«Вслед за нашей сегодняшней беседой я хотел бы заметить, что, утверждая предлагаемое назначение лорда Фишера на пост 1-го морского лорда, я делаю это неохотно и с некоторыми опасениями. С готовностью признавая его большие способности и административный талант, я в то же время не могу отделаться от ощущения, что его присутствие во главе Адмиралтейства не придаст флоту должной уверенности, особенно в тот момент, когда мы ввергнуты в величайшую из войн. Искренне надеюсь, что мои опасения окажутся беспочвенными».
Сам Фишер, разумеется, ничего не знал об этом обмене мнениями между Даунинг-стрит и Букингемским дворцом. 26 октября 1914 г. он сказал другу, что намерен провести зиму в Италии, которая в то время еще не примкнула к союзникам: «Не вижу необходимости оставаться в Англии при той враждебности, которую испытывают ко мне король и поддакивающий ему премьер-министр». Через три дня он был призван на службу. Вновь оказавшись в Адмиралтействе, Фишер, очевидно, узнал от Черчилля об отрицательном отношении короля к его назначению и принялся отвечать, что называется, залпом на залп. Он даже возложил на монарха ответственность за гибель судов адмирала Крейдока в Коронеле: «Главную ответственность за это несет нынешний король, который порочит проводимую мною политику перед всеми, кто может его слышать». Заслуги в битве у Фолклендских островов, когда адмирал Стерди сумел в какой-то степени компенсировать потерю эскадры Крейдока, Фишер, правда, предпочел сохранить за собой. Через несколько недель он говорил Черчиллю: «Вчера у меня была очень неприятная встреча с королем. Он ведет себя просто злонамеренно! Он сказал французам, что якобы я говорил, будто к нам должны вторгнуться 150 тыс. германцев! На самом деле я сказал, что если к нам придут даже 150 ООО германцев, то они никогда не вернутся обратно! Больше я этого не вынесу. Меня от него тошнит!» Королю общество Фишера также не доставляло удовольствия — к 1-му морскому лорду он испытывал то чувство, которое Стамфордхэм называл «непреодолимым отвращением».
Однако с течением времени стало казаться, что король, пожалуй, судит о нем слишком строго. Круглосуточно работая в паре, Черчилль и Фишер развивали невиданную энергию; в Адмиралтействе жизнь била ключом. Планируя смелые операции, Черчилль и Фишер направляли на их проведение большие силы. Программа строительства почти 600 новых судов вызвала у Фишера такую восторженную тираду, с которой не могла сравниться даже риторика самого Черчилля: «В памяти людей или в анналах человечества еще не было отмечено случая, чтобы подобная армада — а это настоящая армада — была сконструирована и построена за столь короткое время… Каждый из этих кораблей относится к новому типу, революционному по своей конструкции, и каждый работает на определенную стратегическую идею».
Однако это сильное партнерство продлилось меньше полугода; Адмиралтейство было слишком мало и не могло вместить сразу двух импульсивных и властных лидеров, каждый из которых являлся заложником собственной гордости. Фишер, прежде никогда не обращавший внимания на всякие чувства, тут вдруг проявил чрезвычайную эмоциональность к методам руководства Черчилля. Зачастую мнение Фишера игнорировали, а распоряжения отменяли, причем в таких сугубо профессиональных вопросах, как передвижение судов, — они традиционно входили в компетенцию 1-го морского лорда. Окончательный разрыв с Черчиллем был спровоцирован смелым, но неудачным планом последнего прорваться через Дарданеллы, захватить Константинополь и таким образом ослабить давление, которое оказывала на Россию союзная Германии Турция.
Фишер был против этого плана с самого начала. Главным театром боевых действий на море, считал он, оставалось Северное море. Тем не менее он, пусть с неохотой, был готов согласиться на Дарданелльскую операцию, если бы ее проводили только суда, выделенные из резерва. Однако в апреле 1915 г., после нескольких неудачных попыток подавить турецкие форты обстрелами с моря, британские войска высадились на Галлиполийском полуострове, где и оставались, доблестные, но бессильные, до самой эвакуации, последовавшей в конце того же года. Случилось именно то, чего опасался Фишер: солдат нельзя было бросить на произвол судьбы, но для их защиты требовалась поддержка с моря; переброска же под Константинополь подкрепления означала утрату британского превосходства в Северном море.
В ответ на энергичный протест Фишера Черчилль 11 мая писал:
«Вы полностью ошибаетесь… Судьба огромной армии висит на волоске, она изо всех сил цепляется за скалистый берег; ей противостоит военная мощь Турецкой империи, силами которой руководят немцы. Да весь избыточный британский флот, каждый кусок металла, какой только можно отыскать, должен быть связан с этой армией и ее судьбой до тех пор, пока длится борьба!»
Фишер, который уже приобрел иммунитет к подобным призывам, понимал, что любая уступка, сделанная им военно-морскому министру, повлечет за собой новые требования. Ранним утром 15 мая он написал Черчиллю короткое письмо, сообщив о своей отставке. «Чтобы избежать любых вопросов, я тотчас же уезжаю в Шотландию» — этой фразой Фишер заканчивал свое послание. На самом деле он «лег на дно» в гостинице «Чаринг-Кросс», где его и застала записка возмущенного премьер-министра: «Именем короля приказываю Вам вернуться на свой пост». Отложив отъезд в Шотландию, Фишер, однако, отказался вернуться в Адмиралтейство. Его конфликт с Черчиллем совпал с кризисом в правительстве либералов, точнее, помог его ускорить. Находясь под огнем критики оппозиции, упрекавшей правительство в нехватке бризантных снарядов для Западного фронта, Асквит решил расширить свою администрацию, пригласив в кабинет консерваторов. Фишер считал, что консерваторы не дадут ему уйти в отставку, а, наоборот, поддержат любые его требования. Будучи, как и всякий профессиональный политик, по натуре авантюристом, он поставил Асквиту условия, на которых был согласен вернуться к своим обязанностям. Документ включал, например, такие невообразимые пассажи:
«Чтобы господин Уинстон Черчилль не был членом кабинета и не мог меня всегда обойти; не буду я служить и под руководством господина Бальфура…
Чтобы был создан совершенно новый Совет Адмиралтейства; это касается и морских лордов, и финансового секретаря, который совершенно бесполезен.
Чтобы я нес полную профессиональную ответственность за ведение военных действий на море, имел право единолично определять диспозицию флота и назначать на все должности офицеров любого ранга, а также совершенно беспрепятственно единолично командовать всеми морскими силами…»
Правительство, согласившееся на эти требования, никогда не смогло бы сохранить независимость или хотя бы самоуважение. Немедленно отвергнув условия Фишера, премьер-министр позволил ему без дальнейших споров уйти в отставку.
Асквит вынужден был признать, что опасения короля в отношении Фишера оказались оправданными. Ультиматум Фишера, сказал он королю, «свидетельствует о помрачении ума». Даже спустя годы король начинал краснеть от гнева, вспоминая о безответственном поведении Фишера в тот момент, когда германский флот, как казалось, мог захватить господство на море.
«Если бы я был в Лондоне в тот момент, когда его нашли, — говорил король, — то обязательно сказал бы ему, что его надо повесить на рее за дезертирство перед лицом неприятеля». Однако не в его характере добивать поверженного противника. Когда в июне 1915 г. Фишер прислал королю длинную апологию своей деятельности с приложенным списком кораблей, построенных по его настоянию, король ответил: «Это и в самом деле армада, которая послужит свидетельством Вашего усердия, Вашей проницательности и Ваших знаний, проявленных в деле подготовки наших морских сил к достижению конечной победы в этой ужасной войне».
Фишер, которому недоставало великодушия монарха, не переставал поносить его при всяком удобном случае. Так, в декабре 1916 г. он написал характерное письмо К. П. Скотту, редактору «Манчестер гардиан»:
