— Вот и хорошо, — усмехнулся Френкель, — значит, можно будет быть спокойными, что нас по крайней мере никто не ограбит.

— До этого вас так часто грабили?

— Нет, но дополнительная гарантия все равно не помешает. Так что не тратьте красноречие, Георгий Андреевич, судя по утренним газетам, оно вам в ближайшее время пригодится в Думе. Лучше давайте свои бумаги, а то уже руки чешутся подписать что-нибудь этакое. Нас же все равно звал к себе Абрам Федорович, а у него в Радиевом институте порядки практически такие же. И почему вы нас называете по имени-отчеству? Как-то даже тревожно, честное слово.

— Это с чего так?

— Народная примета. Если канцлер разговаривает трехэтажным матом, то, может, оно еще и обойдется, но если вдруг стал преувеличенно вежливым — все. В ближайшее время придется посетить если не Вилюй, то уж Колыму наверняка.

— Надо же, как интересно. Еще какими-нибудь похожими приметами не поделитесь?

— Пожалуйста. Если канцлер встал ровно в девять, то это к дождю, если проспал до десяти, то к урожаю. Зато если поднялся в семь, то это к войне, а в пять — к землетрясению. Про отход ко сну тоже есть, но я помню только одну. Если вы ляжете спать в одиннадцать вечера, то не миновать роспуска Думы.

Я глянул на часы — без семи одиннадцать, и махнул рукой:

— А, ладно, пусть живет. Сейчас вы как, пойдете к себе, ваши комнаты на втором этаже правого крыла, или составите мне компанию на пару-тройку бутылочек пива с астраханской воблой? На объект выезжаем завтра в десять утра.

Мы приехали туда в половине одиннадцатого, лаборант уже сидел у установки, и негромко тарахтел форвакуумный насос.

— Познакомьтесь, — представил я друг другу молодых людей, — Александр, Петр, Яков. Ну и ваш покорный слуга, с которым вы все уже знакомы. Временный коллектив по изучению феномена нетрадиционного туннелирования в сборе, можно приступать к работе.

Александр закрыл дверь в аппаратную на ключ, потом сдал его дежурному и направился к так называемому поселку. Пока он состоял из пяти двухэтажных двенадцатиквартирных домов, но уже рылись котлованы под новые постройки. Объект «Заря» в восьми километрах юго-восточнее Гдова в не таком уж далеком времени должен стать очередным закрытым наукоградом, которых и так имелось немало на просторах империи. Саша уже успел побывать в двух: Кучино и Осташкове (так его называли, хотя на самом деле объект располагался на острове Городомля). Александр был также в курсе о существовании мощного электронного НИИ в Каспийске. Правда, он не знал, что этот Каспийск находится на острове Николая I в Аральском море. Но тут уж ничего не поделаешь — режим секретности. Даже в самом Каспийске далеко не все знали, посреди какого моря стоит их остров.

Саша переоделся, сунул в карман бумажник с деньгами и паспортом, потом выкатил из гаража велосипед и неспешно направился по лесной тропинке к аэродрому, который был примерно в полукилометре от поселка. Его «чайка» стояла в Гатчине. В принципе вполне можно было купить и еще одну, но зачем? Ездить в Гдов в общем-то незачем, по объекту бессмысленно, тут и велосипед не нужен. И аэродром рядом, а там стоит Сашин личный «Тузик».

Еще в школе Александр иногда жалел, что в Союзе нельзя иметь свой самолет. Хотя, казалось бы, какие тут еще аэропланы, когда и автомобиль-то толком не купишь! Но почему-то трудности при покупке «жигулей» задевали Александра куда меньше, чем полная невозможность приобрести что-нибудь крылатое. В конце концов, тот же «запорожец» приобрести можно без особых проблем, а вот с самолетом натуральная труба. Прямо хоть сам строй! Саша бы и построил, но для этого ему нужно было родиться хотя бы лет на десять раньше, с начала восьмидесятых КГБ уже рассматривал самодеятельных авиаконструкторов как свою потенциальную клиентуру. А тут — пожалуйста. И стоит этот «Тузик» всего девятьсот восемьдесят рублей, причем его можно купить с трехлетней рассрочкой и первым взносом в триста пятьдесят, но при этом подписать обязательство раз в год отбывать недельные сборы, а в случае войны стать ночным бомбардировщиком или связником. Впрочем, этот самолетик не возбранялось купить и просто так, но тогда он обошелся бы в три тысячи. Так что Саша выложил свою месячную получку, которую после покупки автомобиля все равно не удавалось растратить больше чем на треть, как приходило время следующей, и подписал бумаги на рассрочку платежей и свои обязательства. После чего за пятьдесят рублей еще два месяца посещал вечерние курсы, где его научили летать, и все. Вот он, его личный аэроплан, лети на нем куда угодно, только, разумеется, сначала сообщив об этом в режимный отдел.

Самое интересное, подумалось Саше, что в новом мире его должность называется точно так же, как и в старом — старший лаборант. И круг обязанностей вроде похож, но только за одним исключением. Там только считалось, что Саша является ответственным за бесперебойную работу всего, что находилось в его подвале. На самом деле кто угодно мог прийти и заявить, что вот это надо сделать вот так, — примерно как в случае с Кисиным и случилось. Ну и снабжение, конечно, оставляло желать лучшего, а уж про зарплату стыдно и вспомнить. Какая ответственность в восемьдесят девятом году могла быть за сто тридцать рублей в месяц?

Здесь же Александр получал триста пятьдесят, и это при куда большей весомости тутошнего рубля. Заведующий комплексом был чистым администратором. То есть Саша ему говорил, чего не помешало бы сделать, тот записывал это в блокнот и вскоре сообщал, когда оно будет готово. Правда, иногда Александра ненадолго занимал вопрос: а что с ним будет, если он, например, начнет халтурить? Но проверять не было ни малейшего желания. И вовсе не из-за жутковатой славы Георгия Андреевича. Лаборант достаточно пообщался с канцлером, чтобы понять: он всегда делает то, что обещал. Правда, иногда с фантазией, этого у него не отнимешь… Так вот, на прямой вопрос: «А вдруг не справлюсь?» — ответ был: «Чинить магнитофоны в „Октябрьскую“ вас возьмут и без моей протекции».

Да уж, взлетел я тут высоко, подумал лаборант, подъезжая к рулежной дорожке, где уже стоял его «Тузик». С самим канцлером за руку здороваюсь! И несколько раз удостаивался приглашения на вечерний чай или пиво. Впрочем, беседовать с Георгием Андреевичем всегда было интересно. Особенно запомнился первый разговор, когда канцлер разъяснил лаборанту некоторые тонкости реального устройства власти в Российской империи.

— Вот вы мне тут говорили про разделение властей, — заметил Найденов, обстукивая воблу о край полированного стола, — так ведь неужели не заметно, что оно у нас есть? Не на законодательную, исполнительную и судебную, реально такого и в двадцать первом веке не больно-то найдешь. Но почему вы решили, что это вообще единственная возможность? Тут ведь важна не конкретика, а просто сам факт. И у нас есть совершенно четкое разделение, причем классическое, описанное Стругацкими. Помните: «Король по обыкновению велик и светел, а дон Рэба безгранично умен и всегда начеку». Причем они специально подчеркивают, что это не ситуация «великий ум при слабом государе», несмотря на полную дебильность описываемого там короля. Это именно разделение властей, и у нас оно как раз такое и наличествует, причем при очень неглупом и волевом монархе. Император велик, светел, милосерден, отзывчив, доброжелателен и много чего еще. У меня все эти эпитеты даже записаны на специальной шпаргалке, а он их и так помнит. Ну а я — всё остальное. Очень удобно, между прочим. Сталин, например, в вашей истории вынужден был одновременно быть и великим, и добрым, и грозным, а это довольно утомительно и не всегда удается вовремя переключиться.

— И как, интересно, на самом деле выглядит ваша борьба добра со злом? — хмыкнул лаборант.

— Пожалуйста, могу рассказать о позавчерашней беседе. Приезжаю это я к величеству поужинать, а он, ложку до рта не донеся и мне не дав, начинает возмущаться: да с какой такой стати я буду миловать этого мерзавца, что ты мне за бумагу подсунул? Дали ему у тебя четвертак, и пусть сидит на здоровье, радуется, что не повесили! Это мы с ним про одного военпреда, попавшегося на откате. Пришлось напомнить, что у нас давно принято в честь тезоименитства кого-нибудь миловать, а остальные кандидаты еще хуже. Правда, обещание, что сниженный до червонца срок помилованному покажется далеко не медом, наш всемилостивейший государь с меня все-таки взял.