На этой стадии обряда супруги запрещали себе достигать оргазма и даже стремиться к нему; ритуал растягивался до бесконечности, магическая энергия накапливалась, и можно было неослабно повторять его сколько угодно.

Процедура вызывала невероятный прилив энергии и великолепное самочувствие; она была столь восхитительна и возвышенна, что Президент вскоре забросил государственные дела и начал писать портреты ангелов, представавших ему в гипнотических видениях. К тому же он был очень доволен собой, поскольку воздержание от оргазма вылечило его импотенцию, вызванную стариковским страхом не кончить вообще. Теперь ему даже приходилось подавать супруге знак, чтобы искусные обжимания не унесли его на гребне волны.

Отточив этот мистический обряд, они перешли к третьей ступени – она повторяла вторую, с той лишь разницей, что через два-три часа супругам полагалось отпустить на волю накопившиеся желания в оргазмическом катаклизме, при котором требовалось как можно ярче вообразить уменьшение государственного долга.

Выяснилось, что легче сказать, чем сделать. В первый раз им действительно удалось в нужный момент воспылать божественным огнем, но он настолько их ошеломил, что они забыли вообразить «магическое дитя» – уменьшение государственного долга.

Во второй раз Президент прибыл на станцию назначения прежде супруги и так на себя досадовал, что не смог все вообразить, как нужно. В третий раз он вообще не доехал до места – стараясь не повторить неудачи второй попытки, утратил сосредоточенность и выпал из состояния небесного блаженства.

Но с четвертого захода все получилось идеально, в полном согласии с замыслом алхимиков, и супруги, обнявшись, содрогаясь и трепеща в мистическом восторге, потеряли счет времени на границе меж сладостной мукой и мучительной сладостью. Являлись ангелы и обмахивали их крылами, кровать парила и вращалась в воздухе, оконное стекло со звоном разлетелось вдребезги, дверь сама собой открылась и захлопнулась, на лихорадочном челе они ощущали божественный поцелуй, а пред внутренним взором с невероятной отчетливостью возникали переполненные золотом сокровищницы государственной казны.

Когда все закончилось и кровать мягко опустилась на место, обессиленная, вдохновленная пара, не разжимая объятий, рухнула на постель, всхлипывая и задыхаясь.

– Папулик! – восклицала жена Президента. – О, папулечка!

Оба погрузились в блаженную дрему; впереди их ждали долгие счастливые месяцы полтергейста, райского блаженства и красочных видений кредитоспособности государства.

Его превосходительство ежедневно запрашивал доклад казначейства и выискивал в нем знаки рождения магического дитяти. Президент с удовлетворением отметил, что из-за урагана в странах Карибского бассейна поднялись цены на бананы и тропические фрукты, а урожай кофе не погублен дождями, как в предыдущем году. Внешний долг постепенно сократился до пятидесяти миллионов.

И все же Президент не был убежден, что этот скромный результат достигнут благодаря алхимии. Вера в нее слабела, несмотря на заверения министра иностранных дел. Потом отправленная на поиски Эльдорадо экспедиция вернулась с радостным известием: землемер, собирая птичьи яйца в сьерре, открыл новое месторождение изумрудов.

Помня уроки истории, Президент не продал концессию североамериканцам, а основал Государственную рудничную компанию под патронажем правительства. Дабы избежать неминуемой коррупции и устрашающей некомпетентности, Президент решил поставить во главе компании военного, чьи патриотизм и честность не вызывали сомнений. Он как раз отправил телеграмму генералу Фуэрте в Сезар, когда из Вальедупара сообщили: ночью на генерала совершено покушение.

Расстроенный, подавленный Президент отправился навестить жену – та весь день валялась в постели из-за спазмов в животе, которые Президент списывал на чрезмерное усердие в алхимии. В коридоре он столкнулся с фрейлиной супруги – та истерически визжала и с пылом святой Катерины, но с пулеметной скоростью крестилась. Добиться от нее толку не помогли ни оплеуха, ни встряска, и в спальне его превосходительство увидел, что жена воркует над черным мохнатым свертком; сверток сосал грудь, ритмично сдавливая ее лапами.

Жена застенчиво улыбнулась.

– Ты только взгляни, папулик, – сказала она, надувая губки. – Я ведь даже не знала, что беременна, а у меня только что появился ребеночек. Правда, миленький?

Заложив руки за спину, его превосходительство нагнулся и внимательно осмотрел пополнение. Потом выпрямился и поджал губы.

– Ты уверена, что оно от меня? По-моему, это кошка.

Генерал Карло Мария Фуэрте предпринял все меры предосторожности. Роту пограничной стражи он немедленно отправил к месту дислокации на дальней границе в горах. Все приказы и директивы из Вальедупара исходили только за подписью бригадного генерала. Тем не менее генералу Рамиресу, естественно, шепнули, что Фуэрте вернулся в Сезар и приступил к исполнению своих обязанностей. Рамирес послал Фуэрте телеграмму: поздравлял с выздоровлением и сообщал, что лично разобрался с изменниками, которые арестовали Фуэрте и жестоко с ним обращались. Затем он организовал покушение на Фуэрте, которое потом спихнут на левых, и написал в «Нью-Йорк Геральд» письмо, где опроверг подлинность напечатанных в газете документов. Рамирес набросал черновик прошения об отставке, несколько раз перечитал, обгрызая ногти, и разорвал.

Понимая, чего ожидать, генерал Фуэрте удвоил охрану в войсковой части. Но собственную свободу он ограничивать не желал и по-прежнему гулял со своей огромной кошкой (в дверной лаз теперь проходила только одна лапа). Иногда к ним присоединялись капитан Папагато и его четыре питомицы.

Несмотря на большую разницу в возрасте и чинах, генерал и капитан подружились. Не только оттого, что оба души не чаяли в животных, а Фуэрте был благодарен капитану за заботу о Марии и ее невероятном потомстве. Скорее оттого, что и тот, и другой были чуткими и усталыми людьми.

Генерал Фуэрте вступил в тот возраст, когда человек задумывается, было ли что-то стоящее в его жизни, достиг ли он чего-нибудь и вправду ли хочет продолжать в том же духе. Он размышлял о том, что в жизни упустил за время долгого романа и супружества с армией, и о том, что, быть может, существует иная жизнь, ярче и правильнее, в которой и следует завершить свои дни на земле.

А капитану Папагато исполнилось двадцать восемь, и он уже чувствовал, что юность незаметно ускользнула, ее сожрали возня с бумагами, жизнь по уставу, муштра, офицерская суматоха, офицерские обеды, учеба у американцев в Панаме и лапша на уши неграмотным, вялым новобранцам. Мечты не исполнились, и капитан со страхом вглядывался в жизнь, что бесконечно тянется в пустоту теней.

– Я подумываю уйти в отставку, господин генерал, – сказал он как-то раз, когда они гуляли в саванне.

– В самом деле? – спросил Фуэрте. – Знаете, и я об этом думаю. Мне бы хотелось исчезнуть и где-нибудь начать все заново.

– Вы меня удивляете, господин генерал. Я думал, вы навсегда связали себя с армией и начнете меня отговаривать.

– Несколько месяцев назад, до своего задания, я бы так и поступил.

– Прошу прощения. Никто не знает, в чем заключалось ваше задание. Вы не могли бы рассказать?

– К сожалению, нет, капитан. Оно совершенно секретное.

Они прошлись молча, заложив руки за спину, точно командиры, проверяющие парадный строй.

– Смотрите, пекари! – воскликнул Фуэрте.

Они проводили взглядом небольшую свинку, заковылявшую от них подальше.

– Я намеревался уйти на следующей неделе, – сказал генерал. – Хочу отправиться в долгую экспедицию и систематизировать животный мир сьерры, как сделал с бабочками и отчасти с колибри.

– В экспедицию? Вот оно что… – Капитан собрался с духом. – Не сочтите за дерзость, господин генерал. Нельзя ли мне сопровождать вас? Это так интересно…