— Слишком тупы.

Выстрелов не последовало.

Они проехали меж двух патрульных машин и толпы зевак, раздавшейся на две части. С одной стороны дороги стояли богатые и средний класс. Женщины, регулярно посещающие салоны красоты, мужчины в дорогих рубашках и туфлях. Мужчины в фирменных комбинезонах с названиями компаний, с вышитыми золотом именем и фамилией на нагрудном кармане. Женщины а-ля Амелия Уильямс, собравшиеся в магазин или на рынок. Непохожие друг на друга, но объединенные общей чертой. И Ричардс знал, что их объединяло. Они не жили на грани катастрофы. Голод не урчал в их желудках. Голову не заполняли безумные мысли, несбыточные надежды.

Эти люди стояли справа от дороги, лицом к порту и морскому клубу, мимо которых сейчас проезжал пневмокар.

На другой обочине, левой, собрались бедняки. Красные носы, взбухшие вены, жалкие, отвисшие груди. Грязные волосы. Угри. Прыщи. Дебильные лица.

Здесь полиция махала дубинками куда более рьяно, а копы все прибывали и прибывали. Ричардс не удивлялся их числу и активности. Понаехали они, правда, очень уж быстро. Даже здесь, в глубинке, копы всегда были наготове. Перед охотой собак положено держать на псарне голодными. Бедняки потрошат летние бунгало, которые пустуют осенью и зимой. Банды подростков из бедных семей совершают набеги на супермаркеты. Бедняки пишут ругательства на витринах магазинов. Бедняки вечно на что-то жалуются, и их рты наполняются слюной зависти, стоит им увидеть дорогую машину, упитанный живот или костюм за две сотни долларов. И у бедняков есть свои Джеки Джексоны, Мохаммеды Али, Клайды Барроу. Они стояли и смотрели.

А вот справа, друзья, те самые люди, которые летом живут в бунгало, рассуждал Ричардс. Толстые, неуклюжие. Из тех, что слева, самый тяжелый весит не больше ста тридцати фунтов, но они жилистые, выносливые, их можно назвать Голодные хонки. Они всегда голодны. Они продадут Христа за фунт салями. Будьте осторожны, грядет социальное расслоение. Эти противники на ринг не выйдут, они предпочитают драться прямо в зрительном зале. Сможем мы найти козла отпущения, который успокоит и первых, и вторых?

Медленно, на скорости тридцать миль в час, Бен Ричардс проехал между ними.

Прошел час. Пробило четыре. Тени удлинились. Ричардс не поднимал головы над приборным щитком. Временами терял сознание, вновь приходил в себя. Он вытащил рубашку из брюк, чтобы осмотреть новую рану. Пуля пропахала в его боку глубокую траншею, которая все еще кровоточила. Кровь сворачивалась, но медленно. При каждом резком движении рана открывалась вновь. Впрочем, особого значения это не имело. Все равно они разорвут его на куски. Перед той силой, что выходила против него, его план казался детской шуткой. Он, конечно, мог ему следовать, до того момента как произойдет «инцидент» и пневмокар превратится в груду искореженного железа («…трагический несчастный случай… патрульный находится под следствием… расследование ведут лучшие специалисты… искренне сожалеем о невинной жертве…», все это прозвучит в последнем выпуске новостей, аккурат между биржевой сводкой и выступлением Папы Римского). О себе он не беспокоился, но его очень волновала судьба Амелии Уильямс, которая крайне неудачно выбрала время для поездки за покупками. В эту среду ей следовало остаться дома.

— Впереди танки, — внезапно вырвалось у нее. В голосе слышались истеричные нотки. — Ты можешь себе такое представить? Ты можешь… — Она расплакалась.

Ричардс подождал, пока она немного успокоится. Потом спросил:

— В каком мы городе?

— У-у-уинтерпорт, так написано на указателе. Я не могу! Не могу ждать, пока они откроют огонь! Не могу!

— Хорошо.

Она моргнула, тряхнула головой, словно хотела прочистить мозги.

— Что?

— Останавливайся. Вылезай.

— Но они тебя у…

— Да. Зато больше не будет крови. У них достаточно огневой мощи, чтобы превратить меня и машину в пар.

— Ты лжешь. Ты убьешь меня.

Револьвер, зажатый между колен, упал на пол. Застыл на резиновом коврике.

— Мне бы сейчас «травки», — вздохнула она. — Господи, как хочется расслабиться. Почему ты не дождался следующей машины? Господи! Господи!

Ричардс начал смеяться. Смеялся, хотя каждый вдох болью отдавался в боку. Он закрыл глаза и смеялся, пока по щекам не потекли слезы.

— Холодно здесь с разбитым стеклом, — заметила она. — Включи печку.

В сгущающихся сумерках ее лицо превратилось в бледное пятно.

— Мы в Дерри, — объявила она.

На улицах толпился народ. Люди свисали с крыш, заполняли балконы и веранды, освобожденные от летней мебели. Они ели сандвичи и жареных кур.

— Есть указатели аэропорта?

— Да. Я им следую. Они просто закроют въездные ворота.

— Если закроют, я вновь пригрожу, что убью тебя.

— Ты собираешься угнать самолет?

— Попытаюсь.

— Не сможешь.

— Ты, несомненно, права.

Они повернули направо, потом налево. Динамики требовали от толпы податься назад, разойтись.

— Она действительно твоя жена? Та женщина, которую показывали в программе?

— Да. Ее зовут Шейла. Нашей дочери, Кэти, восемнадцать месяцев. Она заболела гриппом. Может, сейчас она уже поправляется. Потому-то я и полез в это дело.

Мимо пролетел вертолет, отбрасывая на шоссе огромную тень. Громовой голос приказал Ричардсу остановить пневмокар и выпустить женщину. Когда он улетел, женщина заговорила первой:

— Твоя жена выглядела совершеннейшей шлюхой. Нельзя же так опускаться.

— Фотография сфабрикована, — бесстрастно ответил Ричардс.

— Они идут на такое?

— Как видишь.

— Аэропорт. Мы приближаемся.

— Ворота закрыты?

— Подожди… не разберу… открыты, но блокированы. Танком. Пушка нацелена на нас.

— Остановись в тридцати футах.

Пневмокар медленно крался по четырехполосной трассе меж стоящих по обочинам патрульных машин и ревущей толпы. Над воротами висел огромный щит: АЭРОПОРТ «ВОЙТ». Женщина видела циклопический, находящийся под высоким напряжением забор, уходящий в обе стороны от ворот. Впереди, на бетонном возвышении, разделявшем дорогу надвое, стояла будка контрольно-пропускного пункта. А за будкой расположился перекрывший ворота танк А-62, при необходимости стрелявший атомными снарядами мощностью двести пятьдесят килотонн. Далее разбегающиеся дорожки вели к различным терминалам, за которыми скрывались взлетно-посадочные полосы. А главенствовала над всем огромная, как уэллсовская боевая машина марсиан, диспетчерская вышка. Лучи скатывающегося к горизонту солнца полыхали на тонированных стеклах. Сотрудники аэропорта и пассажиры толпились на ближайшей к воротам автостоянке. Полиция с трудом сдерживала их напор. Послышался мощный, низкий рев. Амелия увидела, как «Локхид/Джи-Эй суперберд» начал подъем, разогнавшись по невидимой от ворот взлетной полосе.

— РИЧАРДС!

Амелия подпрыгнула, испуганно посмотрела на него. Он небрежно махнул рукой. Мол, все в порядке, ма. Я всего лишь умираю.

— ВЪЕЗД НА ТЕРРИТОРИЮ АЭРОПОРТА ТЕБЕ ЗАПРЕЩЕН! — вещал многократно усиленный техникой голос. — ОТПУСТИ ЖЕНЩИНУ. ВЫХОДИ ИЗ МАШИНЫ.

— Что теперь? — спросила она. — Это тупик. Они лишь дождутся, пока…

— Давай надавим на них еще. Думаю, они прогнутся. Высунься. Скажи, что я ранен и не в себе. Скажи, что я хочу сдаться воздушной полиции.

— Ты действительно хочешь?

— Воздушная полиция не подчиняется ни штату, ни государству. По соглашению с ООН от 1995 года это международная организация. Вроде бы ходили слухи о том, что тебе гарантирована амнистия, если сдаешься им. Все равно что попасть на «Свободную парковку», играя в «Монополию». Разумеется, чушь собачья. Они передадут тебя Охотникам, а Охотники потащат к стенке.

Ее передернуло.

— Но, возможно, они думают, что я в это верю. Или убедил себя в том, что в это можно поверить. Высунись и скажи им.