— О, уверяю, охрана нам не нужна, — с натянутым смехом ответил отец Ковновский. — Сейчас отец Погнер несколько не в себе, но он придет в разум, как только мы удалимся отсюда. Нет необходимости, чтобы нас кто-то сопровождал.

— Боюсь, что есть, — возразил на великолепном польском Борис. — Паломников оскорбило и взбудоражило ваше скандальное поведение, и я теперь не могу ручаться за них. Как и за то, что может случиться, если вы без защиты отправитесь восвояси. Не упрямьтесь, возьмите эскорт.

Весь облик отца Ковновского выразил крайнюю степень растерянности; он был взволнован, смущен и к тому же жутко продрог. При всем уважении к отцу Погнеру ему в этот момент мучительно захотелось, последовав примеру отца Феликено, бросить на произвол судьбы бесноватого пастыря. Тот повелел ему следовать за собой, даже не намекнув на то, что задумал. Отец Ковновский расправил плечи и вновь пожалел, что не надел недавно купленный плащ — длинный, уютный, подбитый кроличьим мехом. Его вдруг затрясло, но от холода — не от страха.

— Ну, я не знаю… — Он сплюнул, бравируя, затем жалобно глянул на Ракоци.

Тот пожал плечами.

— Примите предложение. В сложившихся обстоятельствах Борис Федорович поступает великодушно. Попробуйте внушить это отцу Погнеру. Хотя я не думаю, что он способен сейчас что-нибудь воспринять.

— Мысли отца Погнера занимает другое, — сказал молодой католик, пытаясь выйти из ситуации, не потеряв при этом лица. Он еще раз взглянул в глаза оппоненту. — Не могли бы вы перед ним повиниться?

— Я?! — искренне удивился Ракоци и покачал головой. — А с какой стати? Я ничем не оскорбил его и никогда не пытался оскорбить. Если он думает иначе, я огорчен, и только, но не чувствую никакой вины за собой. Ошибочные суждения всегда чреваты недоразумениями подобного рода. — Он помолчал, натягивая перчатки, затем слегка поклонился. — Дайте мне знать, если, паче чаяния, с вами случится что-либо неприятное. С любым из вас. Или с миссией вообще.

Борис хлопнул в ладоши, отдавая подручным короткий приказ, затем быстро шагнул вперед и оглядел притихших мирян.

— Я не хочу, чтобы с этими инородцами что-то произошло, — заявил, подбоченившись, он. — Причинивший им зло опозорит нашего государя, и расправа с ним будет короткой. Надеюсь, все слышали, что я сказал?

Годунов для вескости помолчал и чуть развел в стороны руки. В своей огромной шубе и рукавицах он удивительно походил на медведя — озлившегося и вставшего на дыбы. В толпе паломников пошла давка. Горячие головы, еще миг назад недобро взиравшие на чужеземцев, теперь спешили убраться с площади и делали вид, что потеряли к ним всяческий интерес.

Охранники окружили католиков, их командир подчеркнуто официальным тоном назвал отцу Ковновскому свое имя. Стражник, удерживавший отца Погнера, незамедлительно его отпустил.

— Ступайте за нами, — с трудом выговорил отец Ковновский по-русски и обернулся, чтобы найти взглядом Ракоци. — Боюсь, с этим делом еще не покончено, — сказал он ему.

— Я тоже, — ответил Ракоци, наблюдая, как двое католиков в окружении дюжины стражей исчезают в крутящейся снежной пыли. — Борис Федорович, — произнес он минуту спустя, — как вы считаете, дозволительно ли и мне нанять пару-другую охранников? Из ваших людей, разумеется.

— Вас так напугал этот пассаж? — спросил Борис резко.

— Нет, но у меня есть жена, — не менее резко откликнулся Ракоци. — На ней нет вины. Я просто обязан оградить ее от всяческих неожиданностей.

— А себя? — спросил Борис и, не дожидаясь ответа, двинулся к Спасским воротам, сделав знак Ракоци следовать за собой. — Ничего подобного не стряслось бы, пойди мы в Успенский собор, — после паузы заключил он.

— Не здесь, так там, не сегодня, так завтра, — спокойно парировал Ракоци. — Всего ведь не предусмотришь.

— Не предусмотришь, но управиться можно, — заметил Борис, отворачиваясь от снега. — Имеются способы. — Он, усмехнувшись, кивнул.

— Но… — Ракоци замедлил шаги, встревоженный странным намеком.

— Ох, нет, не сейчас и не завтра, — поспешно возразил Годунов. — Так нельзя, так не делают. — Он энергично отмахнулся рукой. — Но придет время, когда все останется позади, а сплетники перестанут чесать языками. Отцу Погнеру — если он не совсем сумасшедший — следовало бы этим обеспокоиться, то есть как можно скорее выйти в отставку, уехать куда-нибудь в сельскую глушь и окружить свою усадебку верными слугами. Чтобы не поплатиться за собственное безобразное поведение, спознавшись с незримым мечом или со сладким ядом, да мало ли с чем еще.

— Нет, — сказал Ракоци. — Нет. Ничего такого не нужно. Сводить мелкие счеты — увольте; это не для меня. Цель моя лишь одна: исправно служить королю, которому я присягнул, и никакой отец Погнер не в силах тут что-либо изменить.

— Возможно, но он будет очень стараться, — возразил мрачно Борис, слегка задыхаясь от напора встречного ветра. — Отец Погнер в Москве, король Стефан в Польше. — Остановившись, он пробуравил спутника взглядом. — В защите нуждается не только ваша жена.

— О, у меня ведь есть Роджер. Он достойный боец, могу вас уверить, — сказал Ракоци с нарочитой беспечностью, спокойно выдерживая пристальный взгляд черных глаз. — Без него я уже был бы мертв раз так с полсотни, если не более.

Борис недовольно кивнул, однако лицо его несколько смягчилось.

— Стало быть, это малый не промах. — Он повернулся и двинулся дальше, увязая в глубоком снегу. — Но и ему не дано толочься при вас все время. Ему нужно спать, есть и так далее. Его легко можно где-нибудь подстеречь и, хм, обезвредить, чтобы потом — уже без помех — добраться до вас.

Ракоци хохотнул.

— Борис Федорович, я ведь тоже чего-то стою. И уж как-нибудь прослежу, чтобы с Роджером ничего не стряслось.

— Как-нибудь… — проворчал Годунов, хмуря брови, — Жизнь, я вижу, пока еще вас не трепала.

— Вы и вправду так думаете?

Годунов не ответил, крестясь на надвратную икону Спасителя, а в пределах Кремля, как ни в чем не бывало, заговорил о предстоящем визите посланника шведского короля.

Письмо Василия Шуйского к двоюродному брату Анастасию Шуйскому, написанное на родном для обоих языке.