Атака была отбита, и, если не считать прорвавшийся танк, все закончилось без последствий. Всего перед фронтом батальона осталось восемь подбитых танков и человек десять убитых немецких пехотинцев. Батальон потерял с полсотни людей убитыми, раненых было немного.

Егорьеву доложили о потерях: во взводе убило семь человек, все остальные были невредимы. Распорядившись привести оборону снова в боеспособный вид, Егорьев стал ждать дальнейших приказаний.

— Гениально! — переведя дыхание и оглядевшись вокруг, сказал старший лейтенант Полищук, шмякнувшись в окоп Егорьева.

— Что «гениально»? — не понял Егорьев.

— Здорово мы их! — обвел руками поле боя ротный.

— А-а, — понимающе протянул Егорьев. — Это не мне — солдатам спасибо скажите.

— Скажем, обязательно скажем, — благодушно улыбаясь, заверил Полищук, хлопая Егорьева по плечу. — Но и вы молодцом — не растерялись!

Егорьев не ответил. Ротный приказал ему следовать за собой и направился по траншеям. Вдруг, остановившись, не пройдя и нескольких метров, Полищук замер, поднял вверх палец и прислушался, улыбаясь. Из окопа, находившегося по соседству с егорьевским, доносились звуки разговора.

— Говорил я тебе, дядя Федя, выше надо брать, а ты знай себе орешь: «Патрон! Патрон!» — и на дельные рекомендации ноль внимания!

— Молод еще мне рекомендации давать, — усмехался Золин.

— Здорово, храбрецы! — сказал Полищук, входя в окоп.

— Здравия желаем, — ответствовали бронебойщики.

— Ведь могём, — кивнул головой Полищук на стоящие в поле подбитые танки

— Мы и не такое могём, — ухмыльнулся Золин. — Главное, чтобы у начальства чайники на местах стояли.

— Ой не хами, братец, не хами! — вздернув кверху брови и все так же улыбаясь, погрозил пальцем Полищук.

— Давеча вон подставили нас, — невозмутимо продолжал Золин. — Так, конечно, где там повоюешь: не успел еще глаза продрать, а тебя сразу по шапке, да еще как врезали!

— Золин! — прикрикнул на солдата Егорьев, показывая кулак из-за спины Полищука.

— Я это к тому говорю, товарищ лейтенант, — поворачиваясь в сторону Егорьева, закончил Золин, — что, ежели вы нам условия создадите, отчего ж нам не воевать дельно. А эдак любого посредь ночи подымите бревном по башке — он вам черта лысого навоюет!

И, мельком пробежав по нахмурившемуся лицу Полищука, Золин отвернулся и стал смотреть в поле.

— Ну вот, испортил поздравительное настроение! — попытался отшутиться Лучинков.

Однако Полищук, так и продолжая хмуриться, вышел из окопчика и, ни слова не сказав лейтенанту, выбрался на противоположную брустверу сторону и зашагал прочь от траншей.

— Синченко номер два, — выразительно постучав согнутым указательным пальцем по каске на своей голове, сказал Золину Егорьев.

— Да! — неожиданно зло осклабился Золин. — Он думает, — Золин ткнул пальцем в сторону уходящего Полищука, — он думает, что один раз повезло — так и все прошедшее в сторону? Поздравлениями откупиться хочет! Не выйдет! Вчера вдребезги разделали нас под орех, а теперь — забудем, мол, «храбрецы»!…

— Все равно язык надо держать за зубами! — распалился Егорьев — Почем я знаю, какой он человек? А потом вытаскивай вас, болтунов, из Особого отдела!

Золин, уничтожающе посмотрев на лейтенанта, судорожно задвигал скулами. Егорьев, высунув язык, несколько раз постучал по нему ребром ладони:

— Понял?

Золин потупил взгляд, отвернулся.

«Он тысячу раз прав! — подумал лейтенант, возвращаясь в свой окоп. — Конечно, винить надо не Полищука, но кого-то надо же все-таки винить!… А насчет языка все же верно — бог знает, что за люди кругом…»

Только ушел Полищук, как в окоп к Егорьеву, преспокойно рассматривающему в бинокль местность перед фронтом взвода, влетел запыхавшийся Синченко и, схватив лейтенанта за рукав, развернул к себе, показывая куда-то рукой и взволнованно говоря:

— Видите! Да гляньте, гляньте же!…

— Что такое? — отозвался Егорьев, посмотрев сначала на Синченко, потом в указанном солдатом направлении. А посмотрев туда, куда был направлен палец Ивана, ахнул и прикусил губу.

Вдоль траншей, вдоль наших траншей, примерно в километре от того места, где стоял сейчас Егорьев, двигались железные коробки танков. Некоторые шли около бруствера, иные, перевалив через траншеи, были уже на нашей стороне. За танками бежала цепочка пехотинцев. Все это приближалось почти бесшумно, лишь едва был слышен мерный звук спокойно работавших моторов.

— Может, наши? — вырвалось у Егорьева.

Хотя все признаки принадлежности танков к немецкой стороне были налицо, он никак не мог сообразить, откуда они здесь взялись.

Сомкнув губы, Синченко выразительно покачал головой, давая немой ответ на вопрос лейтенанта. Егорьев и сам понимал, что сказанул глупость — танки, бесспорно, немецкие, но откуда они взялись здесь с этой стороны? Вот чего не мог понять лейтенант и от чего был шокирован их появлением.

К Егорьеву с Синченко подбежал Лучинков. Часто моргая широко раскрытыми глазами, Лучинков некоторое время не мог выговорить ни слова, потом спросил, прерывисто дыша, тыкая пальцем через свое плечо и уставившись на Егорьева:

— Это… это что такое?

Через секунду за спиной Лучинкова оказался Золин, держа в руках противотанковое ружье и затаив в глазах выражение недоумения и тревоги.

— Что это такое? — еще раз, только еще более истерично, выкрикнул Лучинков.

И так как Егорьев продолжал молчать, Золин высказал предположение:

— Сдаемся мы, что ли?

— Капитулируем, — проканючил Лучинков, и лицо его дрогнуло.

— Заткнись, рожа! — надвигаясь на Лучинкова и беря его за грудки, угрожающе проговорил Синченко. — А ты, паникер, — показывая кулак Золину, продолжал Синченко, — еще слово вякнешь — мозги вышибу! — И, обернувшись к Егорьеву, уже не так грозно, но твердо закончил: — Командуйте, лейтенант.

Егорьев насколько знал Синченко, настолько и удивлялся всякий раз его поразительной способности собирать в себе всю волю и в решительный момент вдыхать эту волю в других. И сейчас Синченко, что называется, подготовил почву так, что любое приказание Егорьева было бы выполнено.

— Бронебойщики, на фланг! — распорядился Егорьев. — Всем занять круговую оборону! — И уже тише прибавил: — Будем драться. Ясно?!

Блистая глазами, Егорьев глянул на тут же потупившихся под его взором бронебойщиков и, видя, что те опустили головы, докончил:

— По местам!…

В один дружный залп слились автоматные и винтовочные выстрелы, ухнуло ружье Золина, прямым попаданием остановив шедший первым немецкий танк. Автоматчики бросились врассыпную, прячась за танками, укрываясь в траншеях. Внезапно началась стрельба и сзади, и слева, и через минуту Егорьеву уже казалось, что стреляют со всех сторон. Да так оно и было…

Подполковник Еланин с самого утра пребывал в пресквернейшем расположении духа. Мало того что дела шли из рук вон плохо, полк понес кошмарные потери и сейчас вся оборона висела, что называется, на честном слове, так еще Еланину был учинен страшный разнос в штабе дивизии. Присланный от командарма майор войск НКВД, в отличие от Себастьянова, которому хоть трава не расти, лишь бы собственная голова не подвергалась опасности, круто взялся за дело. Себастьянов, смекнув, что последствия прибытия майора могут для него очень плохо кончиться, потому что спрос за все происшедшее будет с него, комдива, не придумал ничего более хитроумного, как свалить всю вину на командиров полков. Он-де, несчастный полковник Себастьянов, выбиваясь из сил, пытается выполнить приказания начальства, а эти разбойники, командиры полков, относятся ко всему с непростительной халатностью. При этом Себастьянов так лебезил перед майором, так нахваливал приказания свыше (да и себя выгородить не забывал), что майор, не отличавшийся особой проницательностью ума, а попросту говоря, вообще человек ограниченных способностей, но ревностный служака, уверовал в злодеяния полковых командиров. Правда, к Себастьянову он тоже отнесся без особого уважения и пообещал разобраться «во всем этом». Но сейчас объективно разбираться не было времени, а представить виновных было необходимо в ближайшие дни. Тут-то и сработал давний стереотип — рубить того, кто первый попадется под горячую руку. Такими попавшимися оказались именно полковые командиры. Однако в суматохе непрекращающихся боев командиров заменить просто не представлялось возможным, а потому майор для начала устроил всем хорошую взбучку, дав понять, что их все равно не минует «суровая кара советского закона».