Перекрестившись на иконы, Анастасий Сергеевич Шуйский попросил у хозяина дома дозволения повидаться «со своей любимой племянницей Ксенюшкой». Его губы, изогнутые, как лук Купидона, ярко алели под пшеничного цвета усами и выдавали в нем скрытую чувственность, почему-то неприятную Ракоци.

— Вы разрешите нам побеседовать с ней по-родственному — с глазу на глаз?

— Разумеется, — сказал Ракоци, тщетно пытаясь прогнать из сознания образ Корнелия Юста, подглядывавшего за свиданиями своей супруги с любовниками, которых сам же к ней подсылал. Бедняжка Оливия! Он дважды хлопнул в ладоши и велел прибежавшему из коридора слуге: — Будь добр, сообщи госпоже, что пришел ее двоюродный дядя.

Слуга, поклонившись хозяину с гостем, торопливо ушел.

— Как погляжу, у вас нет привратника, — заметил с удивлением Анастасий.

Ракоци пожал плечами.

— Юрий пожелал перейти к отцу Погнеру, и я тому не перечил, поскольку и сам являюсь сотрудником миссии. — Его черный доломан был полурасстегнут, и под ним ярким пятном выделялась красная шелковая сорочка. — Со временем я кого-нибудь подыщу.

Вечер был очень теплым, духота предвещала грозу. Торговцы на рынках совсем истомились, лошади обвисали в упряжи, белые голуби, обычно заполонявшие небо Москвы, вернулись в свои голубятни. Ров, окружавший кремлевские стены, источал ужасающее зловоние.

— Ну-ну, — проворчал Анастасий и огляделся. — Вы превосходно обустроили дом.

— Благодарю, — сказал Ракоци, — Я, если вы не против, дождусь с вами Ксению, а потом схожу к поварам. Скажите, чего бы вам хотелось отведать?

Анастасий потер руки.

— Пряников и вина, если можно. Лучшего по такой жаре не придумать. Вы хорошо освоились у нас, Ракоци, не то что ваши иезуиты. — Его блестящие глаза вновь с живостью обежали гостиную, чуть задержавшись на штофных английских шторах; впрочем, боярин хвалить их не стал. — Что у вас там? — Он указал на комод с инкрустацией. — Не Ледовое ли побоище? Выбор странный для инородца, но приятный русскому сердцу. А этот фонарь определенно делали наши московские медники, или я буду не я. Что до потолочной резьбы, то и она выше всяких похвал, ибо строга и искусна.

— Благодарю, — опять сказал Ракоци и повернулся навстречу Ксении, появившейся наверху.

Та, розовая от жары и смущения, казалась совсем юной; впечатление дополняли две длинные бронзовые косы, заплетенные просто — без лент. В сарафане поверх льняной блузы она была так хороша, что Анастасий одобрительно крякнул и масляно прищурил глаза.

— Да окажет Господь вам благоволение, Анастасий Сергеевич, — сказала Ксения, спустившись по лестнице вниз.

— И тебе желаю того же, племянница, — ответствовал чинно боярин.

— Надеюсь, вы в добром здравии?

— Господь милостив. — Анастасий широким жестом обвел гостиную. — Вижу, что и твои молитвы услышаны, чему я очень рад. Не всякой красавице удается достичь подобного благополучия, а уж в твои-то лета… — Он махнул рукой и заговорщически подмигнул. — Возможно, все это тебе ниспослано во искупление вины, моя милая. Что ты сама-то думаешь, а?

Ракоци не понравился тон Анастасия, но он постарался ничем не выдать свое недовольство и ограничился тем, что с вежливой укоризной заметил:

— Замужество вряд ли кому-либо посылается во искупление, Анастасий Сергеевич.

— Возможно, возможно, — хохотнул Анастасий. — Тогда скажем так во спасение — да и кончим на том. — Он наслаждался собственным остроумием в той же мере, что и возникшей неловкостью. Ситуация, похоже, его забавляла.

Ксения не сочла нужным как-либо отреагировать на выходку родственника. Ракоци поклонился и распахнул ближайшую к нему дверь.

— Думаю, вам будет удобнее побеседовать в малой гостиной, а я, с вашего разрешения, удалюсь, чтобы отдать распоряжения слугам и поварам.

— Конечно, конечно, — закивал Анастасий, сопровождая слова свои беспечным взмахом руки и уже больше не глядя на хозяина дома.

Малая гостиная являла собой приятную комнату с четырьмя мягкими стульями вокруг низенького стола, с книжными полками на стенах и картинами между ними. Особенное внимание привлекало одно полотно: обнаженная светловолосая женщина припадала к ногам грозного вида мужчины в раззолоченных одеяниях и короне из молний. То были Юпитер с Семелой,[6] матерью Диониса, которым итальянский художник своевольно придал черты Джулиано Медичи и Симонетты Веспуччи.

Ксения выждала, когда Анастасий усядется, и лишь после этого села сама.

— Ты огорчаешь меня, — с места в карьер заявил Анастасий.

Ксения невольно вздрогнула.

— Что же еще я натворила? — спросила она, поджимаясь.

— Вот уж два месяца, как ты избегаешь меня и молчишь. — Он подался вперед и навис над столом, всем своим видом напоминая рассерженного медведя. — Тебе ведь было поручено сообщать о своем муженьке все, что удастся узнать. И что же ты нам до сих пор сообщила? То, что он сам изготавливает свои драгоценные камни. Этой дурацкой выдумке у нас веры нет!

— Он мало говорит со мной о себе, — вяло пробормотала Ксения. — Сказал, что рожден в горах Трансильвании, вот и все.

— Сомневаюсь, — возразил Анастасий, вновь опускаясь на стул. — Ксения, Ксения, — заговорил он увещевающим тоном. — Ты не имеешь права скрывать что-либо от меня, ты слишком многим обязана мне, дорогая. Эта ведь я предоставил тебе пищу и кров, когда все были готовы от тебя отвернуться. Я употребил всю мою власть, чтобы сберечь твое доброе имя. Я устроил твое замужество, когда все потеряли надежду на то, что такое может случиться. Я, правда, не предвидел того, что ты станешь женой именно этого человека, но, раз уж так вышло, не забывай, что семья твоя сделала для тебя. И для твоей матери тоже. — Он внимательно оглядел свои руки. — Она, кстати, шлет тебе свои благословения и молится, чтобы ты к Рождеству выносила дитя.

Ксения в замешательстве отвернулась.

— Передайте матушке, что я благодарю ее и молюсь о ней тоже.

— Передам, — проговорил Анастасий с напускным одобрением. — Знаю, что ты также молишься о ребенке. Любой женщине хочется обзавестись детьми, а тебе, чаю, пуще других — при муженьке-инородце. — Он уселся поглубже, но продолжал угрожающе горбиться. — Но, кроме того, ты должна прилежно служить как своему супругу, так и взрастившей тебя семье.

— Я стараюсь, Анастасий Сергеевич, — произнесла она почти шепотом. — Я только желала бы…

— Одного желания недостаточно, — назидательно произнес Анастасий. — Наши желания — суетный сор на ветру. — Он поднял палец. — Ты не можешь мнить себя равной другим честным женам, но при этом должна забыть свое прошлое напрочь. Так, словно никто не свершал насилия над тобой. По крайней мере, от одного горя ты избавлена, ибо не понесла от монголов. Никто не спас бы тебя, случись такая беда. Мы должны радоваться, что ты была слишком мала. — Он кашлянул, чтобы подчеркнуть значение сказанного. — Не беспокойся, если ты будешь вести себя правильно, твой супруг никогда ни о чем не узнает. Жизнь твоя потечет безопасно и гладко.

— Зато опасность будет грозить ему. — Ксения встала со стула, ее била нервная дрожь. — Послушайте, дядюшка, все, что вы тут говорите, напрасно. Он ведь… он… он… — Все знает, хотелось выкрикнуть ей, но она удержалась от крика. Кто ведает, что выкинут Шуйские, уяснив, что уже не могут воздействовать на нее.

— Он что же… хм… недоволен тобой? — хмурясь, спросил Анастасий.

— Нет, — сказала она, пытаясь взять себя в руки. — Но он очень странный. Я не понимаю его. — Последнее было истинной правдой.

— Так учись понимать, — проворчал Анастасий. — Иначе в два счета потеряешь и мужа и кров. Если я вдруг решу, что ты для нас бесполезна. Делай все, чтобы выведать его тайны. Если он суров в постели — крепись: ты знавала и худшие времена.

Ксения стиснула кулаки, ее всю ломало.

— Он… не суров, — трудно выдохнула она. И еще не касался меня, хотелось ей признаться, но это было бы катастрофой. Анастасий, взъярившись, мог опротестовать и ославить столь странный брак.