Она началась, как помнит весь мир, с убийства в Сараеве эрцгерцога Франца Фердинанда, наследника австрийского престола, и его морганатической жены. «Ужасное потрясение для милого старого императора», — записал король в дневнике 28 июня 1914 г. За последние годы он дважды принимал у себя австрийскую чету: один раз в Букингемском дворце, и тогда нашел гостей «очаровательными», а потом в Виндзоре, где эрцгерцог подстрелил приличное число королевских фазанов. Гибель друзей вызвала у короля искреннее чувство утраты, и, пренебрегая протоколом, он нанес неофициальный визит сочувствия в австрийское посольство. Тем не менее ни он, ни его министры пока не осознавали тяжелых последствий этой трагедии.

Вена расценила убийство как оскорбление императорской чести и одновременно кульминацию террористической кампании славянских националистов, терпеть которую больше невозможно. «Это равнозначно тому, — писал Г. А. Л. Фишер, — что принц Уэльский был бы убит в Ирландии в момент острейшей политической напряженности». Австрия была полна решимости унизить перед всей Европой своего недружественного соседа Сербию, подстрекателя преступления и покровителя славянских диссидентов. Ультиматум, объявленный Сербии 23 июля 1914 г., был таким тяжелым по условиям, что ни одно уважающее себя государство не смогло бы его принять. Тем не менее Сербия согласилась со всеми его требованиями, кроме одного, особенно вызывающего. Это проявление непокорности и ввергло мир в пучину войны.

Король, и без того глубоко переживавший провал конференции «круглого стола» по ирландскому гомрулю, первую запись в дневнике, посвященную надвигающемуся несчастью, сделал лишь 25 июля. На следующий день он отменил ежегодную поездку на скачки в Гудвуде. 28 июля Австрия объявила войну Сербии, что заставило Россию начать мобилизацию, дабы выступить против Австро-Венгрии. Это, в свою очередь, втянуло в конфликт Германию. «Телеграммы из-за рубежа приходят весь день, — записал король 30 июля. — Мы делаем все, что можем, для сохранения мира и предотвращения общеевропейской войны, но положение кажется весьма безнадежным». В ночь на 1 августа короля разбудил Асквит, чтобы получить согласие на отправку телеграммы за его подписью, призывающей российского императора к сдержанности. Это не помогло. К вечеру Россия и Германия уже находились в состоянии войны. Франция поспешила выступить в защиту своего союзника, что спровоцировало объявление ей войны Германией.

Но даже тогда Великобритания, которую связывали с Францией одни лишь чувства, возможно, могла остаться в стороне. «Следует ли нам ввязываться в войну, один Бог знает, — писал король. — Франция умоляет нас прийти ей на помощь. В данный момент общественное мнение решительно против нашего вступления в войну, но я думаю, что будет невозможно от этого удержаться, поскольку мы не можем позволить раздавить Францию». Инстинкт редко подводил короля. Ко 2 августа настроения в стране изменились, и собравшиеся возле Букингемского дворца поющие толпы радостно приветствовали королевскую семью. На следующий день градус патриотической эйфории поднялся еще выше, когда правительство заявило о своем намерении поддержать бельгийский нейтралитет, гарантированный договором от 1830 г. Фактически это было обещание примкнуть к Франции при угрозе германского вторжения. В этот вечер король и королева под громкие восторженные крики толпы трижды выходили на балкон дворца. «Сейчас все за войну и за то, чтобы помочь нашим друзьям», — с удовлетворением отмечал король.

Запись в его дневнике от 4 августа 1914 г. никак не отражает эмоций того дня:

Мысли короля были в тот вечер обращены к его второму сыну, будущему Георгу VI, который служил корабельным гардемарином на корабле его величества «Коллингвуд». «Молю Бога, чтобы все скоро закончилось, — писал он, — и чтобы он защитил жизнь нашего дорогого Берти».

ВЕЛИКАЯ ВОЙНА[76]

Династия Виндзоров. — Политика строгой экономии. — В войсках. — Все как обычно. — Фишер остается за бортом. — Хейг против Френча. — Ллойд Джордж против Асквита. — В защиту генералов. — Царю Николаю отказано в помощи. — Принцы под огнем. — Победа.

Именно преданность долгу, которая неизменно отличала короля на протяжении четырех нелегких лет мира, помогла ему с достоинством вынести и тяготы войны. Для себя он ничего не просил; все народные восторги доставались министрам, вся слава — военным. Его собственная роль, которая была достаточно незаметной, заключалась в исполнении обязанностей конституционного монарха. Он должен был все знать и вместе с тем избегать ответственности, облегчать работу правительства и в то же время отстаивать те прерогативы, которые в тяжелые годы войны могли быть навеки утрачены.

От него также требовалось призывать нацию к победе и возглавить вооруженные силы, которые вели войну от его имени. Мантию короля Георг V надевал с некоторым смятением — ведь он не был прирожденным лидером, хотя всегда старался делать все, что мог. Приветственные крики у стен Букингемского дворца были обращены скорее к символу, нежели к конкретному человеку. Олицетворяя гордость своего народа, он еще должен был завоевать его любовь. Как и отец, он обладал всеми внешними символами королевской власти: короной и скипетром, мантией и регалиями; но ему недоставало той особой теплоты, благодаря которой королю Эдуарду удавалось покорять сердца подданных. Напрасно Стамфордхэм умолял его проявить на публике ту сердечность, которая так восхищала гостей за его столом. «Мы, моряки, — отвечал король, — никогда не улыбаемся на дежурстве».

Эффект был удручающим. Раймонд Асквит, старший сын премьер-министра, писал из Франции, где служил в гренадерах: «Сегодня утром нас навестил король, такой же унылый и мрачный, как и всегда». Против такой критики король не возражал. Он предпочитал казаться занудой, нежели выглядеть «парнем, который старается привлечь к себе внимание», — высшая степень неодобрения в его лексиконе. Однажды юный принц Уэльский с энтузиазмом назвал один из поступков короля «хорошей пропагандой». Отец сделал ему выговор: «Я занимаюсь тем, что является моим долгом, а не пропагандой».

Несмотря на все эти добровольно наложенные на себя ограничения, король в конце концов завоевал популярность, причем к большому удивлению для себя. Его здравый смысл и добросердечие, до этих пор известные лишь узкому кругу близких людей, теперь стали достоянием публики. Мало кто, кроме горстки министров и других официальных лиц, знал о присущей ему высокой нравственности, в основе которой — убеждение, что человеческие ценности не должны приноситься в жертву патриотической шумихе. В годы войны, как и во время мира, он оставался верен своим принципам.

Стремление короля полюбить даже своих недругов в первую очередь распространялось на Альберта Менсдорфа. После начала военных действий между Британией и Германией тот еще восемь дней оставался на своем посту, вопреки всему надеясь, что конфликт между Австрией и Россией не станет причиной военных действий союзников России — Британии и Франции. В эти беспокойные дни Менсдорф мог рассчитывать на корректное, даже учтивое к себе отношение, но без всяких проявлений сердечности. Однако 9 августа он был приглашен в Букингемский дворец на чай. Чтобы не привлекать внимания журналистов и фотографов, он прошел через боковые ворота и обнаружил своего царственного кузена «в том дружеском и доброжелательном расположении духа, какое только возможно». Позднее он сообщал в Вену: «Король выразил надежду, что состояние войны между Англией и Австро-Венгрией все же не будет объявлено… Он сказал, что Англия вступила в войну ради нейтралитета Бельгии и защиты французских границ, а не из-за Сербии и балканского вопроса».