– Вот ты где, Эва! – воскликнула Аннабелла, подозрительно глядя на руку маркиза, поддерживающую локоть Эвелины. – Что ты здесь делаешь вдвоем с Брэндрейтом? Уж не флиртуешь ли ты с моим кавалером?

Она переводила взгляд с нее на маркиза, заметно недовольная тем, что застала их наедине.

Психея покинула Олимп с рассветом, собираясь узнать, что же произошло за ночь в сердцах ее подопечных. За это время она хорошо отдохнула, и, хотя ее собственное положение с каждой минутой ухудшалось, она спешила насладиться плодами своих трудов.

Прислонившись к высокому дубу, она внимательно выслушала разговор между Брэндрейтом и Эвелиной. Особенно тщательно она следила за выражениями их лиц, поскольку всегда считала, что таким образом можно узнать гораздо больше. Она присматривалась также и к каждому их движению, чтобы вернее судить о том, насколько успешно развиваются события.

Закрыв мечтательно глаза, она снова вздохнула. Брэндрейт чуть было не поцеловал Эвели-ну, а Психее этого хотелось больше всего в жизни. Вот еще бы разок-другой, и глядишь – дело сладилось бы.

Под пышной кроной дуба весело щебетали малиновки, и на сердце Психеи стало легче. Планы ее сбывались настолько успешно, что она с трудом могла поверить своим глазам и ушам. Во-первых, Брэндрейт и Эвелина не только вполне мирно беседовали между собой, но и шутили, чего раньше за ними не водилось. А когда Брэндрейт начал играть бахромой шали Эвелины, Психея едва удержалась от ликующего возгласа. В английском обществе при принце-регенте был очень строгий этикет. Мужчина не смел прикасаться к женщине, чтобы выразить свое чувство к ней, и поэтому – часто бессознательно – он прикасался к ее одежде. Держать в руках шаль Эвелины, дергать за бахрому – это ли не свидетельство любви! По тем временам, конечно. – О чем ты задумалась, любовь моя? При звуке голоса своего обожаемого супруга глаза Психеи мгновенно раскрылись. Ее так поразило его внезапное появление, что она не сразу нашлась, чти ответить. Обычно она слышала шелест его крыльев задолго до того, как удостаивалась лицезреть его воочию. Теперь она смотрела на него во все глаза, думая прежде всего о том, что он тут делает. Потом мысли ее переключились на то, как он хорош, с его белоснежными крыльями, несказанно прекрасным лицом, правда, в настоящую минуту слегка озабоченным, с его стройной мужественной фигурой. Он был таким же, как в день их первой встречи. Любовь, возвышенная и чистая, разлилась по всему ее существу, как животворящий поток по бесплодной пустыне. Она жаждала оказаться в его объятиях, под защитой его крыльев, как это уже бывало тысячи раз. Она хотела слышать от него, как он обожает ее и нуждается в ней. Но она знала, что этих слов ей не услышать. Вот уже двести лет, как его уста молчат об этом. Не может же она бросаться к нему на шею! Она не верила больше в его любовь.

– Ты не хочешь сказать мне, где блуждают твои мысли, Психея? – вдруг спросил он мягко. – Разве я стал тебе настолько чужим, что ты не можешь открыть мне, о чем думаешь?

– О чем я думаю? – переспросила Психея, не зная, что ответить. Как она могла поведать ему свои грустные мысли? Вот скажет она ему, что не верит в его любовь, и он признает, что любви больше нет? Что тогда?! Одно дело – подозревать, другое – услышать этому подтверждение. Нет, она не может ему ничего сказать. – Да так, размышляла о лорде Брэндрейте и его Эвелине, – сказала она. – Они любят друг друга, хотя еще не успели этого осознать.

Эрот нахмурился. Глядя в сторону, он, казалось, раздумывал, что бы на это сказать. Наконец, скрестив руки на груди и устремив на нее пристальный взгляд, он заявил:

– Ты теперь не так часто бываешь дома, как раньше, Психея. – Он взял ее за подбородок. – Твое отсутствие тревожит меня. Вчера, когда я застал тебя здесь, среди смертных, мои подозрения оправдались. – Тон его стал более резким. – Мало того, что ты постоянно нарушаешь приказ верховного божества, ты еще и крадешь… Психея, я просто не знаю, как мне поступить с тобой! Ты совсем не та, что была, когда я женился на тебе много лет назад, и скажу откровенно… я скучаю по той Психее, которую некогда знал.

– Ты скучаешь по мне? – Ее сердце оглушительно застучало. Он заговорил так впервые за многие десятилетия, и в ней вспыхнула надежда. – Я не изменилась, мой Эрот, я все та же! Я просто думала… мне казалось, что ты больше не любишь меня.

– Я не люблю тебя? – Он выглядел потрясенным. – Как ты можешь так говорить? Мои чувства к тебе нисколько не изменились. Это ты стала холодна и равнодушна.

– Я? – возмутилась Психея. – Каждый раз, когда я пытаюсь заговорить с тобой, это все равно что говорить с пустым местом! Ты просто киваешь или мычишь, спрятавшись за твоими свитками, и совершенно меня не замечаешь, особенно по ночам. – Слезы подступили к ее глазам. – Я, конечно, украла пояс у твоей матери, но только потому, что знала: она никогда не даст мне ни его, ни своих эликсиров.

– А почему она должна давать тебе что-то для смертных? Ты же знаешь, что это запрещено!

– Я же всего лишь хочу помочь несчастным людям, запутавшимся в своих любовных делах. А Афродита думает только о том, будет ли Адонис танцевать с ней на следующем летнем балу у Зевса и как ей насолить Артемиде! Мне это скучно! Почему я не могу взять ее пояс, если он поможет Эвелине познать любовь?

– Как, ты еще и оправдываешься? Воровство – это чудовищное преступление. Не настолько же ты глупа, чтобы этого не понимать!

При упоминании о глупости – любимом слове Афродиты в разговоре с невесткой – Психея вскипела:

– Глупа? Эрот, сознайся, ты опять говорил обо мне со своей мамашей?

Бог любви несколько смутился:

– Да, я советовался с ней сегодня утром, и она сказала, чтобы я запретил тебе возвращаться в Бедфордшир и вообще в Англию. Куда лучше будет разобраться, что с тобой творится.

– Со мной?! – Психея пришла в полное негодование. – Ничего, мой супруг, абсолютно ничего! Один день общения с разумными существами, одна ночь в объятиях любящего мужчины – вот все, что мне нужно! Можешь передать это твоей драгоценной мамочке. Она – женщина, она прекрасно меня поймет. А что до твоих запрещений и приказаний, я могу сказать тебе только то, что люди повторяют из века в век: можешь убираться с ними ко всем чертям и мамашу прихватить с собой!

Щеки Эрота побагровели, что было особенно заметно по контрасту с его белоснежными крыльями и белокурыми локонами. Слова Психеи сильно его разозлили. Плотно сжав губы, он молча взмыл в воздух и исчез в облаках. Вероятно, полетел на Олимп жаловаться божественной матери.

Слезы жгли глаза Психеи, следившей за его исчезновением. Жемчужная нить ее семейной жизни оборвалась, оборвалась навсегда! Эрот куда больше стремится ублаготворить мать, чем понять жену. Психея направилась вдоль по тропинке, ведущей к гроту. Ей было необходимо уединиться, чтобы излить боль разбитого сердца. Подхватив длинные белые юбки, она бросилась бежать.

– Эвелина, я не понимаю, – произнесла с натянутой улыбкой Аннабелла. – Мне всегда казалось, что ты ненавидишь Брендрейта. И ты никогда не выходила из дому, чтобы встретиться с ним. Почему ты не расскажешь мне, о чем вы беседовали?

Аннабелла не давала ни Эвелине, ни маркизу войти в дом. Она никак не желала оставить их в покое, стремясь узнать, о чем они говорили и почему наедине.

Брэндрейт, отмахнувшись небрежно от назойливых расспросов кузины, сказал ей наконец твердо:

– Что за несносное детское любопытство, кузина! Если вам так неймется, мы пытались договориться по поводу бюста Зевса, но нам это опять не удалось.

– Какая ерунда! – Аннабелла мгновенно успокоилась. Его ответ явно удовлетворил ее. – Мне до смерти надоело день и ночь слышать разговоры об этой безобразной статуе. Если не ты об этом твердишь, Эва, так мистер Шел-форд – который, кстати, дожидается в гостиной – начинает восторгаться линией его носа или сложнейшим рисунком волос. Я, право же, с ума сойду, если услышу о нем еще хоть слово!