— Ой, как я рада! Но мисс Маргарет сказала, что мисс Элизабет отправилась в Лондон ради меня. Зачем?

— Она собирается пойти на совещание Геологического общества и попросить их поддержать тебя, опровергнуть заявление барона Кювье, что ты сфабриковала плезиозавра.

Я нахмурилась.

— Как она об этом узнала?

Мисс Луиза замялась.

— Это они ей сообщили? Что, Кювье написал кому-то из них — Бакленду или Кониберу, — а те написали мисс Элизабет? И теперь они судачат об этом в Лондоне, о… о нас и о том, что мы делаем с найденными экземплярами? — У меня так сильно задрожали губы, что я вынуждена была замолчать.

— Перестань, Мэри. Нас навестила твоя мать.

— Мама? — Хотя было облегчением узнать, что известие явилось не из Лондона, меня потрясло, что мама действовала у меня за спиной.

— Она беспокоилась о тебе, — продолжала мисс Луиза, — и Элизабет решила, что попробует помочь. Мы с Маргарет никак не могли понять, зачем ей надо ехать лично, а не просто написать им, но она настаивала, что так будет лучше.

— Она права, — кивнула я. — Они, мужчины, не всегда быстро отвечают на письма. Мы с мамой это давно для себя уяснили. Иногда ответа приходится дожидаться больше года. Они быстры, когда им что-то надо, но когда что-то надо мне… — пожала я плечами, потом помотала головой. — Поверить не могу, что мисс Элизабет проделала весь этот путь в Лондон — на корабле — ради меня.

Мисс Луиза ничего не сказала, но так прямо посмотрела на меня своими серыми глазами, что это заставило меня опустить свои.

Через несколько дней я решила наведаться в коттедж Морли, извиниться перед мисс Маргарет за то, что их сестра уехала из-за меня. Я взяла с собой клеть, полную окаменелой рыбы, которую хранила для мисс Элизабет. Это должно было стать моим ей подарком, когда она вернется из Лондона. Какое-то время придется подождать, потому что она, скорее всего, останется там на некоторое время, но утешительно было знать, что рыба будет у них в доме, будет там дожидаться ее возвращения.

Я волокла эту клеть по Кумб-стрит, вверх но Шерборн-лейн и по всей Сильвер-стрит, проклиная себя за такую свою щедрость, потому что ноша была очень тяжела. Однако, когда я добралась до коттеджа Морли, дом оказался закрытым наглухо: двери были заперты, ставни опущены, а из трубы не шел дым. Я долго стучала и во входную дверь, и в заднюю, но ответа так и не было. Я как раз снова шла вокруг дома к фасаду, чтобы попытаться заглянуть в щель в ставнях, когда вышла одна из их соседок.

— Нет смысла заглядывать в ставни, — сказала она. — Их там нет. Вчера уехали в Лондон.

— В Лондон! Почему?

— Они получили известие, что мисс Элизабет тяжко заболела, сразу все бросили и поехали.

— Не может быть! — Я сжала кулаки и прислонилась к двери.

Казалось, что всякий раз, когда я находила что-нибудь одно, мне приходилось терять что-то другое. Я нашла ихтиозавра и потеряла Фанни. Нашла полковника Бёрча и потеряла мисс Элизабет. Нашла славу и потеряла полковника Бёрча. Теперь я снова нашла мисс Элизабет, но лишь затем, чтобы потерять ее, возможно, навсегда.

Я не могла с этим смириться. Смысл всей моей жизни состоял в том, чтобы находить кости существ, которые давно исчезли с лица земли. Находить, а не терять!

Я не забрала клеть с окаменелой рыбой обратно на Кокмойл-сквер, но оставила ее в саду мисс Луизы, рядом с огромным аммонитом, который я однажды помогла мисс Элизабет доставить сюда с монмутского пляжа. Я решила, что когда-нибудь она их отсортирует, отобрав для своей коллекции лучшие.

Мне хотелось прыгнуть в первую же карету до Лондона, но мама мне не позволила.

— Не будь дурой, — сказала она. — Какую помощь ты окажешь сестрам Филпот? Им лишь придется терять время, ухаживая за тобой, а не за своей сестрой.

— Я хочу ее увидеть и попросить прощения.

— Ты относишься к ней так, словно она при смерти, а ведь тебе хочется с ней помириться, — досадливо поморщилась мама. — Что, думаешь, она скорее поправится, если ты будешь сидеть с унылым лицом рядом с нею и просить прощения? Да это скорее сведет ее в могилу!

В таком разрезе я об этом не подумала. Мысль была необычной, но разумной, как и сама мама.

Так что я никуда не поехала, но дала самой себе обещание, что когда-нибудь доберусь до Лондона, просто чтобы доказать, что это в моих силах. Вместо поездки мама, поскольку ее почерк меньше расстроил бы сестер Филпот, чем мой, написала им письмо с просьбой сообщить новости. Я хотела, чтобы она спросила еще и об обвинении Кювье, и о заседании Геологического общества, но мама отказалась, потому что в такое время было бы невежливо спрашивать о моих делах. К тому же это напомнило бы им, почему мисс Филпот отправилась в Лондон, из-за чего они снова бы на меня рассердились.

Через две недели мы получили короткое письмо от мисс Луизы, где говорилось, что кризис мисс Элизабет пережила. Однако пневмония ослабила ее легкие, и доктора полагают, что она не сможет снова жить в Лайме из-за влажного морского воздуха.

— Чушь, — фыркнула мама. — Ради чего приезжают к нам все эти отдыхающие, если не ради морского воздуха и воды, которые полезны для их здоровья? Она вернется. Мисс Элизабет от Лайма не удержать. — После многих лет подозрительности к лондонкам Филпот теперь мама готова была принять их в свои объятия.

Насколько убежденной казалась она, настолько же я была неуверенной. Для меня было огромным облегчением, что мисс Элизабет выжила, хотя было похоже на то, что я все равно ее потеряла. Но я мало что могла сделать, и с тех пор как мама написала им снова, чтобы сообщить, как все мы рады известиям о здоровье мисс Элизабет, больше от сестер Филпот писем не было. Не знала я и о том, что случилось с мосье Кювье. Приходилось жить в неопределенности — другого выбора у меня не было.

Мама любит повторять старую поговорку о том, что дождь не идет, но хлещет. Я не согласна с ней, когда дело касается погоды. Множество лет я бывала на берегу в такие дни, когда дождь не лился, но лишь время от времени проливался из облаков, потому что небо никак не могло решить, что же ему делать.

Но в отношении антиков она была права. Мы могли проводить месяцы и даже годы, не находя монстра. Могли быть поставлены на колени бедностью и отчаянием. Однако в иные времена нам случалось находить прекрасные экземпляры допотопных тварей. Так было и тогда, когда приехал француз.

Стоял одни из тех великолепных дней конца июля, когда по солнцу и нежному бризу ясно, что лето наконец достигло своего пика, когда начинаешь наконец избавляться от той стесненности в грудной клетке, что не оставляет, пока борешься с холодом на протяжении всей зимы и весны. Я была на уступах рядом с Церковными утесами, извлекая отличный экземпляр Ichthyosaurus tenuirostris,[2] — теперь я могу это сказать, по тому что среди ихтиозавров идентифицировали и наименовали четыре разновидности, каждую из которых я отличала с первого взгляда. У той особи не было ни хвоста, ни ласт, но имелись плотно соприкасающиеся позвонки и длинные, тонкие челюсти, заостренные к носу, с неповрежденными зубами, мелкими и тонкими. Мама уже написала мистеру Бакленду, попросив его сообщить об этом герцогу Букингемскому, который, как мы знали, хотел получить ихтика в компанию к своему плезику.

Пока я работала, кто-то подошел и встал рядом со мной. Я привыкла к тому, что приезжие заглядывают мне через плечо, чтобы увидеть, чем занята известная Мэри Эннинг. Иногда я слышала, как они на расстоянии переговариваются обо мне.

— Что, по-вашему, она там нашла? — спрашивали они друг у друга. — Какую-нибудь из этих тварей? Крокодила или, о чем это я читал, огромную черепаху без панциря?

Я не удосуживалась их поправлять, хотя и улыбалась про себя. Трудно было понять, что на земле когда-то жили твари, которых невозможно даже вообразить и которых больше не существует. Мне потребовались годы, чтобы принять эту мысль, даже при том, что доказательства были настолько явными. Хотя теперь, когда я нашла двух монстров, меня уважали больше, никто не собирался менять своих взглядов просто потому, что так говорила Мэри Эннинг. Все это я узнала, когда выводила на берег любопытных посетителей. Они хотели найти на пляже окаменевшие сокровища, хотели видеть монстров, но им совсем не улыбалось думать о том, как и когда эти монстры жили. Это бросало слишком большой вызов их представлениям о мире.