Это было странно. Поврежденный Реем Бузом глаз без перерыва болел два дня. Затем, на третий, острая боль сменилась тупой и ноющей. Глаз застилала серая пелена, сквозь которую он едва различал движущиеся тени. Но убивал его не глаз, а воспаленный процесс в ране на ноге.
Он не продезинфицировал рану. Боль в глазу была столь велика, что он совсем забыл обо все. Теперь опухоль начиналась на ступне и заканчивалась коленом. Все мышцы болели, и Ник предполагал, что наутро опухнет вся нога.
Доковыляв до кабинета доктора Соумса, он нашел там пузырек перекиси водорода и вылил весь его на рану. Но это было равносильно запиранию конюшни после того, как лошадь уже похищена. К вечеру нога приобрела пунцовый цвет, а под тонкой кожей проступили пульсирующие кровеносные сосуды, полные отравленной крови.
1 июля он вновь побывал в кабинете доктора, намереваясь разыскать пенициллин. Ему посчастливилось найти несколько ампул. Он понимал, что может умереть, если его организм отрицательно среагирует на пенициллин, но выбора не оставалось. Заражение усиливалось. Он сделал себе инъекцию. Смерть не наступила, но не наступил и эффект.
Накануне, к обеду, у Ника начался сильный жар. На какое-то время он даже потерял сознание. У него было достаточно еды, но есть совсем не хотелось. Он только стакан за стаканом пил дистиллированную воду, которую нашел у шерифа в холодильнике. Когда он засыпал прошлым вечером, кода подходила к концу, и Ник не имел ни малейшего представления, где достать еще. В его нынешнем состоянии отправиться на поиски воды он уже не мог. Чувствуя приближение смерти, он перестал думать о подобной ерунде. Он ждал своего последнего часа без страха или сожаления.
Он не мог сказать наверняка, спал он за трое суток, прошедшие со дня столкновения с Реем, или нет. Скорее, не спал, а бредил. К нему приходили видения, столь яркие и естественные, что иногда казалось, будто все происходит не во сне, а наяву. Он видел хорошо знакомых людей, слышал их голоса. Иногда появлялись какие-то незнакомые люди и, проснувшись, он отчетливо помнил их и все, что они говорили и делали. Было еще одно видение. Он находился на горе. Перед ним, будто гигантская карта, простиралась земля. Пустынная земля, над которой мягко мерцали звезды. Рядом с ним был человек… нет, не человек, а ТЕНЬ человека. И даже не тень, а будто фотонегатив, темный контур какого-то мужчины. Контур шептал:
— ВСЕ, ЧТО ТЫ ВИДИШЬ, БУДЕТ ТВОИМ, ЕСЛИ ТЫ СТАНЕШЬ НА КОЛЕНИ И ПОКЛОНИШЬСЯ МНЕ.
Ник отрицательно качал головой, пытаясь отступить назад, боясь, что его странный собеседник столкнет его с обрыва.
— ПОЧЕМУ ТЫ НИЧЕГО НЕ ОТВЕЧАЕШЬ? ПОЧЕМУ ТОЛЬКО КАЧАЕШЬ ГОЛОВОЙ?
Во сне Ник сделал жест, который ему так часто приходилось делать в жизни — он приложил палец к губам, затем рукой сделал движение, будто перерезающее горло… и вдруг услышал свой собственный голос, чистый и звонкий:
— Я не могу говорить. Я немой.
— НЕТ, МОЖЕШЬ. ЕСЛИ ЗАХОЧЕШЬ — ОБЯЗАТЕЛЬНО СМОЖЕШЬ.
Ник попытался коснуться контура рукой, а страх мгновенно перерос в бурное восхищение. Но плечо человека было холодным, как лед, и Ник отдернул руку. И тут до него дошло. Он слышал: голос человека, свист ветра, чириканье птиц. Он слышал ЗВУКИ. И это было прекрасно. Потрясенный, Ник сжал горло рукой и замер, вслушиваясь в открывшийся ему по-новому мир.
Темный человек повернулся к нему, и Ник испугался до полусмерти. Ему еще никогда не приходилось видеть ничего подобного.
— …ЕСЛИ ТЫ СТАНЕШЬ НА КОЛЕНИ И ПОКЛОНИШЬСЯ МНЕ.
И Ник закрыл лицо руками, потому что ему действительно захотелось обладать всем, что показал ему в горы человек-тень: городами, женщинами, богатством, властью. Но еще больше он хотел слышать пение птиц, тикание часов в пустом доме и шуршащий звук дождя.
Но он сказал НЕТ, и холод пронизал его до основания, и он полетел вниз, беззвучно крича от страха, сквозь звуки и запахи, в бездонную, пропасть, где главным запахом был запах…
…ЗЕРНА?
Да, зерна. И это был уже новый сон, естественное продолжение предыдущего, с едва заметной границей, разделяющей их. Он лежал посреди пшеничного поля, а вокруг пахло зерном, и теплой землей, и коровьим навозом. Он встал на ноги и пошел вокруг. Вот запел жаворонок… зашелестели потревоженные ветерком колосья… и что-то еще зазвучало вокруг.
Музыка?
Да — это напоминало музыку. И он подумал во сне: «Наверное, так это называется». Музыка лилась откуда-то спереди, и он пошел на ее звук. Ему хотелось знать, какой инструмент способен издавать столь приятные звуки — пианино, рожок, виолончель или что-то еще.
Ноздри щекотали жаркие ароматы лета, а над головой в изумительно синем небе сияло солнце. И еще он слышал голос, напевающий что-то в такт музыке.
Я ПРИДУ В САД НА ЗАРЕ, ПОКА НЕ ВЫСОХЛА РОСА НА ЦВЕТАХ, И УСЛЫШУ ТАМ ВЕЩИЙ ГОЛОС, ГОЛОС БОГА…ИЛИ СЫНА БОЖЬЕГО… И ОН ПОДОЙДЕТ КО МНЕ И СКАЖЕТ МНЕ, СКАЖЕТ, ЧТО Я ПРИНАДЛЕЖУ ЕМУ, И МЫ СОЛЬЕМСЯ С НИМ С ЕДИНОЕ ЦЕЛОЕ, КОТОРОЕ НИКОМУ… НЕ ДАНО… РАЗЪЕДИНИТЬ.
Ник побежал на звук, и его глазам предстало удивительное зрелище. Под зеленой яблоней, усыпанной налитыми яблоками, стоял дом. На его крыльце сидела женщина, — наверное, самая старая женщина Америки, негритянка с совершенно седыми волосами. В руках она держала какой-то предмет, который, как почему-то безошибочно понял Ник, был гитарой. Ему никогда не приходилось слышать звуки гитары, и теперь он нашел их очень приятными и мелодичными. Пораженный, он замер, мечтая, чтобы музыка не прекращалась как можно дольше.
Женщина запела вновь, аккомпанируя сама себе.
ГОСПОДИ, ПРИДИ КО МНЕ! ГОСПОДИ, СПАСИ МОЮ ДУШУ! ГОСПОДИ, ПОМОГИ И НАСТАВЬ НА ПУТЬ ИСТИННЫЙ! Я ЗНАЮ… ВРЕМЯ ПРИШЛО… ЗНАЮ — ВРЕМЯ ПРИШЛО… ВРЕМЯ ПРИШЛО!..
МАЛЬЧИК, ПОЧЕМУ ТЫ СТОИШЬ НА МЕСТЕ, КАК ПРИШИТЫЙ?
Она осторожно, будто ребенка, отложила гитару и жестом подозвала Ника. Тот приблизился. Он сказал, что хочет еще послушать, как она поет. Что ее пение очень нравится ему.
ЧТО Ж, ПЕНИЕ — БОГОУГОДНОЕ ДЕЛО. Я ПОЮ ПОЧТИ ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ… ТАК КАК ТЫ РЕШИЛ С ЭТИМ ЧЕРНОКОЖИМ ЧЕЛОВЕКОМ?
ОН ПУГАЕТ МЕНЯ. Я БОЮСЬ…
МАЛЬЧИК, ВСЕ ДЕЛО В ТОМ, ЧТО ТЕБЕ ХОЧЕТСЯ БОЯТЬСЯ ЕГО. МОЖНО ИСПУГАТЬСЯ ДАЖЕ ШЕЛЕСТА ЛИСТВЫ, ЕСЛИ НАСТРОИТЬСЯ НА СТРАХ. ВСЕ МЫ, ХВАЛА ГОСПОДУ, СМЕРТНЫ.
НО КАК СКАЗАТЬ ЕМУ — НЕТ? КАК СКАЗАТЬ…
А КАК ТЫ ДЫШИШЬ? КАК ВИДИШЬ СНЫ? НИКТО ЭТОГО НЕ ЗНАЕТ. НО ТЫ МОЖЕШЬ ПРИХОДИТЬ КО МНЕ. В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ. МАТУШКА АБИГАЙЛЬ, ВОТ КАК ЗОВУТ МЕНЯ. НАВЕРНОЕ, Я САМАЯ СТАРАЯ ЖЕНЩИНА В ЭТИХ КРАЯХ, НО ВСЕ ЕЩЕ НАХОЖУСЬ В ЗДРАВОМ УМЕ. ПРИХОДИ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ, МАЛЬЧИК И ПРИВОДИ СВОИХ ДРУЗЕЙ.
НО КАК ЖЕ МНЕ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ЭТОГО?
НИКТО ЭТОГО НЕ МОЖЕТ, МОЙ МАЛЬЧИК. НАДЕЙСЯ НА ЛУЧШЕЕ И ПРИХОДИ К МАТУШКЕ АБИГАЙЛЬ, КОГДА ЗАХОЧЕШЬ. Я ВСЕГДА БУДУ ЗДЕСЬ, НА ЭТОМ САМОМ МЕСТЕ. ПРИХОДИ, МОЙ МАЛЬЧИК. Я ВСЕГДА…
…ЗДЕСЬ, НА ЭТОМ САМОМ МЕСТЕ…
Он проснулся и, затаив дыхание, ждал, пока солнечный свет и запахи реальной жизни вытеснят и пшеничное поле, и матушку Абигайль.
Итак, он находился в Шойо, штат Арканзас; его зовут Ник Андрос, и он никогда не мог ни говорить, ни слышать звук гитары… но он все еще жив. Он сел, свесив вниз ноги, и осмотрел рану. Опухоль спала. Боль почти утихла. Я выздоравливаю, с облегчением подумал Ник. Мне кажется, что со мной все будет в порядке.
Тяжело встав, он доковылял до окна. Нога нуждалась в физической нагрузке. Он смотрел из окна на безмолвный город, который уже был не Шойо, а только контуром Шойо, и понимал, что должен сегодня покинуть этот город. Пока он слишком слаб, чтобы уйти далеко, но нудно когда-нибудь начинать.
Куда пойти? Что ж, кажется, он знает, куда. Сны — это сны, но для начала, решил Ник, он пойдет на северо-запад. В Небраску. Почему-то это показалось ему наиболее правильным.
Днем 4 июля Ник покинул город. Утром он собрал рюкзак, положив туда несколько ампул пенициллина, на случай, если ему вдруг станет хуже, и кое-какие вещи. Еще он захватил немного еды и патроны к пистолету шефа. Пройдя по улицам, он заглядывал в каждый гараж, пока не нашел то, что хотел: десятискоростной мотоцикл, вполне отвечающий требованиям Ника. Он сделал пробную поездку из города и направился на запад, а за ним неотступно следовала его темная тень.
