— Адмирал Антик! Мистер Бакленд пошел за помощью. Они вернутся и откопают нас.

Палец шевельнулся, но слабее, чем раньше.

— Вы были на утесе и упали вместе с оползнем?

Палец не двигался.

— Адмирал Антик, вы меня слышите? Вы ничего себе не сломали? У Фанни, по-моему, сломана нога. Мистер Бакленд взял ее с собой. Он скоро вернется. — Я болтала, чтобы скрыть свой ужас.

Палец оставался недвижим, указывая в небо. Я поняла, что это значит, и заплакала.

— Не умирайте! Останьтесь со мной! Пожалуйста, останьтесь, Адмирал Антик!

Глаз крока, высунувшийся между мной и Адмиралом Антиком, наблюдал за нами обоими. Нас с Адмиралом Антиком ждет судьба этого крока, подумала я. Мы станем окаменевшими останками, навсегда погребенными на взморье.

Спустя какое-то время я перестала смотреть на палец Адмирала Антика, теперь столь же неподвижный, как любой камень, угодивший в глину. Вместо этого я вглядывалась в низкое белое небо, в котором проплывали несколько облаков. Большую часть своей жизни я смотрела вниз, на камни, и после этого странно было смотреть вверх, в пустоту. Я заметила чайку, кружившую высоко над берегом. Казалось, она никогда не приблизится, но всегда останется точкой, парящей вдали. Я не отрывала от нее глаз и не смотрела больше ни на палец Адмирала, ни на крока.

Было так тихо, что мне хотелось произвести какой-нибудь шум, чтобы разрушить эти тихие чары. Мне хотелось, чтобы сквозь меня прошла молния, вытолкнув меня в жизнь, потому что я чувствовала, как в мое тело вползала медлительная тьма.

В нашей семье было множество смертей: умер папа, умерли все дети, кроме нас с Джо. Большую часть времени я собирала кости мертвых животных. Но прежде я не особо задумывалась о собственной смерти. Даже навещая леди Джексон, я больше думала о ее уходе, чем о своем, и относилась к смерти как к драме, в которой участвуют другие актеры, не я. Но умирание, оказывается, было лишено напряженного драматизма. Умирание было холодным, тяжелым, болезненным и скучным. Оно тянулось слишком долго. Я устала от него, оно мне все больше надоедало. Теперь у меня было слишком много времени, чтобы гадать, умру ли я из-за прилива, который утопит меня, как леди Джексон, или из-за того, что грязь выдавит из меня весь воздух, как это случилось с Адмиралом Антиком, или из-за того, что в меня угодит падающий камень. Я не могла думать об этом долго, это причиняло слишком сильную боль, как прикосновение к куску льда. Вместо этого я пыталась думать о Боге и том, как Он поможет мне пройти через это.

Я никому об этом не рассказывала, но тогдашние мысли о Нем нисколько не уменьшили моего страха.

Из-за тяжести глины дышать становилось все труднее. Дыхание у меня замедлилось, равно как и пульс, и я закрыла глаза.

Когда я пришла в себя, кто-то скребся в глине рядом со мной. Я открыла глаза и улыбнулась:

— Спасибо. Я знала, что вы придете. Спасибо, спасибо, что пришли за мной.

Предполагается, что если ты спас кому-то жизнь, то это связывает вас навеки. У нас с Мэри так не случилось. И я ее не виню. Но то, что я выкапывала ее тогда из оползня, воспользовавшись лопатой Адмирала Антика и работая наперегонки с приливом и обломками, сыпавшимися по обе стороны от нас, впоследствии поставило нас дальше от друг от друга, чем в тот день.

Было чудом, что Мэри осталась жива, да еще и невредима, особенно учитывая ужасную смерть Адмирала Антика от удушья всего в нескольких футах от нее. Страшные синяки покрывали все ее тело, но сломанными оказались только некоторые кости: несколько ребер и ключица. Это продержало ее в постели пару недель — не так долго, чтобы удовлетворить доктора Карпентера, но она отказалась лечиться дольше и вскоре снова появилась на взморье, туго перебинтованная.

Я была поражена тем, что после всего, через что ей пришлось пройти, она намеревалась снова совершать охотничьи вылазки. Более того, она не изменила своим привычкам, но продолжала ходить вдоль подножия утесов, где могли сходить оползни. Когда я высказала предположение, что Молли и Джозеф Эннинги поймут ее, если она решит покончить с охотой, Мэри заявила:

— В меня ударила молния, меня накрыло оползнем, но я в обоих случаях выжила. Должно быть, Бог уготовил мне что-то иное. Кроме того, — добавила она, — я не могу себе позволить остановиться.

Вдобавок к долгам отца, от которых и спустя несколько лет после его смерти семья все еще не до конца избавилась, теперь они задолжали и доктору Карпентеру. Он хорошо относился к Мэри в силу их взаимного интереса к окаменелостям, а также из-за того удовольствия, которое испытывал, осознавая, что его врачебный опыт спас ее от последствий удара молнии. Однако ему все равно следовало заплатить за лечение Мэри, а также Фанни Миллер, как настаивала ее семья. Эннинги не оспаривали этого требования. Что еще удивительнее, они не ожидали, чтобы за лечение Фанни заплатил Уильям Бакленд; Молли Эннинг даже не позволила мне написать ему об этом от их имени.

— Ему это легче себе позволить, чем вам, — убеждала я ее, когда навестила Мэри, чтобы дать ей Библию, которую она хотела почитать, пока еще оставалась в постели. — К тому же Фанни оказалась на взморье только из-за него.

Молли Эннинг, пересчитывавшая горстку пенни, вырученных от продаж окаменелостей со стола у входа в мастерскую, ответила без промедления:

— Если бы мистер Бакленд чувствовал, что ему следует заплатить, он предложил бы сделать это, прежде чем возвращаться в Оксфорд. Я не собираюсь гоняться за ним ради его денег.

— По-моему, он вообще об этом не думал, ни так, ни иначе, — сказала я. — Он ученый человек и в жизненных делах мало что смыслит. Но если пояснить ему, что к чему, то он, уверена, почтет это своим долгом и заплатит доктору Карпентеру за лечение обеих — и Мэри, и Фанни.

— Нет.

Упрямство Молли Эннинг обнаружило определенную гордость, присутствия которой в ней я до тех пор не осознавала. Большинство вещей она измеряла деньгами, но в данном случае, я уверена, она понимала, что деньги не главное. Замешан в этом Уильям Бакленд или не замешан, Эннинги подвергли ни в чем не повинную девушку опасности, основательно ее искалечив. Теперь Фанни не могла рассчитывать на удачное замужество, а может, и вообще была обречена остаться старой девой. Ее миловидность могла бы сослужить ей большую службу, но большинству мужей из рабочего слоя общества скорее понадобилась бы жена, способная пройти милю-другую. Никакие деньги не могли возместить того здоровья, что Фанни потеряла навсегда. Молли Эннинг восприняла это как своего рода наказание и хотела уплатить по счету.

Мэри никогда не говорила о том часе, что она была завалена оползнем, пока я ее не нашла. Но это испытание изменило ее. Я часто улавливала в ее глазах рассеянное выражение, словно она прислушивалась к кому-то, кто взывал с вершины Блэк-Вена, или к доносящемуся с моря крику чайки. Смерть явилась и разбила свой лагерь на берегу, рядом с нею, забрав Адмирала Антика и пощадив ее, но напомнив ей о своем присутствии и о пределах ее собственной жизни. В какую-то пору все мы начинаем остро ощущать свою неизбежную смерть, но обычно это происходит, когда мы бываем старше, чем была тогда Мэри.

Столкновение Мэри со смертью произошло в то время, когда она еще и не созрела толком. Однажды я помогала Молли Эннинг снять бинты, перевязывавшие сломанные кости Мэри, и обнаружила, что под плохо сидящим платьем она скрывает женственную фигуру с хорошими пропорциями талии, груди и бедер. Возможно, плечи у нее были слегка сгорблены из-за ее привычки смотреть себе под ноги, а пальцы с ободранными костяшками загрубели и потрескались из-за постоянных раскопок. Она не была такой изящной, как Маргарет в ее возрасте. Но у нее была свежая, яркая внешность, способная привлекать мужчин.

Она тоже начала это чувствовать. Стала тщательнее умывать лицо и руки, попросила у Маргарет немного того крема, что та состряпала, пытаясь защитить мои собственные руки от иссушающего воздействия глины голубого лейаса. Приготовленный из пчелиного воска, скипидара, лаванды и тысячелистника, крем был хорош для обработки ранок и растрескавшейся кожи, но Мэри наносила его себе на кисти рук, локти и щеки, и я начала ассоциировать ее с этим запахом, занятной смесью лекарственного и растительного ароматов.