– Почему они не сдали город, Хаим? Им же были поставлены мои всегдашние условия. Они, что, не поверили моему слову? Но вся вселенная знает, что Тамерлан свое слово держит.

– Им известно, о, великодушный, что Тамерлан свое слово держит, они знали, что сдай они свой город, жители бы были пощажены и что взята бы была только военная контрибуция и наложена дань. И все.

Но если со стен выпущена хоть одна стрела – городу и жителям конец. Это они тоже знали. Эти люди не сдают города. И сейчас, прости меня, о, всевластный, я даже рад этому. Потому что теперь участь Ельца, эта участь всей этой страны, это участь всего населяющего ее сброда. Копыта твоих коней сотрут с земли и страну эту и народ этот.

– Как они называют себя?

– Русскими.

– Поглядеть бы хоть на одного. Пленные есть?

– Один.

– Далеко?

– У входа перед твоим шатром. Он слегка изувечен, бревном его придавило, от того и взяли.

– Как бы мне с ним поговорить?

– Это можно. Я знаю их язык.

– О! А ты язык лунных жителей не знаешь?

– Если бы на луне были жители, – знал бы.

– Ну что же, поглядим хоть на изувеченного.

Ввели полуголого, худого, пожилого, бородатого мужика. Левая, вся переломанная рука, безжизненно висела, грудь была вмята и искровлена, из правого плеча торчал обломок кости. Мужик стонал.

Тамерлан обошел его вокруг, пристально разглядывая, и спросил:

– Больно?

– Больно.

– Умереть хочешь?

– Хочу.

– На кинжал.

– Нет, сам не буду.

– Трусишь?

– Трушу. Греха самоубийства трушу. Коли вы не убьете – так помру, близко уже, а сам себя... нет, Господа моего Иисуса Христа и Матерь Его гневить не буду.

Перевел взгляд Тамерлан на Хаима:

– Это он кого имеет в виду?

– О, душевидец, я много раз рассказывал тебе о поклоняющихся Этому Распятому и Матери Его. А эти,.. вот один из них пред тобой во всей красе, они вообще особые, они выродки, способные только на это поклонение и ни на что больше. И власть над собой они признают только Этого Распятого. Тохтамыш и те, кто был до него, кому они дань платили, не поняли этого. Любую чужеземную власть над собой они будут терпеть до времени. Не повтори ошибки Тохтамыша и его предков. Уничтожь их! И в ошибке этой виновны не кто-нибудь, а потомки великого Чингисхана! Твоего предка! Им ведь эти выродки дань платили, а те сидели в Золотой Орде, в Сарае своем, да меж собой за власть грызлись. А надо было снова, как Бату-хан, пройтись с войском по их городам и селам... Да и не как Бату-хан! После его похода их хоть треть, да осталась. А надо было всех под топор!.. А там по лесам старички всяческие отшельничать стали, с особым, уже совсем безумным, рвением поклоняться Этому Распятому,.. монастырей, где эти старички-отшельнички верховодили в три раза больше стало, чем до Бату-ханова похода!... Вот и плоды теперь пожинаются. Сжег Тохтамыш Москву, а что толку. Уничтожь их под корень, о, великий и беспощадный!.. А сам обряд ихнего поклонения, – в досках. Намалюют на доске Распятого и Мать Его, повесят доску у себя в избе и поклоны доске бьют.

Этот вот и защищал одну такую доску... Эй, – обратился Хаим к солдату, что привел пленника, – Доска та где?

– У входа валяется.

– Принеси.

– Ты воин? – опять обратился к пленнику Тамерлан.

– Да какой же я воин. Крестьянин я, ну и рыбачил помаленьку. Стерлядки, вон, на ярмарку привез. А тут и вы, нате, пожалуйста, здрасте – приехали...

– Ты слышал, что вам предложили сдаться?

– Как не слыхать. Иуда один, ну тот, который к вам переметнулся, он и прокричал нам, что б, значит, ворота мы открыли. Жаль из лука стрелять не умею, да без меня, слава Богу, стрелок нашелся.

– А ведь эта стрела и погубила и город и жителей. Неужто лучше вот так, огнем и мечом вас?.. А то б получше чем при князе вашем было бы, сдай вы город. И стерлядку б дальше ловил.

– Может быть так, может быть не так, но... ничего, что есть на этой земле, я вам не отдам... Эх, вот – ты, ну – ты, и откуда вас все прет и прет, одних раскувырдаешь, другие лезут, что ж там за дырка в преисподней, вот заткнуть бы ее... Ну, да ладно, Господня воля, всякое было, всякое и проходило.

– Нет, не заткнешь! – яростно выдохнул Хаим в бороду мужика, свирепо на него глядя, – это не пройдет. Такого на вас еще не было!

– Что ты сказал ему, Хаим? Ты опять разволновался.

– Нет, о, всевидящий, – Хаим опять улыбался, – я просто растолковывал ему, что таких орлов, как твои здесь еще не пролетало и что здесь растоптано и склевано будет все, не останется даже падали.

– Однако, – Тамерлан задумчиво уставился на пленника, – при полном неумении и почти без оружия дрались они – отменно. Первый город, в котором один пленный.

– И да пусть он будет последний. Пленных не брать, сдаваться не предлагать. Продавать их баязетовым купцам, так мороки не оберешься, в походах твоих от них одна обуза, слуг у тебя хватает, а оставить их здесь, хоть сколько! Хоть одного – нельзя!...

Теперь Тамерлан задумчиво глядел на Хаима и наконец сказал:

– Да, пожалуй, ты прав, визирь. Что-то мне опять беспокойно стало. Так где доска?

– Вот она, о, всепытливейший, вот этому они поклоняются. Погоди, она вся в пыли и песке, позволь я очищу ее,.. – с этими словами Хаим плюнул на доску и стал растирать полотенцем, сгоняя слюной пыль и песок. И в то же мгновение пленный сделал шаг в сторону Великого визиря и с рычанием вырвал у него доску и тут же с размаху хватил его кулаком по уху. Даже на вскрик не успел среагировать великий визирь и, отлетев метра на три, приземлился в углу шатра, носом в стойку. Когда поднимался он, нос и ухо его были такие же как у обоих его помощников. Солдата, бросившегося было к пленнику, Тамерлан остановил движением руки.

– Ты у меня эту доску сейчас сожрешь заместо хлеба,.. не-ет, я из этих досок угольки сделаю и ме-едленно на них поджарю тебя.

– Сделай милость, только не плюй больше при мне на святые лики. Ну, а коли сподобит Матерь Божья от огня иконы своей смерть принять, – дай, Господь, каждому.

– Хаим! – грозно напомнил о себе Тамерлан, – ваши разговоры переводи мне сразу и быстро.

Хаим перевел, стирая с лица кровь.

Тамерлан взял икону, приблизил к глазам и стал внимательно ее разглядывать, то удаляя ее, то приближая.

Давно Хаим не видал у своего повелителя такого взгляда, такого разглядывания. Давно уже великий визирь высветил и просветил все причуды и изгибы взрывного характера владыки мира, все душевные струнки его были как на ладони у Хаима и в совершенстве знал он какую когда нажимать надо, за какую посильней дернуть, а какую так поприжать, что б и сам хозяин о ней забыл, все взгляды властителя вселенной, что за ними стоит и последует, были изучены лучше линий на своих ладонях. Взгляд, которым хозяин сейчас разглядывал икону, Хаим наблюдал у него только однажды: так он рассматривал карту расположения персидского войска, того самого войска с которым (первый и последний раз за все войны) было потом сражение равных и чья возьмет до последнего момента неясно было. Только сверхъестественное чутье Тамерлана, его нечеловеческая интуиция, каменная выдержка и необыкновенное умение мгновенно ориентироваться в мгновенно – непредсказуемо изменившейся ситуации, спасли тогда от разгрома его армию и принесли разгром противнику. Измени он направление главного удара несколькими секундами позже, а ввод последнего резерва столькими же секундами раньше, ничего бы не спасло, уничтожена б была великая армия. Но все произошло наоборот. О том, что предстоим бой равных, знал Тамерлан, потому так и изучал карту. Но чего так смотреть на эту доску? Перевел Тамерлан взгляд на пленника:

– А на меня бы тоже бросился, если б я на нее плюнул?

– Да хоть на кого! Отцу б родному не спустил, матери б... Да нешто это возможно, последний забулдыга у нас никогда б не пошел на такое. Да и зачем?

– А и то,.. – усмехнулся Тамерлан, – зачем? Мой Великий визирь хотел всего лишь, пыль с нее стереть. Так ведь, Хаим? Ведь не было у тебя злого умысла?