Сраженные впечатляющим зрелищем, бойцы опустили винтовки и, разинув рты, застыли с выпученными глазами.
– Матерь божья! – воскликнул Томас.
Рафаэль нервно хихикнул и собрался отпустить скабрезную шутку, но в голову ничего не приходило; Гонзаго произнес официальным тоном:
– Добрый день, – что прозвучало совсем нелепо, и Рафаэль опять захихикал. Глория фыркнула, нагнулась, подала донне Констанце полотенце и резко сказала Рафаэлю:
– Тихо! Заткнись!
– Виноват, – ответил Рафаэль, еще похрюкивая, – но, по-моему, очень забавно.
– А по-моему, нет! – воскликнула донна Констанца.
– Ничего, может, потом и вам это покажется забавным, – попыталась утешить ее Глория.
– Очень сомневаюсь. Сейчас же убирайтесь из моего дома, или я вызову полицию!
– А как? – неподдельно удивился Томас. – Мы дважды обошли дом – хотели обрезать телефонный провод. У вас нет телефона. Тут ни у кого нет.
– Может, она телепатка, пошлет вызов начальнику вальедупарской полиции мысленно? – предположил Гонзаго.
– Так у него мозгов нет, как же он поймет? – возразил Рафаэль.
– Все заткнитесь! – приказала Глория и повернулась к донне Констанце: – Оденьтесь во что-нибудь простое и удобное. Мы берем вас заложницей в обмен на выкуп в полмиллиона долларов. Ведите себя хорошо, и мы вас не тронем. Будете рыпаться – пристрелим. Вот так вот.
– Но муж ни за что не заплатит! – Глаза донны Констанцы распахнулись от изумления.
– Он что, вас не любит? – участливо спросил Томас.
– Тихо, Томас! – сказала Глория. – Придется заплатить, иначе его убьют как-нибудь в другой раз. – Из нагрудного кармана гимнастерки она достала блокнот. – Оставите мужу письмо. Мы продиктуем.
У донны Констанцы дрожали губы, в глазах стояли слезы, и трясущимися руками она писала записку следующего содержания:
«Бойцы «Народного авангарда» взяли меня заложницей за выкуп в полмиллиона долларов. Если не заплатишь, меня расстреляют, а тебя убьют в другой раз – до или после победы революции. Деньги наличными нужно положить под арку Чиригуанского моста через две недели, в пятницу, 15 марта, в семь часов вечера. Ты должен быть один, иначе пристрелят нас обоих. Через несколько дней после этого меня отпустят. Можешь доверять «Народному авангарду», если сам будешь честен. Вперед к победе! Родина или смерть!
Констанца».
Ниже Глория приписала:
«Уважаемый господин, письмо подтверждается Глорией де Эскобаль, к сему прилагаю свою подпись: Глория де Эскобаль».
Глория отвела донну Констанцу в гардеробную и, невзирая на протесты, велела облачиться в одежду поплотнее и удобную обувь, разрешив взять с собой две смены белья и две рубашки, больше ничего.
Вернувшись в гостиную, они застали Рафаэля, Томаса и Гонзаго за сосредоточенным изучением журнала «Bor» трехгодичной давности.
– Странные какие-то дамочки, – сказал Томас.
– Все тощие, и волос нет ни на ногах, ни подмышками, – отметил Гонзаго.
– Интересно, кому нужна книга, где на картинках белые и явно больные тетки? – спросил Рафаэль.
– Я бы хотела взять его с собой, – сказала донна Констанца, потянувшись к журналу.
– Это можно, – разрешила Глория. – Отдайте ей.
– Вы что, доктор? – спросил Рафаэль. Донна Констанца высокомерно покосилась:
– Нет, просто развитой человек.
– Как веревка? – озадаченно переспросил Томас. – Как это?
Донне Констанце велели позвать служанку; насмерть перепуганная горничная с трудом понимала, что ей говорят. Когда Глория вручила ей записку, служанкины глаза вспыхнули:
– Ах, вот оно что! Вы забираете хозяйку и заплатите за нее после революции?
– Не совсем, – сказала Глория. – Ты непременно должна передать записку дону Хью Эвансу, а иначе убьют его, донну Констанцу и, возможно, тебя. Поняла?
– Да, мадам, – плаксиво ответила служанка и по привычке сделала книксен. Рафаэль хихикнул.
– Пошли, – сказала Глория. – Идти далеко. Уже прохладно, мы должны поспеть в лагерь до рассвета.
– Идти? – воскликнула донна Констанца. – Я не могу идти!
– Почему не можете? – спросила Глория.
– Я никогда пешком не ходила. Да я умру через пять минут!
– Никогда не ходили пешком? – изумилась Глория. – Ну что ж, теперь придется.
Винтовкой она подтолкнула донну Констанцу в спину, и отряд, гуськом выйдя в заднюю дверь, прошествовал по обвитой бугенвиллией террасе. Служанка проследила, как они минуют бассейн, полный, как всегда, тины и довольных лягушек, и в сгущающихся сумерках исчезают в направлении предгорий, а потом побежала в дом.
Дон Хью вернулся из столицы через двенадцать дней. Очень высокий, темноволосый и представительный, человек крепкого, даже атлетического сложения, он проводил обширный досуг за игрой в регби в «Валлийско-Ирландском клубе» или в теннис в «Клубе сталелитейных промышленников». Распугивая кур, дон Хью катил по поселку, замечая, что люди как-то странно смотрят; остановив японский джип перед усадьбой, он все раздумывал, с чего бы это. В доме он нашел скуксившуюся служанку – та в предвидении бури кусала губы и теребила на себе юбки.
Дон Хью поискал жену во всех комнатах и вернулся в прихожую.
– Где хозяйка? – спросил он. – Катается верхом?
– Нет, господин, – давясь рыданиями, ответила служанка. – Неделю назад приходила революция и ее увела.
– Какая еще революция? – нависнув над горничной, дон Хью схватил ее за плечи и встряхнул. – Господи, ты хочешь сказать, ее похитили?
– Да, господин. Неделю назад.
Дон Хью отпрянул и вытер пот со лба.
– Так почему, скажи на милость, ты, дура этакая, не сообщила мне? Ты что, совсем идиотка?
Пред его гневом служанка съежилась.
– Только хозяйка знала, где вы, господин. Мы взяли расписку и поехали в Чиригуану, хотели вам телеграмму послать, но, оказалось, революция давно сломала почту.
– Иисусе на небесах! – заорал дон Хью. – Какая расписка? Говори сейчас же!
– Ну, та, которую вам написала донна Констанца… Они ее заставили, господин… – Служанка уже ревела в голос и еле выговаривала слова.
– И где же она, проклятая баба? Покажи!
– У меня ее нет, господин… Мы ее истратили…
– Истратили? Как это, паршивка, вы ее истратили? Сука ты мулатская! – глаза дона Хью метали молнии, он наступал на служанку и уже занес руку для удара.
– Пожалуйста, не надо, господин, – взмолилась перетрусившая служанка. – С вами было не связаться, так какой от нее толк? И в полицию не сообщить, потому как революция пообещала убить вас с хозяйкой, если скажем. Вот мы ее и истратили.
– Да как же можно, господи боже мой, истратить расписку?
– В ней было девяносто одно слово, господин! Мы столько всего накупили и три дня гуляли всем поселком! – служанка робко стрельнула глазами, в которых на миг вспыхнуло воспоминание. – Все так радовались!
– Ах, радовались! – завопил дон Хью. – У кого сейчас расписка? Говори, пока я тебе башку не свернул!
– Ой, господин, она в продуктовой лавке, в Чиригуане! Пожалуйста, не бейте меня!
Дон Хью огромной лапой ухватил горничную за горло, вздернул над полом сантиметров на десять и прижал к стене.
– Слушай, ты, идиотка недоношенная, вернусь – порву тебя на кусочки и скормлю стервятникам!
Эванс выронил служанку и направился к выходу. Он вскочил в джип, рванул с места, взвизгнув покрышками, и, разгоняя людей, кур и собак, гнал без остановки, пока не добрался до «Большого магазина бакалейных товаров» некоего Педро в Чиригуане. Пинками расшвыряв кур, дон Хью прошагал прямо к хозяину, который, учуяв смертельную опасность, проворно заскочил за стол.
– Чем могу служить, господин? – елейно спросил он. – Вам рому? Водки? Авокадо? Противозачинающие?
– Мне нужна расписка, быстро! Ну же, расписку! – потребовал дон Хью, щелкая пальцами перед лицом хозяина. – Давай расписку, или ты – покойник!
– Расписку? – переспросил озадаченный лавочник. – Какую расписку?
