Эрнст припарковал свою машину на усыпанной гравием площадке и прошел к дому. Мускулистый парень в средневековой ливрее и с автоматом на боку открыл дверь. Эрнст вошел в вестибюль, где в нишах тускло мерцали китайские вазы, и двинулся через него, поскрипывая ботинками и с трудом подавляя желание пойти на цыпочках. Ему казалось, что за ним исподтишка наблюдают.

Он думал о том, сколько глаз наблюдает за ним каждый день, сколько ушей ловит каждое его слово. Толстяк держал свою собственную разведывательную службу. Она прослушивала телефонные разговоры, все без исключения телефонные разговоры. Даже Гиммлер не мог здесь ничего поделать.

Толстяк подошел на удивление неслышно для столь грузного человека. Он возник в арочном проеме, протягивая вперед руку и растянув рот в широкой улыбке. Он был в бархатных бриджах, шелковых чулках и туфлях с бриллиантовыми пряжками, в белой шелковой рубашке и отороченном мехом жилете, перевязанном красным кушаком, за который был заткнут кинжал.

Эрнст нервно пожал руку своему хозяину. Они прошли по полированному паркету и персидским коврам огромного зала к ярко горящему камину, в котором можно было зажарить целого быка. Толстяк указал Эрнсту на одно из глубоких кожаных кресел, а сам грузно опустился в другое. Появился лакей в камзоле, зеленых бриджах и в ботинках из оленьей кожи – с графином на серебряном подносе. Налил мадеры в два бокала и неслышно отступил в тень.

– Как Инга? – спросил хозяин дома.

После смерти Карины он недавно вступил в новый брак и теперь любил играть роль семейного человека. Он сердечно интересовался личной жизнью всех своих подчиненных. Инга была очередной любовницей Эрнста, но занимала положение любовницы уже достаточно долго, чтобы считаться верной спутницей жизни.

Эрнст сказал, что у Инги все замечательно и что в данный момент она гостит у своих родственников в деревне.

Толстяк выразил свое удовлетворение по данному поводу, а потом завел разговор о недавно подаренной ему картине кисти Каспара Давида Фридриха, которую он пообещал показать Эрнсту после обеда. Он непринужденно болтал и держался весьма любезно, но Эрнст хорошо понимал, что у него на уме совсем другое.

Толстяк перешел к делу, когда лакей снова наполнил бокалы.

– Эрнст, меня несколько беспокоит Мильх.

У Эрнста дернулись брови. Толстяк постоянно плел интриги, дабы воспрепятствовать Мильху обрести в министерстве власть, на которую тот имел полное право в силу своих способностей и в силу своей должности; но все же он не удовлетворялся достигнутым результатом. Мильх был слишком хорош, вот в чем заключалась вся беда. Он работал без устали. Был великолепным организатором. Находил удовольствие в канцелярской работе. Принимал решения, которые следовало принимать, пусть самые непопулярные. И, несмотря на все старания скомпрометировать и ослабить его позиции, он все равно оставался заместителем Толстяка, инспектирующим генералом военно-воздушных сил.

– Что именно вас беспокоит? – спросил Эрнст с невинным видом.

– Я не доверяю Мильху, – сказал Толстяк, играя рукояткой своего кинжала, украшенной драгоценными камнями. – Думаю, он бегает в Канцелярию без моего ведома.

Так оно и было. Мильха там хорошо принимали.

– А если даже так, что в этом плохого?

– Ну, все зависит от того, что он говорит там. Иногда Мильх оценивает ситуацию совершенно неверно. Они могут представлять опасность, такие неверные суждения.

Эрнст ждал.

– В частности, в свете нашей программы развития.

А дело состояло в следующем. Был отдан приказ впятеро (впятеро!) увеличить выпуск самолетов. Начать немедленно. В кабинетах на Лейпцигерштрассе кипела лихорадочная деятельность, за которой угадывалась паника. Программа выполнялась в дикой спешке. Самолеты, еще находившиеся в стадии разработки или капитальной реконструкции, признавались удовлетворительными и воплощались в наспех составленных чертежах. Мильх холодным задумчивым взглядом изучал чертежи.

– Из самолетов, которые через три года должны стоять в ангарах, почти девять тысяч не прошли необходимые испытания, – сказал Мильх Эрнсту. – Это четверть от общего количества.

Мильх был прав. Тем не менее его пессимизм сердил Эрнста, принимавшего подобные замечания на свой счет. Он беспокоился по поводу некоторых своих решений, принятых в прошлом году. Эрнсту было нужно, чтобы его компетенции доверяли, а не ставили ее под сомнение.

– Мильх говорил о «Ю-восемьдесят восемь», – сказал Толстяк.

Речь шла о бомбардировщике, реконструированном Юнкерсом по распоряжению Эрнста. Компания получила заказ на огромное количество таких самолетов; этой машине предстояло стать основным бомбардировщиком военно-воздушных сил.

– Мильх говорит, с ним какие-то проблемы, – сказал Толстяк. – Он говорит, машина слишком тяжелая и тихоходная.

– С «Ю-восемьдесят восемь» нет никаких проблем. – Эрнст почувствовал, как у него предательски потеют ладони.

– Хм-м… Полагаю, вы правы. Что ж, это не первое заблуждение Мильха, и явно не последнее. – Толстяк вновь наполнил бокалы. – Я решил произвести кое-какие перестановки. Министерству необходим свежий ветер перемен. Новым начальником штаба станет Йешоннек. Вы ведь с ним ладите?

– Да.

Но вот Мильх не ладил. Мильх и Йешоннек ненавидели друг друга.

Интересно, известно ли это Толстяку, подумал Эрнст, бросая быстрый взгляд на круглое, странно смягчившееся лицо с растянутым в широкой улыбке ртом, похожим на бритвенный разрез. Да. Толстяк знал все, что хотел знать. Следовательно, данное назначение производилось с расчетом усложнить Мильху жизнь.

– Хороший выбор, если вас интересует мое мнение, – сказал Эрнст. – Он молод и энергичен.

– Вот именно. – Толстяк резко подтолкнул ногой огромное полено, грозившее вывалиться из камина, и хихикнул. – И он попридержит Мильха.

Полено враз занялось огнем, и волна жара ударила Эрнсту в лицо. Спиной он чувствовал порывы прохладного сквозняка, которым тянуло из смежных комнат и коридоров при каждом прохождении патрульных, а щеки у него горели и глаза резало от яркого света пламени. Эти противоречивые ощущения, вкупе с воздействием мадеры, выпитой на пустой желудок, привели Эрнста в состояние растерянности, впрочем вполне естественной в данной обстановке. Он решил, что рано или поздно Толстяк скажет, зачем хотел его видеть. А возможно, и нет. Иногда Толстяк вызывал Эрнста к себе в кабинет единственно для того, чтобы поговорить о тактике воздушного боя в Мировой войне.

– А не пойти ли нам позавтракать? – спросил Толстяк, проворно поднимаясь на ноги; и они, под стеклянными взглядами двадцати рогатых оленьих голов, прошли в столовую с обшитыми дубовыми панелями стенами.

За рыбным блюдом Толстяк сказал:

– Я создаю совершенно новый отдел в министерстве и назначаю вас начальником. Это крупный департамент, гораздо более крупный, чем ваш нынешний. Не беспокойтесь, у вас будут помощники. Вы будете отвечать за всю авиацию в целом и за вооружение военно-воздушных сил. В том числе и за научные исследования. – Он извлек изо рта рыбью кость и наставил ее на Эрнста. – Вы довольны?

– Я полный профан во всем, что касается научных исследований, – сказал Эрнст. Больше он ничего не мог придумать. Любые его слова не имели никакого значения. Он должен был исполниться ликования, но исполнился холодного ужаса.

Возможно, все сложится нормально. Если его считают способным справиться с такой работой, возможно, он действительно в состоянии с ней справиться.

– Я знаю, что вы полный профан, – сказал Толстяк. – Но вам не повредит выяснить, так это или нет, верно? – В его глазах горело злорадство.

Эрнст отправил в рот кусок рыбы и попытался подумать. Щавелевый соус был превосходен.

– На следующей неделе вы можете посвятить пару дней общению со специалистами, – сказал Толстяк. – Узнайте, что у них на уме. И между прочим скажите им, что мне нужен деревянный бомбардировщик.

Эрнст поперхнулся.