А значит – обвиняет Бахтина (не Рабле, а Бахтина!) в прославлении "вечного смеха", место которому в Аду или там, где "адское существо принуждает человека хохотать до смерти".
Плебейские эксцессы смеха (а также обжорства, пьянства, секса, сквернословия – мало ли чего еще) плюс элитарное смакование адского "вечного смеха". Это ли не формула нынешнего нашего бытия, которое вполне можно назвать "русским адом"? "Единство во смеху" между обыдленной элитой и обыдленным охлосом. Разве не это явлено нам в череде телевизионных кривляний, названия которых могут меняться при сохранении главного – эксцессно-смехового начала в каждом из этих кривляний? "Аншлаг", "Дом-2", "Comedy Club"… Сколько же всего этого! А пресловутые "гы-гы-гы", сопровождающие каждую реплику героев пошлых фильмов?
Да, это заимствовано нашими пошляками у западных пошляков. Ну и что? Бахтинская смеховая культура, превращенная в большое политическое действо, в мистерию общемирового масштаба – только это и надо обсуждать. Только это соразмерно выдвинутой идее о стратегическом и метафизическом союзе между нашими псевдоконсервативными элитариями, вызвавшими из небытия "великого Бахтина", и их западными собратьями.
Дегуманизация через смеховую и иную эксцессность… Утопление человека и человечества в адском и именно адском смехе ("вечном смехе")… Что если под вопли о недопустимости построения рая на земле некая когорта любителей Бахтина и Рабле хочет построить ад на земле? На земле вообще, и на нашей в первую очередь? Одно дело – ритуальные восклицания "Добро пожаловать в Ад!", адресуемые врагу. Другое дело – когда Ад для русских сооружает "орден" поклонников Бахтина, именующий себя "русским".
Ад и смех… Хочу дополнить размышления Аверинцева – цитатой из романа Томаса Манна "Доктор Фаустус". Вот что говорит в этом романе черт, "визгливо хихикая": "…"здесь прекращается все" – всякое милосердие, всякая жалость, всякая снисходительность, всякое подобие респекта к недоверчивому заклинанию: "Вы не можете, не можете так поступить с душой". Увы, так поступают, так делают ‹…› в глубоком, звуконепроницаемом, скрытом от Божьего слуха погребе – в вечности. ‹…› В звуконепроницаемой глубине будет весьма шумно, пожалуй, даже чрезмерно шумно от урчанья и воркотанья, от воплей, вздохов, рева, клекота, визга, криков, брюзжания, жалоб, упоения пытками, так что не различишь и собственного голоса, ибо он потонет в общем гаме, в плотном, густом, радостном вое ада, в гнусных трелях, исторгнутых вечным произволом безответственного и невероятного. Не забудь и о чудовищных стонах сладострастия, ибо бесконечная мука, не встречающая отказа со стороны терзаемых, не ведающая никаких границ, вроде коллапса или обморока, вырождается в позорную похоть, отчего люди, обладающие некоторой интуицией, и говорят о "сладострастии ада". Таковое связано с элементом насмешки и великого надругательства ‹…› и включает в свои атрибуты мерзкие жесты и жеребячий смех". (Томас Манн, Собрание сочинений, М., Гослитиздат, 1960, том 5, стр. 319-320).
Томас Манн… Аверинцев… Лосев… Бахтин… Рабле… Не слишком ли много внимания к культуре в исследовании, посвященном анализу мирового кризиса? Но ведь я на протяжении всего исследования категорически отказываюсь называть происходящее "кризисом" и говорю о поэтапной управляемой катастрофе. А о чем говорят, например, авторы очень интересной дискуссии по поводу кризиса, проходившей на "круглом столе" в Институте динамического консерватизма (см. "Завтра", "Пора платить по счету", #45)? Они (например, Максим Калашников и не только) говорят о том, что нынешний кризис не достиг дна. Что нынешнее состояние – это не дно, а плато, за которым очередное падение.
Но что такое система падений, состоящая из череды обрывов и плато? Математики знают, что это называется "падением системы с аттрактора на аттрактор" (каждый из аттракторов – это и есть очередное плато). Но падение системы с аттрактора на аттрактор – это катастрофа. Это не волны кризиса, а витки катастрофы! И рано или поздно всем придется признать именно такой характер происходящего.
Ну, напечатали триллионы долларов в США – и что? Сейчас большая часть этих триллионов рванула на мировой рынок нефти. А куда еще этим триллионам бежать-то? Мировой валовый продукт почти не растет, а нефтяные цены растут. Они дорастут до некоего максимума – и рухнут. Мы упадем на новое плато. Так и будет развиваться катастрофа. Катастрофа – не кризис! Ответ на вызов цивилизационного масштаба в виде спекуляций и лихорадочной работы печатного станка может породить только эскалацию катастрофы.
Но коли речь идет о катастрофе, о падении с одного аттрактора на другой, то нельзя увиливать от ответа на вопрос о характере катастрофы. А также о субъекте катастрофы и его целях. Что демонтируется в ходе катастрофы? Определенный тип экономики? Полно! Нельзя демонтировать тип экономики, оставив неизменным все остальное – тип общества, тип культуры, макропроект. Значит, демонтируется макропроект. Но макропроект у нас один – "Модерн". Был еще макропроект "Коммунизм". Но его демонтировали с помощью перестройки "а-ля Бахтин – Рабле". Ведь очевидно же, что именно с помощью этого!
Демонтировав же тот макропроект под крики о недопустимости рая на земле, построили ад на земле. На нашей земле. Но столь ретиво нами занялись – почему? Потому что нельзя было демонтировать проект "Модерн", не демонтировав проект "Коммунизм" ("Красный проект") в опережающем порядке. Потому что человечество могло бы отреагировать на демонтаж проекта "Модерн" избыточным интересом к "Красному проекту". А вот если "Красного проекта" нет как нет, то демонтаж Модерна открывает дорогу некоему союзу Постмодерна и Контрмодерна.
Скажут: "Ну, и слава Богу! Контрмодерн – это возврат к религиозности".
Как же, как же, дорогие товарищи и друзья! Не для того на вас спустили с цепи Рабле и Бахтина, чтобы вы наслаждались классической религией вообще и христианством в особенности… Лосев и Аверинцев – почему так "дернулись"? Потому что они пронзительно поняли, что именно демонтируется. Что демонтируется не чуждый им коммунизм, не столь же чуждый им Модерн, а также Ренессанс и так далее, – а гуманизм вообще и христианский в первую очередь.
И что должно его заменить? Ведь ответ на этот вопрос позволяет уточнить характер субъекта, играющего в игру под названием "катастрофа"! Легче всего ответить, что заменить демонтируемое должен сатанизм. Однако это слишком простой ответ. А простота в подобных случаях хуже воровства.
Ради получения другого ответа давайте продолжим заниматься культурой. И признаем, что демонтаж культуры – это штука еще более серьезная, чем любые экономические эксцессы. И, безусловно, чреватая как экономическими эксцессами, так и эксцессами политическими, военными и так далее. То, что описывает Аверинцев (а перед этим описал Лосев), – это и есть демонтаж культуры.
Два выдающихся исследователя культуры утверждают, что Бахтин и его поклонники (как крупные, так и мелкие) спроектировали и осуществляют (Бахтина нет, но поклонники-то остались!) демонтаж культуры, подкоп под Идеальное и так далее. Если мы не хотим вчитываться в подобные утверждения, – значит, нас не интересуют ни характер протекающих процессов, ни наше будущее, ни возможные варианты нашего ответа на предъявляемый вызов. А поскольку нас это все интересует, то давайте все-таки вчитываться в блестящие суждения выдающихся исследователей и творцов культуры. И в них искать ответ на "проклятые вопросы".
Томас Манн искал этот ответ в новом гуманизме. И потому интересовался "Красным проектом".
