольные глазки налились кровью. Рот приоткрылся, показывая полоску неровных, желтых от никотина зубов.

— Если исходить из этих критериев, — с издевательской шутливостью отвечал он, — то перуанцам следовало бы до конца времен оставить Амазонию в каменном веке. Чтобы не обижать язычников и не занимать их земли, с которыми те не знают, что делать, по причине своего тупоумия и лени. Упустить сокровища, способные поднять уровень жизни перуанцев, а страну их — сделать передовой и современной. Такую судьбу уготовила Перу Британская империя?

— Амазония в самом деле настоящая сокровищница, — не меняя тона, кивнул Кейсмент. — И совершенно справедливо, что Перу черпает из нее. Но хорошо бы при этом не травить туземцев, как диких зверей, не обрекать на рабский труд, не мучить. А напротив — приобщать их к цивилизации через церкви, больницы, школы.

Виктор Израэль расхохотался, задергавшись всем телом, как пружинная кукла.

— В каком мире вы живете, сеньор консул? — вскричал он, театрально воздев руки с длинными костлявыми пальцами. — Ясно, что вам ни разу в жизни не приходилось видеть каннибала. А знаете, скольких христиан сожрали они здесь? Скольких белых и чоло проткнули своими отравленными копьями и дротиками? Сколько голов отсекли? Мы вернемся к этому разговору, когда у вас будет опыт побогаче нынешнего.