— Вы думаете, последний экземпляр был хорош? — возглашал мистер Баллок, поднимая над головой очередной пентакринит. — Что ж, тогда взгляните на эту красоту. Видите? Нигде ни трещинки, ни щербинки, идеальная форма во всем совершенстве. Кто сможет устоять перед этими чарами? Только не я, леди и джентльмены, только не я. В самом деле, сейчас я сделаю нечто в высшей степени необычное и сам предложу цену первым — две гинеи. Ибо что такое две гинеи, если я смогу подарить своей жене такой чудесный образец природной красоты? Лишит ли меня кто-нибудь моего приобретения? Что? Вы готовы так поступить, сэр? Как вы смеете! Это обойдется вам в два фунта десять шиллингов, сэр. Так? А вы предлагаете три фунта, сэр? Да будет так. Я не могу так биться за это чудо, как эти джентльмены. Я могу лишь надеяться, что моя жена простит меня. По крайней мере, мы знаем, что торг совершается ради достойной цели. Давайте не забывать, ради чего мы здесь собрались.

Его подход к ведению аукциона был необычен — я привыкла к более спокойному, сдержанному тону аукционеров, распродававших имущество из домов в Лайме. Но они выставляли на торги китайские тарелки и столы красного дерева, а не кости древних животных. Возможно, здесь требовался другой стиль. И этот стиль действовал: мистер Баллок продал каждый пентакринит, каждый акулий зуб и каждый аммонит за большую, чем я ожидала, цену. В самом деле, участники аукциона были удивительно щедры, особенно когда начали продаваться части ихтиозавров: челюсти, ребра, позвонки. Именно тогда к торгам присоединились те, с кем я была знакома. Преподобный Конибер купил четыре больших спинных позвонка. Чарльз Кониг прибрел нижнюю челюсть для Британского музея. Уильям Бакленд купил череп ихтиозавра для коллекции барона Кювье в Музее естественной истории в Париже, а также бедренную кость. И цены были очень высоки — две гинеи, пять гиней, десять фунтов.

Мистер Баллок еще дважды обращал внимание присутствовавших на достойную цель аукциона, заставляя меня ерзать на стуле. Меня приводило в ярость то, что выручка, идущая в карман полковника Бёрча, именовалась «достойным делом», и глубокое уважение, выказываемое ему со стороны публики, пробудило во мне желание поскорее оттуда убраться. Однако если бы я встала и начала протискиваться через толпу мужчин, стоявших позади меня, то привлекла бы к себе всеобщее внимание, так что я продолжала сидеть на своем стуле и кипеть от злости.

— Как все-таки замечательно поступил полковник Бёрч, — шепнул мне сидевший рядом мужчина, когда в торгах возникла пауза.

Я кивнула. Хоть я и не разделяла его восхищения, мне не хотелось спорить с незнакомцем о полковнике Бёрче.

— Это так благородно с его стороны, — продолжал мой сосед.

— Что вы имеете в виду, сэр? — спросила я, но мои слова остались неуслышанными, потому что мистер Баллок взревел, словно инспектор манежа в цирке:

— А теперь — самый прекрасный и необычный экземпляр из коллекции полковника Бёрча! Самое таинственное допотопное существо, чей собрат несколько лет украшал наш музей, к огромному удовольствию посетителей. Тогда мы называли его крокодилом, но некоторые из лучших британских геологов тщательно его изучили и пришли к выводу, что это другая тварь, нигде более в мире не найденная. Вы уже видели части его скелета, проданные сегодня: позвонки, ребра, челюсти. Теперь вы увидите, как все эти части сочетаются вместе в одном полном, совершенном и великолепном экземпляре. Леди и джентльмены, я представляю вам новый лот: ихтиозавр Бёрча!

Когда внесли установленный на стенде экземпляр, вся присутствующие встали на ноги. Даже я поднялась и вытянула шею, чтобы увидеть этого ихтиозавра, хотя давно уже тщательно изучила его в мастерской Эннингов. Такова была сила яркого и эффектного представления, устроенного мистером Баллоком. И это касалось не только меня. Уильям Бакленд тоже вытянул шею, равно как Чарльз Кониг, Генри де ла Беш и преподобный Конибер. Всех нас завораживали чары, исходившие от этого окаменевшего скелета.

Выглядел он действительно хорошо. Как это было и с другими, ранее проданными образцами, появление доисторического существа в изысканных лондонских интерьерах, в изящно меблированном зале, в атмосфере, столь отличной от атмосферы приморского Лайма и скупого берегового ландшафта, заставило ихтиозавра казаться пришельцем из другого мира. Его скелет выглядел древним, грубым и чужеродным. Трудно было представить себе, что такая тварь жила когда-либо на белом свете и даже занимала ступень на Аристотелевой «лестнице природы».

Торги были недолгими и закончились тем, что Королевский хирургический колледж приобрел скелет ихтиозавра за 100 фунтов. Мэри была бы довольна, подумала я, если бы получила эти деньги.

Ихтиозавр был последним лотом на торгах. Меня не было дома на Монтэг-стрит полтора часа; если удастся быстро найти кеб, я еще могла бы успеть вернуться в свою спальню, чтобы никто не заметил моего отсутствия. Я встала, готовясь выскользнуть так, чтобы те в зале, кого я знала, меня не увидели. Однако как раз в этот миг полковник Бёрч тоже решил покинуть свое место в первом ряду. Он подошел к подиуму и обратился ко всем собравшимся:

— Джентльмены! Леди и джентльмены! — Ибо он увидел среди толпы меня. Я застыла. — Я глубоко тронут вашим интересом к торгам и вашей щедростью. Как я извещал вас ранее, — продолжал он, устремив на меня свой взгляд и тем самым пригвождая меня к месту, чтобы я наконец услышала то, что он хотел сказать, — я выставил свою коллекцию на торги, чтобы собрать средства для одной очень достойной семьи, уроженцев славного города Лайма, — для Эннингов.

Я вскинула на него взгляд, но сдержалась и сумела не раскрыть от удивления рот.

— Вы любезно откликнулись на мой призыв, причем самым щедрым образом. — Полковник Бёрч не сводил взгляда с моего лица, словно для того, чтобы меня успокоить. — Но я еще не говорил вам, леди и джентльмены, что именно дочь этой семьи — Мэри Эннинг — нашла большинство образцов, составивших мою коллекцию, включая только что проданный полный скелет ихтиозавра. Она, — он сделал паузу, — возможно, самая замечательная молодая женщина, которую я имел счастье встретить. Она помогла мне этим летом в наших совместных поисках останков древних животных, так же как она вполне сможет в будущем помочь и вам. Восхищаясь образцами, которые вы сегодня приобрели, помните, что это она их нашла. Благодарю вас.

По залу разнеслась волна шепотков, а полковник Бёрч кивнул мне, затем отступил в сторону и был поглощен толпой мужчин в пальто и цилиндрах. Я начата проталкиваться к выходу. Все мужчины осматривали меня — не так, как это было на улице, но скорее с некоторым «научным» любопытством.

— Простите, это не вы Мэри Эннинг? — спросил один из них.

— О, нет-нет, — энергично помотала я головой. — Нет, я не Мэри Эннинг. — Он выглядел разочарованным, и я почувствовала, как это меня разозлило. — Меня зовут Элизабет Филпот, — пояснила я, — и я коллекционирую останки допотопных рыб.

Не все услышали мой ответ, потому что повсюду вокруг говорили о Мэри Эннинг. Почувствовав чью-то руку на своем плече, я не обернулась, но продолжала протискиваться сквозь толпу передо мной, пока не выбралась на улицу. Мне удавалось сдерживаться, пока я не оказалась в кебе, направлявшемся вверх по Пикадилли. Тогда я — та, которая никогда не льет слез, — начала плакать. Я плакала о себе самой.

Я до сих пор помню дату, когда получила его письмо: 12 мая 1820 года. Джо записал ее на обложке каталога, но я бы и так ее запомнила.

К тому времени я больше не ждала писем. После его отъезда прошло несколько месяцев. Я начала забывать, как он выглядит, как звучит его голос, какая у него походка, какие истории он мне рассказывал. Я больше не разговаривала о нем с Маргарет Филпот и не спрашивала у мисс Элизабет, не слышала ли она о нем от других джентльменов, интересующихся окаменелостями? Я уже не носила тот медальон на шее, убрала его подальше и не доставала, чтобы посмотреть на него и коснуться пальцем пряди его густых волос.