Стамфордхэма, судя по всему, поразила такая же амнезия, что и короля: он не чувствовал за собой никакой вины за гибель Романовых. В июле 1918 г., через три дня после того, как советовал королю не посещать заупокойную службу по своему кузену, Стамфордхэм письменно благодарил Эшера за газетную статью о покойном царе:
«Случалось ли когда-нибудь более жестокое убийство, и проявляла ли когда-либо наша страна такую черствость и такое равнодушие к трагедии подобного масштаба? Что все это значит? Я весьма благодарен королю и королеве за то, что они посетили эту заупокойную службу. У меня пока что нет сведений о том, что П.М. или МИД присылали туда своих представителей. Куда подевались у нас чувство сострадания, чувство признательности, наконец, просто чувство приличия?..
Какие страдания пришлось вынести за этот год бедному, несчастному императору!.. И почему германский император не поставил условием заключения Брест-Литовского мира освобождение царя и его семьи?»
Ответ Эшера пронизан неподдельной иронией:
«Если бы нашей страной правили герцог Веллингтон или лорд Биконсфильд, несчастная семья русского царя в полной безопасности жила бы в Клермонте.
И Вы еще спрашиваете, почему германский император не поставил условием заключения Брест-Литовского мира освобождение царя и его семьи! Смею предположить, что по той же причине, по какой наше собственное правительство не стало добиваться освобождения царя у Милюкова: по причине нравственного бессилия, боязни критики, измышлений, оскорблений».
Стамфордхэм не стал поправлять Эшера, излагавшего явно искаженную версию происшедших событий. Можно предположить, что к тому времени он и сам поверил в этот миф.
Тайна причастности короля к переговорам о судьбе царской семьи тщательно скрывалась. Проявив благородство, Ллойд Джордж не стал оправдываться и рассказывать о том давлении, которое оказывал на правительство личный секретарь короля. Однако в 1934 г., через три года после смерти Стамфордхэма, вдруг стало известно, что Ллойд Джордж пишет «Военные мемуары». По установившейся традиции тогдашнее правительство поручило секретарю кабинета Морису Ханки определить, что именно бывший премьер-министр может процитировать из официальных документов. Ханки рекомендовал вообще удалить главу, посвященную вопросу о местожительстве свергнутого царя. Секретарь Ллойд Джорджа так писал об этом в дневнике:
«Некоторые разделы, как он [Ханки] считает, публиковать было бы преждевременно — например, упоминание об антимонархическом движении, которое в то время активизировалось в Англии. По мнению Ханки, король будет возражать против этого и против публикации соответствующих выдержек из протокола заседаний кабинета».
Критика со стороны Ханки отнюдь не обрадовала Ллойд Джорджа, который жаловался, что «двор стал очень нервным и боязливым». Два месяца спустя он все же передумал, выбросил первоначальную главу и написал новую, не содержавшую ссылок ни на короля, ни на Стамфордхэма. Вот ее ключевой пассаж:
«Нашу страну также охватило беспокойство, указывавшее на то, что широкие круги рабочего класса проявляют враждебное отношение к возможному приезду царя в Великобританию. Тем не менее приглашение не было аннулировано. Вопрос в итоге был решен действиями русского правительства, которое продолжало чинить препятствия отъезду царя».
Это нельзя назвать целиком правдивым рассказом о происшедших событиях, но честь короля была спасена.
В годы войны король и королева вместе со своими подданными разделили тревогу за судьбу собственных детей. Их старший сын Эдуард, которому в августе 1914 г. исполнилось двадцать лет, сразу же поступил на службу в гренадеры и начал проходить подготовку как офицер пехоты. Принц Альберт уже служил корабельным гардемарином на линкоре «Коллингвуд», который входил в состав так называемого флота метрополии, выполнявшего задачи по охране побережья Северного моря. Из остальных трех братьев принц Генрих все еще учился в Итоне, принц Георг — в школе Святого Петра в Броудстэрзе, а принц Джон, страдавший приступами эпилепсии, спокойно, хотя и в полном уединении, жил в Сандрингеме.
Только после упорной борьбы с властями принц Уэльский получил разрешение отправиться на Западный фронт. Противодействие его желаниям исходило не столько от короля, сколько от правительства. «Если бы я был уверен, что Вас всего лишь убьют, — говорил ему Китченер, — то вряд ли считал себя вправе Вас удерживать. Однако я не могу исключать той случайности — которая всегда существует, пока нет установившейся линии фронта, — что Вас захватят в плен». К ноябрю 1914 г. военный министр, однако, смилостивился, и принц отправился во Францию. Но даже тогда его гордости был нанесен удар — ему запретили находиться на передовой вместе со своим полком.
Однако, начав службу в ставке главнокомандующего, находившейся в пятидесяти километрах от линии фронта, он все же ухитрился перевестись в штаб дивизии, который был от нее всего в восьми километрах; и все же, когда начиналась атака, принца тотчас перевозили туда, где не было риска попасть под обстрел. Принц с горечью писал своему отцу: «Мне придется вспоминать войну по тем тыловым городам и весям, где находились штабы генералов, которым я был придан, где проходили званые обеды и т. д.!!!» Король гордился боевым настроением сына, но никогда не выражал желания (да и не имел возможности) что-нибудь изменить. Более сочувственное отношение принц встретил у леди Коук, первой из тех замужних женщин, дружбой с которыми была впоследствии отмечена его жизнь. В марте 1915 г. он говорил ей: «У гренадеров убито 35 офицеров. Разве это не ужасно?.. Но я, конечно, даже близко не был у места боя; меня, как обычно, держали от него подальше!» И хотя принц так и не смог удовлетворить свое желание лично повести солдат в атаку, он все же нашел некоторое утешение, подвергаясь определенной опасности во время службы при штабе лорда Кавана — генерала, командовавшего гвардейской дивизией. Периодически он попадал под обстрел, а однажды, вернувшись вместе с Каваном с передовой, где проводили инспекцию, обнаружил, что водитель его машины убит шрапнелью. Таких вылазок было все же недостаточно для самоутверждения. Принц переживал еще больше, когда вопреки желанию его на шесть недель отправили в Египет: «Я чувствую себя настоящей свиньей, неплохо проводя здесь время, тогда как дивизия сидит на Ипре». Лорд Эдвард Сесил, финансовый советник египетского правительства и сам бывший гренадер, с иронией писал о робком поведении принца, которому тогда уже исполнился двадцать один год, в Каире:
«Это милый пятнадцатилетний мальчик, несколько незрелый для своего возраста. Войти в комнату или выйти из нее он может только боком, у него нервная улыбка мечтателя… Он обожает свой полк и может весь день о нем говорить, но, кроме любви ко всему военному и откровенной ненависти к политикам, а также изящного английского акцента, который чувствуется, когда он говорит по-французски, ничем особенным пока себя не проявил. Думаю, однажды он влюбится и тогда сразу повзрослеет».
По возвращении во Францию принц вновь присоединился к Кавану, ставшему теперь командующим XIV армейским корпусом. Во время Пассендейлского наступления он с болью писал Марион Коук: «Я чрезвычайно обижен тем, что меня держат сзади, хотя на самом деле мне совсем не хочется идти вперед, я боюсь больше всех; но, к несчастью, у меня слишком больная совесть, вот я и чувствую себя последним подлецом!!!»
Такая сумятица чувств нашла отражение в растущем неповиновении отцу. Принц продолжал писать ему почтительные, ласковые письма о войне, которые король с гордостью читал в кругу семьи или показывал министрам и прочим официальным лицам, однако в их отношениях появились такие постоянные раздражители, как приверженность принца к скудной диете и физическим упражнениям, требующим большой нагрузки. Эти привычки он приобрел в Оксфорде, желая отличиться в спорте, и теперь остался верен им, доводя себя до самоистязания, хотя Каван предупредил, что у него в результате не останется сил на боевые действия. Он также оскорбил короля, который придавал большое значение наградам, отказавшись носить на кителе ленточку французского ордена Почетного легиона и выразив недовольство награждением его недавно учрежденным орденом Военного креста. «Ни в малейшей степени не чувствую, что я это заслужил, — писал принц, — так как никогда не был в окопах. Кроме того, здесь очень много храбрых, но все еще не награжденных офицеров, которые должны были получить награды задолго до меня, все время не вылезавшего из кабинета».
