Новый премьер-министр — Бонар Лоу, относившийся к политике с присущей ему педантичностью торговца из Глазго, был возмущен подобными беспорядками. От одного из высших должностных лиц партии он услышал иную версию об условиях сделки между Фаркухаром и покойным лордом Астором: будто бы Астор предоставил ему в полное распоряжение 200 тыс. фунтов. Из этой суммы Фаркухар якобы пожертвовал 40 тыс. на благотворительные акции, в которых был заинтересован король, а остальное поделил между фондами консервативной партии и партии Ллойд Джорджа. Можно только догадываться, почему Астор, который в 1917 г. Стал виконтом всего через пятнадцать месяцев после получения титула баронета, питал к Фаркухару столь исключительное доверие; и почему сам Фаркухар по рекомендации Ллойд Джорджа приобрел два титула подряд. Бонара Лоу в основном беспокоило то, что не удавалось найти никаких следов тех 40 тыс. фунтов, которые якобы предназначались консервативной партии, — тем более что это был не первый пример бухгалтерских «ошибок» Фаркухара. В марте 1923 г. премьер-министр сместил его с поста казначея консервативной партии.

Фаркухар принялся публично себя защищать. «Его положение, — было напечатано в „Таймс“, — всегда являлось сложным и деликатным, поскольку он лично собирал большие суммы, причем значительная часть из них вполне официально предназначалась на нужды коалиции». Хотя его объяснения были недостаточны, сама по себе неспособность Фаркухара отчитаться за деньги, доверенные ему Астором, необязательно должна была его дискредитировать. Ухудшившееся в начале 1920-х гг. здоровье сказалось как на его памяти, так и на деловых способностях. Линкольншир называл его «полуидиотом», Бонар Лоу — «впавшим в детство». Король же отметал любые намеки, которые возникали в отношении Фаркухара. В мае он вместе с королевой обедал на Гросвенор-сквер, а в августе навестил старого друга, как оказалось, в последний раз — всего за две недели до смерти Фаркухара, прожившего на свете семьдесят девять лет.

Завещание Фаркухара оказалось длинным, его наследство — колоссальным; в деньгах 1923 года оно было предварительно оценено в 400 тыс. фунтов. Королю он завещал две солонки, принадлежавшие Людовику XIV, а также любой понравившийся предмет из обстановки в Касл-Райзинге; королеве — комод Людовика XVI и обстановку в Уайт-Лодже. Королеве Александре предназначалась ваза цвета sang de boeuf,[109] а принцессе Виктории — две перепелки из дрезденского фарфора. Память делового партнера семьи Фаркухара, герцога Файфского, который умер еще в 1912 г., была отмечена особым подарком. Вдова герцога, с 1905 г. именовавшаяся цесаревной, была хорошо обеспечена своим богатым супругом, так что ей оставили всего два или три objets d’art.[110] Ее две дочери должны были получить гораздо больше. Принцессе Мод досталось бриллиантовое колье стоимостью 50 тыс. фунтов; в случае ее замужества такая же сумма предназначалась ее мужу. Другая принцесса, вышедшая замуж за Артура Коннаутского, также должна была получить бриллиантовое колье и обстановку дома № 7 на Гросвенор-сквер, а также оставшуюся часть имущества Фаркухара, не распределенного между наследниками.

Не забыты оказались и друзья более низкого ранга. Сорок восемь из них, чьи имена входили в список виднейших аристократов, должны были получить по 200 фунтов, чтобы купить на них себе памятный подарок. Среди них оказались Стамфордхэм и Уиграм, к тому же Уиграм должен был получить еще 3 тыс. фунтов. Фаркухар умер бездетным. Щедрое наследство получили его родственники и слуги.

Проинформированный Уиграмом о свалившемся на них всех богатстве, король поблагодарил помощника личного секретаря за своевременное известие — полученные средства могли покрыть издержки на лечение его жены, недавно заболевшей; однако король сомневался, что наследство Фаркухара действительно составляет 400 тыс. фунтов. Опасения короля оказались обоснованными. Состояние, сделанное на банковских операциях и спекуляциях на фондовой бирже, доходы от филантропической деятельности, проводимой от имени Ллойд Джорджа и консервативной партии (если они и в самом деле не попали в руки законных получателей), великолепно обставленные дома — все это оказалось отягощено большими долгами. Ходили слухи, что Фаркухар, который был поклонником искусства сцены, в трудные времена вкладывал значительные средства в парижские и лондонские театры. Не то из-за спекуляций, не то из-за расточительства реальная стоимость его наследства оказалась равна нулю. Ни один человек, упомянутый в его завещании, не получил ни гроша.

Но даже этим дело не кончилось. На следующий год выяснилось, что к принадлежавшему Файфу имуществу, попечителем которого Фаркухар являлся, он относился так же безответственно, как и к фондам консервативной партии, и что недостача составляет 80 тыс. фунтов. Закон, бесчувственный в такого рода вопросах, потребовал от второго попечителя, то есть от цесаревны, восполнить недостающую сумму. «Она разинула рот от удивления», — писал Линкольншир. Однако 18 июля 1924 г. принцесса частично восполнила недостачу, продав на аукционе Кристи кое-какие фамильные портреты.

Память о Фаркухаре омрачали и другие неприятные вещи. Как уже отмечалось, он не был владельцем Касл-Райзинга, а взял его в аренду у семьи Говардов. Впоследствии аренду взял на себя король, который, желая сохранить за собой только право на охоту, переуступил дом Фаркухару. Когда после его смерти Говард вновь вступил во владение домом, то обнаружил, что картина Крома, которую он не удосужился забрать с собой при отъезде, сменила место и теперь висит гораздо выше. Лишь через несколько лет картину сняли, чтобы почистить. Она оказалась копией.

Мраморные залы. — Семейный круг. — Охота и развлечения.

«Есть доводы в пользу того, чтобы не содержать двор вообще, — писал Беджхот, — и есть доводы в пользу пышного двора, но нет доводов в пользу двора убогого». Король это признавал, как бы ему ни хотелось мирно жить с семьей в деревне. Введенный в военные годы режим экономии не мог измениться в одно мгновение. 11 ноября 1918 г. в Букингемском дворце символически распечатали двери винного погреба. В течение последующих трех или четырех лет постоянное снижение стоимости жизни, дополнительный доход от герцогства Ланкастерского и определенная экономия на хозяйственных расходах позволили королю в основном восстановить довоенное великолепие, прежнее гостеприимство и тот придворный этикет, которых требовала его роль монарха. В отличие от своего отца он не был своего рода импресарио, хотя ситуацию обычно чувствовал. Результат зачастую получался куда более запоминающимся, чем мог предположить король.

Иногда казалось, что в Лондоне снова наступил век Марии Антуанетты; в 1921 г., перед государственным визитом короля и королевы Бельгии, во дворец был вызван учитель танцев, чтобы разучить кадриль с герцогами Нортумберлендским и Аберкорном. Плюмажи и шлейфы, которые Уиграм считал препятствиями на пути прогресса, вновь появились на вечерних дворцовых приемах. Леди более зрелого возраста усиливали воздействие своей красоты с помощью целых созвездий бриллиантов; тем не менее ни одна из них не могла в этом отношении затмить королеву с ее украшенной золотом и серебром восьмифутовой цепочкой. Короля природа одарила менее щедро, однако его подкрепленное мастерством закройщика сдержанное достоинство вполне соответствовало сложившимся представлениям о том величии, какого требует монархия.

Подобные шедевры драматургического искусства время от времени оживлялись некоторыми причудливыми инцидентами и даже проявлениями эгалитаризма. Однажды лорд-гофмейстер так и не смог произнести имя молодой леди, которую следовало представить двору: она так нервничала, что попросту сжевала карточку со своим именем. В другой раз посол Соединенных Штатов дал знать, что не станет подрывать свою репутацию независимого человека, надев предписанные этикетом черные, до колен, панталоны. Принц Уэльский, более терпимый к нравам Нового Света, нежели его отец, вызвался стать посредником. Он и предложил, чтобы посол вышел из своего посольства в брюках поверх панталон; брюки потом можно будет снять в одной из раздевалок дворца, не отказываясь, таким образом, как от республиканских, так и от монархических традиций. Посол, однако, отказался от подобных ухищрений. «Папа будет недоволен, — писала королева, — какая жалость, что столь заслуженный человек оказался таким упрямцем». Другой американский посол также появился на вечернем приеме в брюках, хотя во время пребывания в Виндзоре все же носил там предписанные панталоны. «Мы ведем осторожные расспросы», — отмечал озабоченный Уиграм. Но когда вновь назначенный представитель Советской России запросил Кремль о том, должен ли он надевать в Букингемском дворце панталоны, то получил следующий ответ: «Если будет нужно, наденьте и юбку».